Юрий Фельштинский - Архив Троцкого (Том 3, часть 2)
Маркс не имел возможности развернуться полностью в качестве революционного вождя в непосредственном смысле этого слова. Не случайно вся его энергия ушла на то, чтоб отвоевать для пролетариата необходимую арену к царству мыслей. Обеспечив за собой прежде всего философскую основу, Маркс совершил величайший переворот в исторической науке и в политической экономии. Можно сказать, что Маркс совершил Октябрьскую революцию в царстве мысли.
Ленин застал материалистическую диалектику как метод, всесторонне испытанный и проверенный творцом самого метода: Марксом. С первых же почти своих политических шагов Ленин выступил во всеоружии Марксова метода. Мысль его целиком направлялась на разрешение революционных проблем его эпохи. Причем круг этих проблем неизменно расширялся, захватив в последние годы его жизни всю нашу планету. Центральным делом ленинской жизни была Октябрьская революция — не в царстве мыслей, а в бывшем царстве русских царей.
Бакунин считал, или по крайней мере говорил, что как практический революционер Маркс был слабее Лассаля. Это, конечно, вздор. Молодые руководители немецкого рабочего класса Бебель[570], Виктор Адлер[571], Бернштейн, Каутский, Лафарг[572] и многие другие получали от Маркса и Энгельса «практические» советы, сохранившие всю свою силу до сего дня. На этих советах политически формировался Ленин. С каким трудолюбием выискивал он у Маркса и Энгельса каждую отдельную фразу, которая могла бросить свет на новый практический вопрос. И с какой проникновенностью он вскрывал подспудный ход мыслей, приведший учителя к его замечанию, брошенному иногда вскользь.
С другой стороны, Ленин, занимаясь теорией с гениальным трудолюбием — не кто иной, как Гете, сказал, что гений есть трудолюбие — и это в известном смысле верно,— Ленин никогда не занимался теорией как таковой. Это относится даже к общественным наукам, не говоря уж о том, что в его наследстве нет бесчисленных тетрадей, посвященных химии, филологии или высшей математике. В области теории как таковой Ленин только показал, что он мог бы дать. Но дал он только небольшую частицу того, что способен был дать.
Шахматная «гениальность» имеет очень узкий диапазон и идет об руку с ограниченностью в других областях. Гениальный математик, как и гениальный музыкант, уже не может быть человеком ограниченных измерений в других областях. Не в меньшей степени, разумеется, это относится к «гениальным» поэтам. Подлинная гениальность в одной области предполагает под собою фундамент известного равновесия духовных сил. Иначе это будет одаренность, талантливость, но не гениальность. Но духовные силы отличаются пластичностью, гибкостью и ловкостью. Одна сила может трансформироваться в другую, как и все вообще силы природы. Надо ли напоминать, что у Гете было достаточно сил, чтобы стать великим естествоиспытателем.
Но в то же время и силы гения небеспредельны. А его душевное хозяйство гораздо больше тяготеет к концентрации сил, чем всякое другое. Вот почему так трудно давать категорические ответы на произвольно-психологический вопрос о том, чем был бы Маркс в условиях Ленина и что дал бы Ленин в условиях Маркса. Каждый из них воплощает предельную мощь человека. В этом отношении они «равноценны», как и в том еще, что оба служили одному и тому же делу. Но это разные человеческие типы. Концентрация их духовных сил шла по разным осям. Человечество от этого осталось только в выигрыше. Ибо двух Марксов не могло быть, как и двух Лениных. Но зато мы имеем одного Маркса и одного Ленина.
Сопоставляя однажды Ленина с Марксом, я сказал, что если Маркс вошел в историю как автор «Капитала», то Ленин — как «автор» Октябрьской революции. Эта бесспорнейшая из всех мыслей не только была оспорена, но и заподозрена в намерении умалить (!) роль Ленина в октябрьском перевороте. «Как, — восклицали критики в порыве штатного возмущения,— Ленин только автор? Значит, выполнял революцию кто-то другой?» Сразу нельзя было понять, в чем соль негодования. Но затем пришло озарение: слишком многие из нынешних вершителей судеб выступают в качестве «авторов» статей и речей, которые на деле написаны другими.[573]
Что такое диктатура пролетариата? Это известным образом организованное соотношение классов, которые, однако, не остаются неподвижными, а изменяются материально и духовно, изменяя тем самым свое соотношение, т. е. ослабляют или укрепляют диктатуру пролетариата. Это для марксиста. А для бюрократа диктатура есть некоторый самодовлеющий фактор или метафизическая категория, стоящая над реальными классовыми отношениями и в самой себе заключающая все необходимые гарантии. В довершение каждый отдельный бюрократ склонен рассматривать диктатуру как ангела-хранителя, стоящего за его креслом.
