Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра
Историк М. М. Щербатов в своей книге «О повреждении нравов в России» передает следующий анекдот: «В единый день, нашед его (великого князя Петра Алексеевича. — Л.А.) единого, Иван Долгорукий пал пред ним на колени, изъясняя всю привязанность, какую весь род его к деду его, Петру Великому, имеет и к его крови; изъяснил ему, что он по крови, по рождению и по полу, почитает его законным наследником Российского престола, прося, да уверится в его усердии и преданности к нему». С этого дня начиналась дружба его с великим князем. Петр, впечатлительный и привязчивый, не мог не полюбить и не привязаться к ловкому, словоохотливому красавцу».
Графу Рабутину было ясно: князь Иван Долгорукий определен своими родственниками к великому князю Петру Алексеевичу, дабы наиболее надзирать его поступки и примечать слова и движения мысли.
V
В ночь на 20 мая 1726 года в Петербурге загорелись галерные верфи. Сгорело 12 галер, готовых к спуску на воду, яхта и несколько шлюпок.
Государыня тотчас же приехала с генералами и, благодаря разумным распоряжениям, огонь был потушен.
Русских галер всего более опасались англичане и датчане.
(Еще 15 апреля князь Куракин извещал из Лондона, что английская эскадра из 20 кораблей назначена в Балтийское море по требованию двора датского.
В мае английская эскадра появилась под Ревелем. Командующий, адмирал Уоджерс, передал Екатерине I грамоту короля Георга I, в которой говорилось, что сильные вооружения России в мирное время возбудили подозрения в правительстве Англии и в союзниках, и потому неудивительно, что он, король, отправил в Балтийское море сильную эскадру).
По прошествии трех недель со времен пожара галер датский посол прислал в канцелярию двора мемуар следующего содержания:
«Не смотря на ходящие всюду слухи, будто целию огромных вооружений России служит мнимое удовлетворение герцога Голштинского, король датский не может не поверить, чтобы Царица желала разорвать добрые отношения с державой, изстари дружественной и союзной ей, из-за такой цели, ради принца, предназначенного занять со временем шведский престол и интересы коего сделаются тогда, по необходимости, прямо противуположные интересам России».
Посол извещал, ему приказано королем просить Ее Царское Величества объяснить, в ответ на этот мемуар, каковы истинные намерения ее относительно датской короны.
Датскому послу не давали ответа.
Задержка с ответом происходила еще и потому, что князь Меншиков, как пишут, «физически не мог успевать на разнообразных поприщах, где ожидались его непосредственные распоряжения». Немудрено, что многое в государственном механизме медлило, запаздывало, даже приостанавливалось.
Кроме того, честолюбивый князь усиленно искал возможности осуществления давно преследовавшей его мысли — самому сделаться герцогом курляндским.
Будучи в последние годы домоседом, он вдруг засобирался в Ригу, торопя с отъездом. Спешить было с чего. В июне 1726 года на сейме в Митаве дворяне, с тайного согласия польского короля Августа II, избрали внебрачного сына короля — графа Морица Саксонского своим герцогом. Анне Иоанновне Мориц нравился, и она не прочь была выйти за него замуж, о чем и сообщала Меншикову, прося у светлейшего князя ходатайства перед императрицею.
А. Д. Меншиков отправлялся в Ригу с единственной целью — расстроить возможный брак.
Официально цель поездки объявлялась, как инспектирование войск, расположенных в прибалтийских крепостях.
27 июня князь приехал в Ригу. Наутро из Митавы прибыла вдовствующая герцогиня Анна Иоанновна и пригласила князя для беседы.
Разговор был жестким.
Князь объявил, что брак невозможен, ибо государыня не согласится на него по причине «вредительства интересов российских». К тому же Мориц — внебрачный сын, и герцогине «в супружество с ним вступать неприлично, понеже оной рожден от метресы».
В конце беседы светлейший сделал примирительный ход.
— Ежели герцогом в Митаве изберут меня, — сказал он, — то я гарантирую вам, герцогиня, сохранение ваших прав на курляндские владения. Ежели же другой кто избран будет, то трудно сказать, ласково ль с вами в Петербурге поступать будут, кабы не лишили вдовствующего пропитания.
Герцогиня, уезжая, утирала слезы и обещала содействовать светлейшему князю.
Корона была почти в руках, но ночью из Митавы примчали князь Василий Лукич Долгорукий и Петр Михайлович Бестужев с неприятным известием: в Митаве отклонили кандидатуру Меншикова «для веры», то есть из-за его исповедания православия.
