Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра
Екатерина была во многом обязана Меншикову: старый друг ее сердца немало содействовал решению Петра I признать ее супругой; он же, наконец, возвел ее на престол. А кроме того, она видела невозможность отстранить от престола великого князя в пользу одной из своих дочерей и думала, что упрочит их положение, соединив с будущим императором человека, на признательность которого имела право рассчитывать. Екатерина согласилась с предложением светлейшего князя и клятвенно обещала никогда не отступаться от данного ею слова.
Весть о согласии государыни на этот брак как громом поразила русских политиков. Сильно встревоженный герцог Голштинский, его супруга Анна Петровна и ее сестра цесаревна Елизавета тщетно уговаривали матушку взять это согласие назад.
Екатерина не боялась опасных последствий своего поступка для укрепления спокойствия своего правления. Ибо этим она, с одной стороны, успокаивала сторонников великого князя, юность которого дозволяла обвенчать его лишь весьма не скоро, с другой же, она навсегда привязывала к себе светлейшего князя.
Граф Рабутин поспешил отправить в Вену курьера с известием о столь благоприятном для великого князя событии.
В первых числах марта вице-канцлер барон Остерман был объявлен воспитателем великого князя.
Меншиков дал великому князю почетный караул из гренадер. Петр Алексеевич и сестра его Наталья Алексеевна теперь два-три раза в неделю виделись с детьми светлейшего князя.
Торжество А. Д. Меншикова слишком очевидно огорчало герцога Голштинского.
В один из мартовских дней светлейший князь давал бал по случаю дня рождения княгини, своей супруги, и пригласил герцога. Тот извинился под предлогом нездоровья, равно как и герцогиня Анна Петровна; причем, однако, оба объявили, что если им не удастся присутствовать на обеде, то они постараются приехать к ужину.
Вечером, видя, что ни тот ни другая не едут, А. Д. Меншиков сказал, рассмеявшись, при Бассевиче:
— Всячески стараюсь заслужить расположение герцога, но, видимо, не успеваю в этом и больше уж ничего поделать не могу.
Государыня на празднике не присутствовала по причине недомогания, но цесаревна Елизавета была и епископ Любский тоже.
«Всего более здешний двор занимался теперь великим князем, — сообщал Маньян 1 апреля 1727 года. — С тех пор, как Царица дала согласие на его брак с дочерью Меншикова, положение его так упрочилось, что теперь никто не сомневается здесь, что, в случае смерти Царицы, весь русский народ тотчас же признает юного принца ее преемником, несмотря ни на какое распоряжение Царицы».
Старые союзники Меншикова отшатнулись от него. Но светлейшего князя то не смутило. Он с обычным своим тщеславием начал «в своем доме придворные чины употреблять, как имперским князьям принадлежит». (Так писал его злейший враг, петербургский генерал-полицмейстер Антон Мануилович Девиер).
Девиер был женат на сестре Меншикова, но оба люто ненавидели друг друга. Вражда возникла еще при жизни Петра I.
Девиер — португальский еврей, прибыл юнгой на купеческом корабле в Голландию, где случайно его увидел Петр I. Император отдал его в услужение Меншикову, который принял его как скорохода. Петр I имел случай говорить с Девиером и, открыв в нем способности, взял его к себе денщиком. Вскоре иноверец стал столь силен, что просил у своего прежнего господина руки его сестры. Едва лишь он заикнулся об Анне Даниловне, как Меншиков пришел в страшный гнев. Вне себя, он бросился на Девиера, собственноручно дал ему несколько пощечин и, не довольствуясь этим, кликнул челядь и велел им бить насмерть непрошеного жениха. Девиер, избитый в кровь, вырвался из рук усердных слуг Меншикова и кинулся к Петру I. Ему он сообщил, что Анна Даниловна брюхата от него. Суд государя был короток. Он вызвал Меншикова и приказал в течение трех дней обвенчать сестру с Девиером.
С тех пор Меншиков и Девиер скрывали непримиримую ненависть друг к другу, но в душе только ждали удобного момента погубить друг друга.
Девиер пользовался расположением Екатерины I, сумел войти в тесный кружок ее приближенных. Еще при жизни Петра I Екатерина всякий раз, когда уезжала из Санкт-Петербурга, поручала наблюдению Девиера свою малолетнюю дочь Наталью Петровну и пасынков: великого князя Петра и его сестру Наталью.
