Коллектив авторов - Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
Недостаточность отечественных источников по истории Русской церкви Голубинский, как известно, восполнял византийскими, руководствуясь мыслью, что суждения по аналогии здесь вполне уместны и оправданны. Но Русь, несомненно, это не просто «копия» Византии, и такие далеко не второстепенные литургические события ее церковной жизни, как праздник Покрова, в Константинополе едва заметный, или перенесения мощей св. Николая в Бар-Град, вообще не имеющий прецедента в Византии, свидетельствуют об этом со всей очевидностью. Н.Н. Глубоковский писал, что
почтенный историк исходил из слишком крайнего недоверия ко всяким историческим источникам и, впадая иногда в мелочную придирчивость, пропускал без необходимой оценки весьма крупное, когда, например, характеризовал церковно-богослужебные и канонические порядки Киевского периода по так называемому Уставу митрополита Георгия, а проф. А.С. Павлов потом с несомненностью обнаружил, что это – документ неподлинный[623].
Некоторые работы Голубинского при жизни не были опубликованы по цензурным соображениям. Поэтому особенно важной была для него поддержка такого ученого-архипастыря, как митрополит Макарий (Булгаков). У Голубинского не было средств для того, чтобы начать публикацию своего фундаментального труда по истории Русской церкви. И он обратился к Макарию, который в ту пору, в 1880 году, был московским митрополитом. Мало кто из близких Голубинскому верил в успех дела. Макарий же, хотя и отчетливо понимал, что труд Голубинского разрушает основы его собственных построений, отнесся к ситуации в высшей степени великодушно и философски. Голубинский так позднее вспоминал о своей встрече с ним:
Выходит Преосвященный Макарий, принимает меня необыкновенно любезно и с величайшей готовностью изъявляет согласие удовлетворить моей просьбе, причем, поручая мне написать формальную бумагу на его имя, предоставляет мне назначить условия займа, какие я сам найду для себя удобными, и говорит, что он положит резолюцию на бумаге, не читав ее. Я вышел, или лучше сказать, выскочил от Владыки и летел к Преосвященному Алексию на Саввинское подворье, не помня себя. Когда на вопрос Преосвященного: «Ну, что?» я рассказал ему, как принял меня Владыка и как отнесся к моей просьбе, он, можно сказать, весь превратился в удивление и изумление…[624]
При другом архиерее судьба Голубинского наверняка сложилась бы иначе…
* * *Митрополит Макарий (Булгаков) – одна из центральных фигур церковной науки в России середины XIX века. В области догматического богословия он выступил как своего рода кодификатор, к трудам которого обращались в течение полутора столетий; в сфере исторической он занимает место между Н.М. Карамзиным и С.М. Соловьёвым. Митрополит Макарий (1816–1882) происходил из семьи бедного священника Курской епархии, окончил Курскую духовную семинарию и Киевскую духовную академию (1841). С 1842 года начал преподавать в Санкт-Петербургской духовной академии. Своим приглашением в столицу Макарий был обязан преосвященному Афанасию (Дроздову) (1794–1876), одному из ученейших иерархов, в ту пору занимавшему должность ректора. Спустя восемь лет бремя управления академией легло на плечи самого Макария.
В 1854 году он был избран академиком Императорской академии наук. В дальнейшем ему приходилось нести архиерейское служение в Тамбове, Харькове, Вильно. Последние три года жизни он был митрополитом Московским и Коломенским. Именно митрополиту Макарию духовные академии Русской церкви в значительной степени были обязаны своим Уставом 1869 года, который в профессорско-преподавательской среде именовали не иначе как «благодетельным».
Список его научных публикаций открывает «История Киевской духовной академии» (1843), написанная еще на студенческой скамье в качестве курсового сочинения[625]. Не будет слишком смелым предположить, что эта книжка дала толчок другим работам в этом направлении, в частности монографии И.А. Чистовича по истории Санкт-Петербургской духовной академии (1857)[626], готовившейся и вышедшей в свет в пору ректорства Макария. Как церковный историк митрополит Макарий в значительной мере фактографичен и по обилию приведенного у него материала намного превосходит всех предшествующих авторов. Н.Н. Глубоковский отмечает, что свою деятельность он начал раньше Филарета (Гумилевского), выпустив еще в 1846 году «Историю христианства в России до равноапостольного князя Владимира, как введение в историю Русской Церкви». Сама эта многотомная история начала выходить только с 1857 года, а ее последний, XII том появился в свет уже после кончины автора, в 1883 году. Но по своему объему один лишь этот том почти равняется всему сочинению Филарета, хотя оно «обнимает время меньше на полтораста лет и не затрагивает многих крупнейших событий позднейшей эпохи».