Скрывать истинные причины приезда было незачем, и Меншиков тотчас отправился в Митаву.
Он встретился с графом Морицем, дважды разговаривал с ним и заявил сопернику, чтобы тот убирался из Курляндии.
— Императрица вашего избрания не потерпит, — сказал Меншиков.
— Никогда не думал, чтобы мое избрание было противно ее величеству, — отвечал тот и предложил «знатную сумму» отступного.
— Готов уплатить такую же сумму, если станете помогать мне в избрании, — произнес светлейший.
Мориц упорствовал недолго.
— Этою суммою буду доволен, — сказал он.
Меншикову было обещано, что граф покинет Курляндию и обеспечит поддержку Августа II.
Оставалось ждать съезда депутатов ландтага.
Меншиков позволил себе возвратиться в Ригу. Но едва он покинул Митаву, как оберратыотказались созывать ландтаг.
Князь пришел в бешенство. Он срочно направил в Петербург гонцов с просьбою разрешить «навести в Курляндию полков три или четыре».
Запахло войной с Польшей.
В Верховном Тайном Совете, на очередном заседании, на котором присутствовала и Екатерина I, решено было военных действий не предпринимать. Меншикову предлагалось вернуться в Санкт-Петербург. («Хотя вы пишете, чтоб вам там еще побыть, пока сейм кончится, и хотя это было бы недурно, однако ж, и здесь вы надобны для совета; поэтому вам долго медлить там нельзя, но возвращайтесь сюда»).
По прибытии в Санкт-Петербург князь, не заезжая домой, направился во дворец, к императрице.
Они беседовали четыре часа.
Императрица какое-то время была явно недовольна князем и даже несколько холодна с ним. («…В отсутствие властолюбца, — писал историк Дм. Бантыш-Каменский, — несколько царедворцев убедили Государыню подписать указ об арестовании его по дороге; но Министр Голштинского двора граф Бассевич вступился за любимца счастия и данное повеление было отменено. Тщетно Меншиков старался отомстить тайным врагам своим. Они остались невредимы, к досаде оскорбленного вельможи»).
«Что… происходит при дворе, доверяю как величайшую тайну, — сообщал в «Записке» Иоанн Лефорт 9 августа 1726 года, — не бодрствует и не управляет Царица, ибо Она предалась к другой страсти, а князь то и дело от имени Царицы рассылает указ за указом, о которых она и не знает».
Про великого князя Петра Алексеевича теперь рассказывали, что так как он каждое утро должен отправляться к князю Меншикову с поклоном, то он поговаривал: «Я-де должен идти к князю, чтобы отдать ему мой поклон, ведь и мне нужно выйти в люди, сын его уже лейтенант, а я пока ничто; Бог даст и я когда-нибудь доберусь до прапорщичьего чина».
Помнить бы светлейшему князю старое житейское правило — осторожно пользоваться своим счастьем. Да не тот характер князь имел. Достиг Александр Данилович того, что в народе полагали, будь это только возможно, царица выйдет за него замуж и возведет его на царский престол.
— Возносится он на высоту, чтобы тем с большею силою обрушится, — говорили петербуржцы.
Светлейший стал совсем игнорировать Верховный Тайный Совет, непосредственно рассылая указы Сенату и другим учреждениям. «Господа Сенат, — писал он, — Ея Императорское Величество указала…». Но 4 августа императрица именным указом предписала не верить словесным и письменным именным указам, объявляемым «сильными персонами без подписания нашея собственныя руки или всего нашего Верховного Тайного Совета».
Понимал ли Меншиков, что большие полномочия, которые имел, баснословные богатства, собранные им, свободу и даже жизнь, — все это он мог потерять в одно мгновение. Его гордость, жестокость делали его предметом зависти и ненависти малых и великих.
Императрица выказывала все большую привязанность к своим детям, особенно же благоволила Анне Петровне и ее супругу — Карлу-Фридриху. Дело доходило до того, что даже в правительственных делах спрашивала у них совета и делала с ними различные распоряжения, ничего не говоря Меншикову.
Было ясно, Меншиков должен опасаться возрастающего влияния голштинской фамилии, которое, наконец, могло привести его к падению.
Здоровье Екатерины I слабело. У нее начиналась водянка. При осторожном образе жизни болезнь могла быть излечима, однако императрица, хотя и принимала лекарства, но делала это беспорядочно. Она все так же любила есть крендели или бублики, намоченные в крепком венгерском вине.
