Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
Заключенным, строившим Беломорский канал, обещали амнистию, в случае если работа будет завершена в срок. Однако на самом деле подавляющее их большинство было отправлено на другие ударные стройки. Заключенные — зэки, если употребить чисто русский термин, — использовались для работы в нескольких основополагающих отраслях экономики: лесозаготовках, золотодобыче, разработке месторождений платины и цветных металлов, угледобыче и в строительстве всех типов. Особенно велика была нужда в их труде в труднодоступных районах с суровым климатом, куда непросто было привлечь свободных рабочих. Первоначально географический центр трудовых лагерей располагался в Карелии и вдоль побережья Белого моря, где лесодобыча была основной отраслью промышленности. Другие крупные центры со временем возникли в заполярных районах Европейской части России, вокруг Воркуты и в бассейне Печоры, где имелись значительные каменноугольные месторождения; в новых промышленных центрах Западной Сибири и Казахстана, где зэки создавали инфраструктуру шоссейных и железных дорог, шахт и заводов; наконец, наибольшую известность стяжали лагеря в районе Магадана и в бассейне Колымы на Дальнем Востоке. Там имелись месторождения золота, платины и других драгоценных металлов, а также значительные запасы древесины. Этот регион представлял собой промерзший насквозь материк, отрезанный от остальной страны сотнями миль бездорожья. Заключенных доставляли туда специальными судами, которые условиями содержания людей вызывали в памяти худшие страницы трансатлантической работорговли. К концу 1930-х гг. лагеря можно было встретить во всех частях Советского Союза: зоны появились в каждом городе, даже в самой Москве. Они были окружены вышками и заборами с колючей проволокой, а всего в нескольких ярдах от занятых тяжелым трудом заключенных гуляли “вольные” прохожие. В наиболее известной из всех книг, написанных на эту тему, Солженицын назвал систему лагерей “архипелагом”, помещенным внутрь советского континента, пронизанного системой связей между отдельными его островами и герметически закрытого от любых контактов с внешним “нормальным” миром.
Общим местом экономической теории является положение о непродуктивности рабского труда, поскольку раб совершенно не заинтересован в высокой производительности. Однако в ходе выполнения пятилетних планов советские власти оказались не подготовленными для восприятия этой мысли. Им нужно было достичь высоких производственных показателей — пусть даже ценой рабского труда. И действительно, иногда производительность лагерных тружеников оказывалась выше, чем на предприятиях, где работали вольные люди. Секретным оружием, которое использовалось для побуждения зэков к работе, был страх голода. Ежедневный паек зависел от выполнения нормы. Как сообщает Юрий Марголин, при стопроцентной выработке нормы заключенный получал 700 г. хлеба, жидкий суп утром и вечером, кашу вечером и иногда небольшую селедку. Так было во время войны, иногда пайки бывали немного больше. Существовал еще “стахановский” рацион для тех, кто выполнял норму на 150%. Он включал 900–1000 г. хлеба, суп, но с добавлением макарон и даже мясных котлет по вечерам. Согласно сообщению Марголина, только такой рацион отвечал реальным потребностям человека, занятого физическим трудом. Того, что получали не выполнявшие норму заключенные — “штрафной рацион”, — не хватало совершенно. Этот рацион состоял всего лишь из 500 г. хлеба и жидкого супа утром и вечером. Разумеется, каждую вещь можно оценить только в сравнении, и даже такое питание покажется щедрым по сравнению с тем, что получали ленинградцы во время блокады. Тогда даже люди, занятые физическим трудом, имели не больше 250–350 г. хлеба в день. Есть сведения, что во время войны в Карелии крестьяне встречали колонны оборванных зэков и выпрашивали хлеб у них.
Колоссальное давление оказывало на зэков то обстоятельство, что их питание зависело не от индивидуального выполнения нормы, но от бригадного. Пища каждого находилась в зависимости от тяжести труда его товарищей. Такая постановка дела освобождала охранников и надсмотрщиков от необходимости подгонять нерадивых работников: их товарищи сами брали на себя эту роль, чтобы получить пищу в достаточном количестве (или получить ее хоть ненамного больше).
