Вольфганг Акунов - Берсерки
На смену римской этике, основанной на принадлежности гражданина к упорядоченному обществу, в котором он пользовался определенными правами и выполнял определенные обязанности, пришло сознание «верного» (fidelis), то есть сознание принадлежности к дифференцированной и привилегированной относительно всего остального общества группе. Верность своему вождю рассматривалась как самый главный и первейший долг.
Сравнительно с массой свободных и, следовательно, вооруженных германцев («народом-войском» — populus-exercitus) члены королевской свиты либо свиты вождя являлись отдельной и грозной группой, если принять во внимание ее техническую опытность и экипировку. Это группа воинов-профессионалов, специалистов своего дела, постоянно совершенствовавших свое боевое мастерство.
Разумеется, комитат у разных германских народов имел свои особенности. Немалую роль в различиях играла и специфика социального контекста. Однако несомненно, что свита королей или военачальников — неважно, называется ли она comitatus, gasindium, trustis или contubemium, а члены ее соответственно именуются milites, comites, pueri, custodes, gasindi, antrustiones, contubenales, buccellaril, viri fortissimi, gens armata и т. д., — занимает в романо-варварских королевствах почетное место. Прежде всего это касается их образа жизни. Высокий социальный статус обеспечивается благодаря близости к особе государя и постоянному участию в войне — занятии, единственно достойном звания свободного человека.
Естественно, во всех этих дружинах, особенно в так называемых «частных», принадлежавших высшим сановникам, царила атмосфера авантюры и «незаконности» (правда, последний термин недостаточно точен), которая была описана еще Тацитом. Но в большей мере подобная атмосфера была характерна для дружин викингов, где действовали изверги-звери — берсерки. Каждый уважающий себя свободный германец был хорошим крестьянином и бравым воякой. Но воины-профессионалы в основном рекрутировались из числа изгоев общества — преступников, изгнанников, чужеземцев, то есть тех, кто нуждался в покровительстве сильных мира сего, чтобы укрыться от какой-либо опасности. Взамен от них требовались физическая сила и военный опыт — умение убивать. Григорий Турский презрительно именовал этих воинов «гладиаторами» (мечниками) и «сикариями» (кинжальщиками) — оба термина еще в лексиконе древних римлян приобрели значение «наемный убийца», — обличая бандитские нравы так называемых телохранителей и наемных убийц, рискующих жизнью во имя творящих злодеяния вождей.
Члены королевской свиты (comites regis) были в курсе всех тайн короны. Их власть и престиж фактически были равными власти и престижу высших государственных чиновников. Сикарии, находившиеся на содержании какого-либо магната, занимавшегося своими частными войнами, были, разумеется, на порядок ниже королевских наемных убийц. Однако роль, которую играли как те, так и другие, по сути дела, была одна и та же. Это необходимо подчеркнуть, хотя и невозможно выразить в количественных показателях весомость этого института в раннесредневековом романо-германском обществе. Институт этот был довольно-таки широко распространен. Различные воинские отряды такого типа отличались друг от друга лишь масштабами деятельности. Иногда, если речь шла о королевских дружинниках, они становились постоянным войском, отличавшимся от народного ополчения, в которое по призыву собирались все свободные люди. Отличие количественное и качественное заключалось как в том, что касается набора и функций, так и в военной специфике и эффективности. Главное же отличие в том, что членами свиты становились не по закону (е lege), то есть при учете свободного состояния, дающего право носить оружие, а по доблести (е virtute), то есть на основе личных достоинств того или иного воина. В какой же мере различие между комитатом, с одной стороны, и народным ополчением — с другой, сказывалось на собственно военном искусстве? Был ли здесь какой-либо качественный скачок, например в экипировке? Имелись ли специфические особенности, например в использовании лошади, что позволило бы нам взглянуть на проблему с точки зрения генезиса рыцарства?
«Белокурые народы весьма ценят свою свободу. Они смелы и непреклонны в сражении, у них отважный и пылкий характер. Они презирают всякого, кто струсит или хотя бы немного отступит в бою. Смерть они тоже презирают. Они свирепы на поле брани и верхом на коне и в пешем строю.
