Джеффри Хоскинг - История Советского Союза. 1917-1991
Но почему же обвиняемые соглашались давать такие “показания”?
Дело в том, что логика их поведения, как и всех других, определялась тем путем, которым партия пришла к власти и удержала ее. Они всем сердцем поддерживали жесткую монополию партии на власть, когда были среди наиболее влиятельных ее руководителей; многие из этих людей по-прежнему признавали авторитет партии, даже лишившись своих постов и влияния, возможно, надеясь вернуть все это. Как на XV съезде заявил Каменев, они полностью поддерживали партию, поскольку ничего нельзя было сделать вне партии или вопреки ей. Умоляя о своем восстановлении в партии в 1933 г., Зиновьев заговорил языком кающегося грешника: “Я прошу восстановить меня в рядах партии и дать мне возможность работать для общего дела”. Зиновьев дал слово революционера, что будет “самым преданным членом партии” и сделает все от него зависящее, чтобы хотя бы частично “искупить” свою вину “перед партией и ее Центральным Комитетом”.
Эти люди отдали партии всю свою жизнь, и теперь, вопреки реальности, продолжали верить в ее окончательную победу. Иного и ожидать нельзя — это было бы равносильно требованию предать все то, во что они верили. У них не было иной моральной или религиозной основы, которая могла бы дать им силы для сопротивления. Бухарин сказал на суде, что когда он спрашивает себя, за что он умирает, то абсолютно черная пустота встает перед ним с ужасающей ясностью. Умирать не за что. Но и жить тоже незачем, если ты оказался изолированным от всех “врагом народа”, лишенным всего, что составляло смысл жизни.
Но не все члены партии реагировали на арест таким образом. Были такие, кто капитулировал только после недель, а то и месяцев следовательской “обработки”. Как правило, НКВД старался сломать заключенного, поставив его на “конвейер” — систему продолжавшихся в течение дней и ночей допросов, производимых сменявшими друг друга следователями. Измученные, лишенные сна, голодные и холодные заключенные, часто еще и избитые, подписывали все, что от них требовали только ради того, чтобы получить возможность немного поспать. Иногда они сдавались потому, что их физическое истощение вызывало сомнения в реальности всего происходящего, чему способствовали и непрерывные, доводящие до сумасшествия допросы.
Многие следователи, кажется, использовали в качестве оружия угрозы семьям заключенных. В мире, где все рушится и человек теряет последнюю опору, воспоминания о жене или детях были часто наиболее сокровенной частью души узника, единственной ценностью, которая у него еще оставалась. Поэтому угроза, что домочадцы подвергнутся аресту, пыткам или смерти, оказывала огромное воздействие. Именно это случилось с Бухариным. Он поздно женился, и у него был единственный сын, которого Бухарин обожал. А как рассказывает Евгения Гинзбург, больше всего в тюрьме ее мучила мысль о том, что она отшлепала своего сына Васю (теперь это известный писатель Василий Аксенов), рассердившись на него за разбитый флакон духов. Обещание, что семью заключенного не тронут, если он в суде подтвердит сфабрикованное признание, было сильнейшим средством и позволяло добиться покорности.
Другим в обмен на сотрудничество со следствием обещали жизнь. Некоторых заключенных посещали в тюрьме их бывшие товарищи по Центральному Комитету, дававшие им надежду не только на сохранение жизни, но даже возможность восстановления в партии и на плодотворную работу — если только они сознаются. Многие, но далеко не все, немедленно ломались после этих обещаний.
Лишь немногие арестованные выдерживали. Так, бывший народник Иванов-Разумник подсчитал в своих мемуарах, что из более чем тысячи заключенных, прошедших через его камеру, не больше дюжины отказались сделать признания, которых от них требовали.
И все-таки примечательно, что в итоге лишь около семидесяти человек предстали перед публичным судом. Даже некоторые ведущие члены оппозиционных групп, такие, как Угланов (правая оппозиция) или Преображенский (левая оппозиция), были осуждены вообще без суда. Вероятно, обвинители не были уверены, что они сыграют написанные для них роли. И когда репрессии широко охватили партию и все общество, судьбу большинства арестованных определял тайный военный трибунал или им просто сообщали приговор прямо в камере.
Этн аресты вовсе не ограничились только непосредственными политическими противниками Сталина. Они затронули все слои внутри партии, всю жизнь общества. Пострадали все социальные классы, но более всего элита. Из 139 членов Центрального Комитета, избранных на XVII съезде в 1934 г., 110 было арестовано до 1939 г., до созыва следующего съезда. Из 1966 делегатов XVII съезда были арестованы 1108, и лишь 59 из оставшихся на свободе приняли участие в работе XVIII съезда партии. Некоторые регионы пострадали больше других. Из 154 делегатов XVII съезда от Ленинграда только двое приняли участие в работе XVIII съезда, причем они в то время в Ленинграде не работали. На Украине, где в январе 1938 г. первым секретарем стал Никита Хрущев, лишь трое из 86 членов Центрального Комитета пережили время между началом 1937 г. и концом 1938 г. В Белоруссии вследствие арестов и обмена партийных билетов численность партии между 1934 г. и 1938 г. упала более чем вдвое. В Грузии из 644 делегатов съезда в мае 1937 г. в последующие месяцы было арестовано 425. В Казахстане бюро ЦК было арестовано в полном составе. То же случилось и в Туркменистане, в результате там несколько месяцев вообще не было бюро ЦК.
