Тобайас Смоллет - Приключения Перигрина Пикля
-- Вот что я вам скажу, братец: сорок пять лет назад, когда я был третьим лейтенантом военного корабля "Уорик", на борту находился дюжий молодой парень, младший офицер морской пехоты, фамилия его, знаете ли, сходна с вашей - Гентлит, начинается с буквы Г. Помню, мы с ним сначала терпеть не могли друг друга, потому, знаете ли, что я был моряк, а он из сухопутного войска, покуда не столкнулись с французом, с которым сражались в течение восьми склянок и, наконец, абордировали и взяли. Я был первым, кто ступил на неприятельскую палубу, и пришлось бы мне, знаете ли, чертовски скверно, если бы Гентлит не подоспел на выручку; но скоро мы очистили судно и приперли их так, что они должны были сдаться; и с того самого дня мы с Гентлитом были назваными братьями, покуда он оставался на борту. Его перевели в пехотный полк, и что с ним потом сталось - одному богу известно; но вот что я скажу о нем, живом или мертвом: он не боялся ни единого человека и вдобавок был чудеснейшим товарищем.
Сердце гостя исполнилось восторга при этой похвале, и, как только она была высказана, он с волнением спросил, не называлось ли французское судно "Дилидженс". Коммодор ответил с удивлением:
- Оно самое, мой мальчик.
- В таком случае, - сказал Гантлит, - человек, которого вы удостоили столь почетного отзыва, был мой родной отец. - Ах, черт возьми! - воскликнул Траньон, пожимая ему руку. - Я рад видеть в своем доме сына Нэда Гентлита.
Это открытие повлекло за собой тысячу вопросов благодаря которым коммодор узнал о положении семьи своего друга и разразился бесконечными проклятьями, направленными против неблагодарного и несправедливого министерства, которое не позаботилось дать обеспечение сыну такого бравого солдата. Но дружба его не ограничилась такими выражениями, не имеющими последствий; в тот же вечер он заявил Перигрину о своем желании сделать что-нибудь для его друга. Это намерение встретило столь лестную оценку, поощрение и одобрение крестника и даже поддержку советчика коммодора Хэтчуея, что наш герой получил полномочие презентовать Гантлиту сумму денег, достаточную для приобретения патента на офицерский чин.
Ничто не могло обрадовать Пикля больше, чем такое разрешение, однако он боялся, что щепетильность Годфри помешает ему воспользоваться этим благодеянием, а потому предложил, чтобы его обманули в его же собственных интересах вымышленным рассказом, в результате которого он согласится принять деньги, взятые якобы коммодором в долг у его отца во время совместной службы. Траньон встретил гримасой этот план, необходимость коего не мог постигнуть, не подвергая сомнению здравый смысл Гантлкта, ибо считал непреложным, что подобное предложение не должно быть ни под каким видом отвергнуто. Вдобавок он не мог пойти на хитрость, заставлявшую его признаться в том, что он прожил столько лет, не обнаружив ни малейшего желания расплатиться со своим кредитором. Впрочем, все эти возражения были устранены благодаря рвению и красноречию Перигрина, который доказывал, что при иных условиях невозможно было бы оказать юноше дружескую помощь; что молчание коммодора будет приписано отсутствию сведений о делах и положении его друга и что если он вспомнит о долге и настоит на уплате по истечении такого срока, когда дело предано забвению, то тем самым представит в наивыгоднейшем свете свою честность и благородство.
Вняв убеждениям, коммодор воспользовался случаем, когда остался наедине с Гантлитом, и, заведя речь об этом деле, сказал молодому человеку, что его отец ссудил ему деньги во время их совместного плавания для уплаты за довольствие, а также для того, чтобы заткнуть рот крикливому кредитору в Портсмуте, и что упомянутая сумма с процентами равняется примерно четыремстам фунтам, которые он хочет теперь с великой благодарностью вернуть.
Годфри был изумлен этим заявлением и после долгого молчания отвечал, что никогда не слыхал от своих родителей упоминания о таком долге, что никакого меморандума или расписки не было найдено в бумагах его отца и что, по всей вероятности, деньги возвращены давным-давно, хотя коммодор за такой долгий срок мог забыть об уплате. Поэтому он просил простить ему отказ принять то, что, по совести, считает ему не принадлежащим, и сделал комплимент старому джентльмену по поводу столь безупречной честности и справедливости.
Отказ молодого солдата, вызвав удивление Траньона, усилил его желание помочь ему; якобы с целью оправдать свою собственную репутацию, он навязывал подарок с таким упорством, что Гантлит, боясь его обидеть, был, собственно говоря, вынужден принять чек на эту сумму, на которую выдал расписку, и немедленно переслал его своей матери, уведомив ее одновременно об обстоятельствах, благодаря которым они столь неожиданно обогатились.