Если в конном сражении они попадают в окружение, то все как один спешиваются и продолжают бой. Вооружены они щитами, копьями и короткими мечами. Любят вести бой в пешем строю, бросаются в яростную атаку. Во время сражения, пешие или конные, они не образуют подразделения с заранее известной численностью, а строятся по принадлежности к своему племени, соединяясь в группы по родству крови и дружеским узам. Поэтому нередко случается так, что, потеряв друга в бою, они все вместе, презирая опасность, обрушиваются на врага, чтобы отомстить за своего товарища. Их боевые построения имеют некий порядок, но атакуют они, и пешие и конные, в безудержном порыве, бесстрашно бросаясь на противника, словно каждый из них действует в одиночку. Они не подчиняются приказам своих командиров и не обращают на них внимания, пренебрегая при этом соображениями выгоды и мерами безопасности. Они с презрением относятся ко всяким планам, особенно в кавалерии, разрабатываемым применительно к тому или иному этапу сражения».
(Из трактата Псевдо-Маврикия)
По свидетельствам римских хронистов, гариями — прошедшими особую инициацию (ритуальное посвящение) отборными воинами из «замогильного войска» («войска мертвых») древнегерманского племени свевов, или свебов — предков современных швабов, использовалась эмблема «мертвой головы». Ночные рейды «эскадронов смерти» гариев через римский пограничный вал Лимес (Лимит) приводили в несказанный ужас романизированное население германских провинций Римской империи. О гариях рассказывали страшные истории. Кандидатов в «замогильное войско», уже прошедших целый ряд труднейших испытаний, якобы помещали в особую хижину, где подвергали «обкуриванию» дымом от горящих тисовых сучьев (тис считался «древом мертвых»), до тех пор, пока они не теряли сознание и не «умирали на несколько мгновений» (а некоторые — и насовсем), после чего «еще не совсем умерших» приводили в чувство. Отныне все они считались «живыми мертвецами» — дружинниками «замогильного войска» верховного бога Вотана (с соответствовавшего скандинавскому Одину), в знак чего выкрашивали себе лица черной краской и облачались в одежды из волчьих шкур, а вместо шлемов носили волчьи головы.
Волк — «трупный зверь» — традиционно считался у древних германцев, и, в частности, скандинавов, спутником Вотана-Одина (Альфатера или Вальватера, то есть Всеотца, Отца богов и людей). Вероятно, именно свевские гарии положили начало, с одной стороны, сказаниям о волках-оборотнях, или людях-волках (ликантропах, вервольфах, ульфхединах, волкодлаках, вурдалаках), а с другой — легендам о псоглавцах, песиголовцах или киноскефалах. Эти вымазанные сажей с ног до головы воины были «темны как ночь» и прикрывались черными щитами, в центре которых изображался белый человеческий череп, символизировавший смерть и загробный мир. Ночные рейды за линию Лимеса свевских «охотников за черепами» сопровождались особой жестокостью.
ДРУГИЕ ПРИЧИНЫ
ВОЗНИКНОВЕНИЯ ЛЕГЕНД
ОБ ОБОРОТНЯХ
При раскопках Великого Новгорода в числе более чем восьми сотен берестяных грамот были найдены интереснейшие документы — датируемые XIV в. рисунки мальчика Онфима. По своей тематике они мало чем отличаются от рисунков прочих мальчишек, живших в разные века и принадлежавших к разным народам. Онфим рисует батальные сцены, и в них себя — взрослого, сильного, отважного. На одном из рисунков конный Онфим поражает копьем поверженного врага, на другом — стоит в едином строю с товарищами.
Однако один из мальчишеских рисунков вызывает недоумение. Мы видим некое четвероногое существо с высунутым языком и загнутым кренделем хвостом. Рядом с четвероногим пояснение — «Я ЗВЕРЕ (зверь)», свидетельствующее, что перед нами своего рода «автопортрет».
Детские рисунки при всей своей творческой самобытности, являются отражением окружающего мира. В рисунках детей школьного возраста (а таковым и был мальчик Онфим) преобладают социально-культурные реалии, среди которых живет юный рисовальщик. А потому рассматриваемый рисунок наталкивает нас на интереснейший вывод: оказывается, мальчик XIV в. воспринимал оборотничество (превращение в зверя) как явление действительно существующее и даже допускал возможность собственного превращения. При этом, надо полагать, зверь не оценивался как существо отрицательное.
Что же реально стоит за таким невероятным явлением, как оборотничество? Почему превращение в зверя представляет интерес для средневекового мальчика?