Не все деятели Коммунистической партии погибли в то время после ареста. Как мы помним, Томский покончил с собой, чтобы избежать участи Бухарина и Рыкова. Глава Госплана Куйбышев умер в январе 1935 г., как сообщалось, “от сердечного приступа”. Обстоятельства его смерти весьма таинственны: ходили слухи, что он возражал против надвигающихся чисток. Комиссар тяжелой промышленности Орджоникидзе скоропостижно скончался в феврале 1937 г. после серьезной ссоры со Сталиным; то ли он покончил с собой, то ли был убит, остается неизвестным, однако сохранились сведения, что перед смертью он написал пространный меморандум. Забрал этот документ сам Сталин, когда посетил квартиру покойного. Содержание этого документа до сих пор остается неизвестным. Другой противник чисток, возможно, наиболее влиятельный — Максим Горький — умер в августе 1936 г. и тоже скоропостижно. Обстоятельства его смерти также породили устойчивые слухи об убийстве.
Излишне говорить, что практически все члены любых “оппозиций” и “фракций” были арестованы — правда, Александра Коллонтай почему-то осталась на свободе. Сталин также распустил Общество старых большевиков и Общество политзаключенных (при царе), которые вплоть да 1935 г. оставались центрами, вокруг которых группировались соратники Ленина и бывшие революционеры, боровшиеся против царского режима. Таким образом, Сталин сделал то, что могло явиться только в самых воспаленных мечтах шефу царской полиции, — он полностью разрушил российское революционное движение.
Провинция тоже была чисто выметена. Поскольку люди на местах обычно стремились прикрывать друг друга, по крайней мере в первое время, обычно из центра присылали специального эмиссара, который и проводил чистку. Часто дело кончалось тем, что арестовывали оптом все местное начальство. Так, в июне 1937 г. на специально созванном заседании смоленского обкома Каганович объявил, что первый секретарь Румянцев, его заместитель и множество секретарей местных партийных организаций являются “изменниками, шпионами германских и японских фашистов и членами правотроцкистской банды”. Все они бесследно исчезли. На более низком уровне, в районном центре Белый, тоже имели место разоблачения, правда не столь экстравагантные. На гигантском митинге, продолжавшемся целых четыре дня, первый секретарь Ковалев был обвинен буквально во всем, в чем вообще можно было обвинить человека: в том, что в 1921 г. в знак протеста против НЭПа вышел из партии, в сожительстве с троцкисткой, в дезертирстве из Красной Армии, в оскорбительном для окружающих диктаторском стиле руководства. Председательствующий на митинге представитель области дошел до того, что обвинил Ковалева в назначении и смещении членов районного партийного комитета, что противоречило уставу партии. Ковалев признал свои ошибки и был изгнан. Но дела его преемника сложились не лучше, и спустя шесть месяцев с ним проделали то же самое.
Страдала не только партия. Чистки выбивали руководителей во всех областях жизни по всей стране. Самой страшной была резня, учиненная среди высших армейских офицеров, при этом растущая фашистская угроза использовалась в качестве предлога для повышения бдительности. Среди арестованных и казненных оказались маршал Тухачевский, нарком обороны и основной стратег Красной Армии; начальник Генерального штаба маршал Егоров; командующий Особой Дальневосточной армией маршал Блюхер, который за два месяца до своего ареста, в октябре 1938 г., нанес поражение японцам в серьезном инциденте у озера Хасан; командующие Киевским и Белорусским военными округами, которые находились в непосредственной близости к особенно уязвимой западной границе; командующие Черноморским и Тихоокеанским флотами. К 1940 г. оказались арестованными трое из пяти маршалов, трое из трех командующих армиями первого ранга, двенадцать из двенадцати командующих армиями второго ранга и шестьдесят из шестидесяти семи командующих корпусами. Та же участь постигла 70% командиров дивизий и полков и 60% политкомиссаров. Такое нанесло бы сокрушительный удар любой армии. Тем более серьезны были последствия репрессий для армии, которая заботливо создавала свой высший офицерский корпус в течение двух десятков лет, начав этот процесс в условиях, ни в малейшей степени не способствовавших успешному его завершению. Репрессии обрушились на Красную Армию в тот момент, когда она готовилась к своей самой главной войне. На совещании германского генералитета в январе 1941 г. Гитлер кратко дал понять, какие надежды породили у него эти убийства в стане потенциального противника: “У них нет хороших военных командиров”. Дальнейшие события полностью подтвердили его правоту.