Немудрено, что Девиер, ставший в 1726 году сенатором и метивший в Верховный Тайный Совет, был против брака княжны Меншиковой с великим князем. К тому же, отношения с самим светлейшим у него вконец испортились после поездки в Курляндию, когда Девиер неодобрительно отозвался о действиях Меншикова в Митаве.
Узнав о возвращении Девиера в Санкт-Петербург из Митавы, граф П. А. Толстой поспешил приехать к нему.
— Знаешь ли ты о сватовстве великого князя на дочери Меншикова? — спросил он.
— Слышал об этом, — отвечал Девиер, — и удивляюсь, что вы молчите? Меншиков овладел всем Верховным Тайным Советом. Лучше было бы, если бы меня в верховный совет определили.
— Надо, — продолжал граф Толстой, — обстоятельно представить государыне о всех последствиях, которые могут произойти. Меншиков и так велик, в милости, и ежели сделается по воле ее величества, не будет ли после того государыне какая противность? Он захочет больше добра великому князю, сделает его наследником, и бабушку велит сюда привезти, а она нрава особливого, жестокосердна, захочет выместить злобу и дела, которые были при блаженной памяти государе, опровергнуть. Необходимо все это объяснить государыне. По моему мнению, лучше всего, чтоб ее величество, ради собственного интереса, короновала при себе цесаревну Елизавету или Анну Петровну (Толстой знал, что Девиер стоит за герцогиню Голштинскую), или обеих вместе. Тогда государыне будет благонадежнее, потому что они родные ее дети. Что касается великого князя Петра, то можно его послать за море погулять, как посылаются прочие европейские принцы, а тем временем коронация утвердится.
Девиер согласился с Толстым. Искали случая доложить обо всем императрице. Толстой, поставивший целью во что бы то ни стало помешать возведению царевича на престол (он опасался мести его за гибель отца), сошелся с герцогом Голштинским, с генералом Бутурлиным, со многими сенаторами и сановниками, дабы в минуту кончины государыни провозгласить императрицею герцогиню Голштинскую и арестовать каждого, кто бы осмелился сопротивляться. Он принялся с каждым обсуждать план действий, но решительная минута наступила ранее, чем все ожидали…
Государыня до того ослабела и так изменилась, что ее было трудно узнать. В первый день Пасхи она впервые не присутствовала на обедне во дворцовой церкви. В день ее рождения не было ни пиршества, ни раздачи орденов. В одну из апрельских суббот она вздумала прокатиться по улицам Петербурга, но, вернувшись, слегла в постель и ночью сделалась с ней лихорадка.
— Что же не доносите? — говорил Девиер Бутурлину.
— Не допускают до императрицы, — отвечал Бутурлин. — Двери затворены, — и принялся расспрашивать о болезни государыни.
Выслушав Девиера, произнес:
— Я чаю, царевна Анна Петровна плачет?
— Как ей не плакать, — говорил Антон Эммануилович, — матушка родная.
— На отца она походит, великая княгиня, и умна, — заметил Бутурлин.
— Правда, — согласился Девиер, — она и умильна собою и приемна и умна; да и государыня Елизавета Петровна изрядная, только сердитее. Ежели б в моей воле было, я желал бы, чтоб царевну Анну Петровну государыня изволила сделать наследницею.
Бутурлин подхватил:
— То бы не худо было; и я бы желал.
В числе недовольных светлейшим были также князь Иван Долгорукий, Александр Львович Нарышкин и Ушаков; первые, желая помешать свадьбе великого князя, говорили о том герцогу Голштинскому и его супруге; Долгорукий хотел говорить и фельдмаршалу графу Сапеге, чтобы он доложил императрице.
10 апреля у государыни отрылась горячка, осложнившаяся воспалением легких. Она уже не вставала. Меншиков не оставлял ее, подносил указы к ее подписанию и, как слышно было, сочинял, вместе с канцлером Головкиным, проект завещания государыни.
В тот же день, 10 апреля, герцог Голштинский привел графа П. А. Толстого к себе в дом. Приехал и Ушаков.
— Велика опасность, что императрица скончается без завета, — сказал герцог.
— Теперь поздно делать завещание, — ответил Толстой.
Разговоры и желания недовольных были, отчасти, известны Меншикову. Он был настороже и искал возможности отомстить врагам.
16 апреля, когда «весь двор предавался чрезвычайному унынию по причине отчаянного положения императрицы», Девиер явился во дворец в нетрезвом виде. Подхватив плачущую графиню Софью Карловну Скавронскую, закружил ее «вместо танцев» и говорил:
— Не надобно плакать!