Тем не менее совершенно ясно: чтобы поддерживать существование людей, занятых тяжелым физическим трудом на пронизывающем холоде по десять-пятнадцать часов в день, обычного питания не хватало. Особенно тяжело приходилось тем, кто не привык к такому труду, т.е. большинству политзаключенных. На Колыме один остроумный зэк попросил коменданта лагеря перевести его в категорию лошади, поскольку в этом качестве он будет получать работу и питание, соответствующие его физическим возможностям, а также свое собственное стойло и попону! Комендант отправил его на десять дней в штрафной изолятор, но после смягчился и с барскими шутками разрешил ему получить более теплую одежду и “стахановское” питание.
Но правилом было то, что описывает Марголин. Его бригада никогда не могла справиться с заданием и получить еду в достаточном количестве. Чем голоднее они были, тем хуже работали, а чем хуже работали, тем сильнее голодали. Выхода из этого порочного круга не было. По словам Варлама Шаламова, золотые рудники за три недели превращали здоровых людей в инвалидов: голод, бессонница, многочасовой тяжелый труд, избиения. Ни один рабовладелец прошлого не стал бы столь нерачительно расходовать свой капитал, но НКВД за невольников не платил, и если они умирали, то потерн могли быть легко возмещены за счет новых арестов. Солженицын очень точно назвал лагеря “истребительно-трудовыми”.
Был только один способ вырваться из порочного круга голода, истощения, болезней и медленной смерти — получить “теплое местечко”, не связанное с физическим трудом. Лучшие из них были в лагерной администрации, в больницах, на кухне и в КВЧ — культурно-воспитательной части, странном дополнении некоторых лагерей, соединяющем политическую пропаганду с попытками создавать пьесы и ставить спектакли. Некоторые коменданты лагерей находили удовольствие в том, что владели “крепостными театрами”. Эти “теплые местечки” в полном смысле слова спасали людям жизнь. Марголин заметил, что социальное неравенство нигде не принимало столь вопиющие формы, как в лагерях, где различия между кухонным или любым другим надзирателем и простым зэком, которого выгоняли в лес каждое утро, были большими, нежели различия между миллионером и чистильщиком сапог в Нью-Йорке.
В некоторых лагерях политзаключенные имели преимущества в борьбе за такие места: большинство из них по крайней мере было грамотно, а у некоторых имелся и административный опыт. Однако обычно “теплые местечки” предназначались для уголовников, чья численность составляла около 15% от населения лагерей, но именно они занимали в лагерной иерархии высшие ступени. Эдуард Бука рассказывает о послевоенной Колыме, что уголовники захватили все “теплые местечки”, жили в отдельных, наиболее комфортабельных помещениях и получали лучшую одежду и пищу. Они принесли с собой нравы советского уголовного мира: строгое следование собственным интересам и смертоносную эксплуатацию всех прочих. Уголовники безжалостно грабили политических и установили в лагерных бараках и на рабочих местах нечто вроде власти мафии.
Даже несчастные “простые рабочие” имели некоторые возможности для выживания, если им везло с бригадой. Основным способом была туфта, что означало обман и приписки. Экономия, столь высоко ценимая в рапортах, создавала благоприятные условия для такого рода обмана. Солженицын приводит хороший пример туфты на лесоповале. Бригадир, по возможности войдя в сговор с нормировщиком, который и сам чаще всего был зэком, завышал количество срубленных деревьев, что позволяло бригаде зарабатывать достаточное количество пищи. Грузчики, возчики и плотогоны, ответственные за сплав леса вниз по реке, не были заинтересованы в том, чтобы вскрывать этот обман, поскольку с его помощью они могли выполнить и свои нормы. Начальство лесопильни, расположенной вниз по реке, работало по тому же принципу. Так же поступали и поездные бригады, доставлявшие бревна на лесобазы по железной дороге. Только конечные потребители древесины — в основном это были мебельные фабрики — были заинтересованы в разоблачении приписок. Но даже они не отказывались от товара, снабжение их было столь скудным, что они были рады и тому немногому, что получали. Если они все же выставляли рекламации по поводу недостачи, расследование затягивалось на месяцы и после завершения нисколько не способствовало улучшению снабжения. Только в исключительных случаях в лагерях работали специальные следственные комиссии, в результате деятельности которых “виновные” партии арестантов этапировались в какое-нибудь другое место.