Такая новость не могла не обрадовать миссис Гантлит, которая, с первой же почтой, прислала благодарственное письмо коммодору и письмо своему сыну, сообщая, что она уже отправила чек одному приятелю в Лондоне с просьбой вручить его некоему банкиру для покупки первого же патента на чин младшего офицера; и она позволила себе послать третье письмо Перигрину, написанное в очень ласковой форме, с любезным постскриптумом, подписанным мисс Софи и его очаровательной Эмилией.
Когда это дело было улажено ко всеобщему удовлетворению, начались приготовления к отъезду нашего героя, которому дядя назначил ежегодную ренту в восемьсот фунтов, что составляло почти половину его годового дохода. Но к тому времени старый джентльмен без труда мог уделить такую часть своих достатков, ибо почти не принимал гостей, держал мало слуг и был чрезвычайно невзыскателен и бережлив в своем домашнем обиходе; миссис Траньон давно уже перевалило за пятьдесят, недуги ее давали о себе знать, и хотя ее гордость не претерпела никаких изменений, тщеславие было совершенно укрощено ее скупостью.
Камердинер-швейцарец, который уже совершил путешествие по Европе, был нанят для ухода за особой Перигрина. Так как Пайпс не знал французского языка, равно как и в других отношениях не годился для роли великосветского слуги, было решено, что он останется в крепости, и его место было немедленно занято лакеем-парижанином, нанятым для этой цели в Лондоне. Пайпсу как будто не понравился такой порядок вещей, и хотя он не возражал против него вслух, но очень кисло посмотрел на своего заместителя, когда тот прибыл. Однако это мрачное расположение духа постепенно рассеялось, и задолго до отъезда своего хозяина он обрел обычное спокойствие и равновесие.
ГЛАВА XXXI
Оба молодых джентльмена пробуют свои силы в галантном обхождении, в результате чего попадают в нелепое и бедственное положение, а затем мстят виновнику своей неудачи
Тем временем наш герой и его новый друг, вместе с достойным Джеком Хэтчуеем, ежедневно совершали экскурсии вглубь страны, посещали джентльменов, живших в окрестностях, и отправлялись с ними на охоту; все трое встречали прекрасный прием благодаря своим талантам, которые они умели приспособлять с большою легкостью к нравам и наклонностям любезных знакомых. Лейтенант был в некотором роде чудак, Перигрин обладал большим запасом жизнерадостности и добродушия, а Годфри, помимо прочих своих достоинств, уже перечисленных выше, превосходно пел песни; вот почему за этим триумвиратом ухаживали в любом обществе, как мужском, так и женском; и не будь сердца наших молодых джентльменов уже заняты, им представилось бы множество случаев проявить свое искусство в науке любви; впрочем, они не отказывались от галантных похождений, оставлявших их сердца холодными, и забавлялись интрижками, которые, по мнению распутников, сохраняют незапятнанной верность владычице души.
В разгар этих увеселений наш герой получил уведомление от своей сестры, что она рада была бы встретиться с ним завтра, в пять часов пополудни, у своей кормилицы, которая жила в коттедже по соседству с домом ее отца, ибо она лишена возможности увидеть его где-либо в другом месте ввиду строгости матери, которая подозревает о ее намерениях.
Он повиновался зову и в назначенное время явился на место свидания, где был встречен этой любезной молодой леди, которая бросилась к нему с неудержимым восторгом, обвила руками его шею и пролила потоки слез у него на груди, повторяя одни и те же слова, ибо больше не в силах была ничего выговорить: "Мой милый, милый брат!" Он обнял ее с самой почтительной братской нежностью, в свою очередь пролил слезы, уверил ее, что это одно из счастливейших мгновений в его жизни, и ласково поблагодарил ее за то, что она не последовала преподанным урокам и не подчинилась приказу, вызванному противоестественным отвращением его матери.
Он пришел в восторг, убедившись из разговора с ней, что она в значительной степени наделена чувствительностью и благоразумием, ибо с дочерней скорбью оплакивала ослепление своих родителей и выражала такой ужас и беспокойство по поводу порочного нрава своего младшего брата, какой только может питать мягкосердечная сестра. Он познакомил ее со всем, что имело отношение к его собственной судьбе; и, предполагая, что ей тяжело живется дома, среди людей, которые должны были возмущать и огорчать ее, высказал желание перевести ее в какое-нибудь другое место, где бы она могла жить с большим спокойствием и приятностью.