На метафизическом понимании диктатуры построены все рассуждения о том, что так как у нас диктатура пролетариата, то крестьянство не может дифференцироваться, кулак не может возрастать, а поскольку возрастает, то будет врастать в социализм. Словом, из классового взаимоотношения диктатура превращается в самодовлеющее начало, по отношению к которому хозяйственные явления являются только некоторой эманацией. Разумеется, ни один из бюрократов не доводит этой своей системы до конца: для этого они слишком эмпиричны и связаны вчерашним днем. Но именно в этом направлении движется их мысль, на этом пути надо искать теоретические источники их ошибок.
Марксизм шел через теорию факторов к историческому монизму. Процесс, который мы наблюдаем сейчас, имеет регрессивный характер, ибо означает движение от марксизма к метафизической олигархии факторов.
Попятные движения в формальных рамках марксизма бывали уже десятки раз. Под видом критики, обновления и дополнения на самом деле подносили до сих пор возврат к домарксовским теоретическим воззрениям, которые были сознательно и в боях преодолены марксизмом. Такого рода открытая ревизия имеет, однако, место далеко не всегда. Да и она должна быть подготовлена предварительными саперными работами, производимыми чаще всего под давлением эмпирических потребностей, а не теоретически осознанных целей.
Когда оказалось, что фашизм пошел на убыль, а социал-демократия — вверх, вопреки всем прогнозам Политбюро и Коминтерна, зато в полном согласии с диалектикой классовых отношений, Сталин отступил на следующую линию своих теоретических окопов. «Неверно,— поучал он меня,— что фашизм есть только боевая организация буржуазии. Фашизм не есть только военно-техническая категория(?!). Фашизм есть боевая организация буржуазии, опирающаяся на активную поддержку социал-демократии. Социал-демократия есть объективно умеренное крыло фашизма» (там же).
Марксистское положение о том, что и фашизм и социал-демократия являются в последнем счете политическими орудиями буржуазии, приспособленными для разных периодов в ее борьбе, Сталин превращает в вульгарное и ложное отождествление фашизма и социал-демократии, снимая тем самый вопрос об изменениях политической обстановки и о причинах ослабления германского фашизма и нового роста социал-демократии.
И так во всем. Любую статью или речь Сталина можно расчленить на ряд независимых друг от друга общих мест, расположенных в порядке случайной последовательности. Оттого Сталин так любит нумерацию перечислений. Почтенные арабские знаки должны закрепить отсутствие логической последовательности, которую можно обосновать только на анализе диалектических связей.
Когда, в противовес буржуазной публицистике и ее подголоскам в нашей печати, в том числе и Сталину, который назвал Англию «помощницей» Соединенных Штатов, я доказывал, начиная с 1921 и особенно с 1923 года, что международные отношения будут в ближайший период определяться не «англосаксонским сотрудничеством», а, наоборот, непрерывным ростом англо-американского антагонизма, Сталин, выждав, когда этот факт стал ясен для последнего буржуазного репортера, признал в конце 1924 г. «новое противоречие — между Америкой и Англией», но тут же он глубокомысленно стал поучать меня, что это не означает ликвидации всех остальных противоречий. «Несомненно,— писал он,— что Англия по-старому будет углублять антагонизм между Францией и Германией для того, чтобы обеспечить свое политическое преобладание на континенте. Несомненно, что Америка, в свою очередь, будет углублять антагонизм между Англией и Францией для того, чтобы обеспечить свою гегемонию на мировом рынке. Мы уже не говорим о глубочайшем антагонизме между Германией и Антантой» (Большевик, 1924, № 11).
Из марксистского положения об обострении империалистических противоречий Сталин сделал плоское общее место, попытавшись направить его против моего конкретного анализа. Ему чуждо понимание того, что все противоречия не могут обостряться одновременно, ибо одни неизбежно питаются за счет других. Так, обострение антагонизма с Америкой привело к смягчению противоречий между Англией и Францией. Но Сталин нумерует противоречия вместо того, чтобы рассматривать их в их гибкой материальной связи. Диалектика же есть прежде всего наука о связях.
