Эпоха веры - Уильям Джеймс Дюрант
Величайшими историками этой эпохи были два француза, писавшие на своем родном языке и разделившие с трубадурами и труверами честь сделать французский язык литературным. Жоффруа де Виллегардуэн (ок. 1150 — ок. 1218) был дворянином и воином, не получившим формального образования; но именно потому, что он не знал риторических приемов, которым обучают в школах, он надиктовал свою «Завоевание Константинополя» (1207) на французском языке, чья простая прямота и точность в изложении фактов сделали его книгу классикой историографии. Не то чтобы он был беспристрастен: он играл слишком интимную роль в Четвертом крестовом походе, чтобы объективно взглянуть на это живописное предательство; но он был там, видел и чувствовал события с непосредственностью, которая придала его книге живое качество, наполовину неподвластное времени. Почти столетие спустя Жан Сир де Жуанвиль, сенешаль Шампани, служивший Людовику IX в крестовом походе и во Франции, в возрасте восьмидесяти пяти лет написал «Историю святого Людовика» (1309). Мы благодарны ему за то, что он с бесхитростной искренностью описывает людей истории, задерживается на освещающих обычаях и анекдотах; через него мы чувствуем привкус времени так, как не было даже у Виллегардуэна. Мы вместе с ним, когда он покидает свой замок, заложив почти все свое имущество, чтобы отправиться в крестовый поход; он не смел оглянуться, говорит он, чтобы его сердце не растаяло при виде жены и детей, которых он, возможно, никогда больше не увидит. Он не обладал таким тонким и хитрым умом, как Виллегардуэн, но у него был здравый смысл, и он видел глину в своем святом. Когда Людовик пожелал, чтобы он во второй раз отправился в крестовый поход, он отказался, предвидя безнадежность этого предприятия. А когда благочестивый король спросил его: «Что бы ты выбрал — быть прокаженным или совершить смертный грех?»
Я, никогда не лгавший ему, ответил, что лучше совершить тридцать смертных грехов, чем быть прокаженным. Когда монахи ушли, он позвал меня к себе одного, заставил сесть у его ног и сказал: «Как ты мог сказать это?»… И я сказал ему, что повторил это. И он ответил: «Ты говорил поспешно и глупо. Ибо ты должен знать, что нет такой страшной проказы, как смертный грех»… Он спросил меня, омываю ли я ноги нищим в Святой четверг. «Сир, — ответил я, — меня бы от этого затошнило! Ноги этих холопов я не буду мыть». «По правде говоря, — сказал король, — это было плохо сказано, ибо никогда не следует пренебрегать тем, что Бог сделал для нашего учения. Поэтому я молю тебя, прежде всего из любви к Богу, а потом уже из любви ко мне, чтобы ты приучил себя мыть ноги бедным».2
Не все Жития святых были столь же честны. Историческое чувство и интеллектуальная совесть были настолько слабо развиты в средневековом сознании, что авторы этих назидательных повествований, похоже, считали, что много пользы и мало вреда будет, если читатели примут их за правду. Вероятно, в большинстве случаев авторы получали распространяемые истории от других людей и сами верили в то, что писали. Если воспринимать Жития святых просто как истории, то они окажутся полными интереса и очарования. Подумайте, как святой Христофор получил свое имя. Он был великаном из Ханаана, ростом в восемнадцать футов. Он поступил на службу к одному королю, потому что слышал, что это самый могущественный человек в мире. Однажды король перекрестился при упоминании дьявола; Кристофер решил, что дьявол могущественнее короля, и поступил на службу к дьяволу. Но при виде креста на дороге дьявол обратился в бегство, и Кристофер, решив, что Иисус должен быть сильнее сатаны, посвятил себя Христу. Ему было трудно соблюдать христианские посты, его так много нужно было кормить, а его большой язык спотыкался о самые простые молитвы. Один святой отшельник поселил его на берегу брода, быстрые воды которого ежегодно топили многих, кто пытался перейти его; Кристофер брал путников на спину и переносил их сухими и невредимыми на другой берег. Однажды он перенес