Стремление к фактической полноте Н.Н. Глубоковский считает одной из характерных сторон деятельности Макария как историка Русской церкви. Пафос его труда – это свидетельство об истории с помощью документов, которые мыслятся самодостаточными. Считая «Историю» Макария колоссальным творением, «достойно конкурирующим с “Историей России” проф. С.М. Соловьёва», Н.Н. Глубоковский замечает, что ее автор «был счастлив ценными открытиями и обогатил науку множеством всяких сокровищ несомненного и высокого значения»; его труд «остается великим научным памятником, хотя часто носит отпечаток документального копирования внесением добытых им материалов in extenso – иногда почти в сыром виде». Вторую существенную черту «Истории» Макария Глубоковский усматривает в «художественно-повествовательном ее характере на всем протяжении целой серии», отказывая ему в то же время в концептуальной созидательности. «С течением времени, – пишет он, – критический элемент выступает у него энергичнее и шире, хотя остается чисто фактическим». В результате третьей особенностью историографии митрополита Макария оказывается «относительность исторической критики, принципиально удовлетворявшейся фактической вероятностью по прямой ассоциации событий»[627].
Трудившийся под началом Макария в Санкт-Петербургской академии и выступавший по ряду дисциплин в роли его ассистента архиепископ Никанор (Бровкович) (1826–1890) характеризует его такими словами:
Вообще надо иметь в виду, что ум преосвященного Макария был необыкновенно работящий, легко схватывающий, ясный и точный, но совсем же поверхностный, крайне неглубокий и в довершение всего надменный, от легкости и необъятности достигнутых не столько успехов, сколько похвал. Ведь его усердные чтители в светской печати провозглашали гением, не менее, – тогда как наши духовные, особенно же киевские академики, зло, хотя и тайно, порицали[628].
Критика в адрес Макария со стороны киевских ученых относилась отчасти к его во многом эклектическому труду по догматическому богословию. Что же касается исторических сочинений, то в Малороссии тогда мало кто мог судить о них с достаточной компетентностью, разве что Филарет (Гумилевский). Он, в самом деле, ощущая известную конкуренцию со стороны Макария, давал порой весьма суровую оценку его трудам, называл Макария «скорым в делах, но мало основательным», статьи его считал содержащими «пустые догадки и бестолковое многословие»[629].
Макарий тоже критически относился к Филарету, хотя и высказывался куда более дипломатично. В 1847 году в частном письме преосвященному Иннокентию Херсонскому он замечает, что ознакомившись с качествами «Истории» Филарета «не устыдился начать… печатание своих кратких и бедных записок по русской церковной истории»[630]. Здесь надо заметить, что на ранних этапах становления русской церковно-исторической школы ее немногочисленные представители, по большей части, правда, неявно, проявляли по отношению друг к другу настроения неприязненной соревновательности. Еще митрополит Евгений в очень резких словах характеризовал «Историю» митрополита Платона: «Это отнюдь не история, а летопись, в коей на лыко летоисчисления без порядка бытия нанизаны как будто вместе и калачи, и сайки, и бублики»[631]. Самому митрополиту Евгению тоже «достанется» от Филарета Гумилевского: «…В митр. Евгении, – пишет он, – сколько изумляет обширность сведений его, столько же поражает бездействие размышляющей силы, часто и резко высказывающееся»[632].
И вот именно Макарий дает какой-то новый поворот отношениям внутри церковно-исторического цеха. Его роль в поддержке научного сообщества, его помощь даже тем церковным ученым, с которыми у него были серьезные расхождения, поистине удивительна. Архиепископу Никанору, оставившему о своем наставнике критические воспоминания, он помог в 1871 году личным письмом сдвинуть с мертвой точки дело о присуждении докторской степени, которому тогда не давал ходу казанский архиепископ Антоний (Амфитеатров) (1815–1879)[633]. Спустя четыре года Макарий заступился за П.В. Знаменского, который Советом Казанской духовной академии за труд «Приходское духовенство со времен реформы Петра I» был удостоен степени доктора церковной истории, но утверждение этого решения застряло в Синоде по причине вмешательства все того же Антония (Амфитеатрова). Казанский архиепископ выступил с «особым мнением», в котором высказывался в том смысле, что труд Знаменского не является богословским ни по своему содержанию, ни по формальным признакам, а главное – слишком много уделяет внимания отрицательным сторонам жизни приходского духовенства и высших иерархов. Митрополит Макарий и здесь своим личным авторитетом сумел нейтрализовать отрицательный отзыв Антония и тем самым открыл перед П.В. Знаменским широкие перспективы научно-академической деятельности.
