Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
Вернемся к Уварову. Отношения Полевого с ним и с III отделением любопытны и не совсем ясны. Уже в конце 1820-х гг. Полевой стремится расширить поле своей деятельности. В 1827 г. он подает в московский цензурный комитет план трех изданий: уже выходившего журнала «Московский Телеграф», планируемых «Энциклопедической летописи отечественной и иностранной литературы» и газеты «Компас». Их разрешил Московский цензурный комитет. Но публикация политических известий и статей о театре требовала дозволения министра просвещения (Шишкова). Тот распорядился по поводу политических известий связаться с министерством иностранных дел, а статей о театре, зная, что они под контролем III отделения, разрешить не решился. На прочее дал согласие, но потом взял его обратно, так как к Бенкендорфу поступило несколько записок о неблагонадежности Полевого. В одной из них указывалось, что Полевой родом из 3-го сословия, недовольного существующим положением, стремящегося к уравнению их прав с привилегированными классами. Речь шла и о том, что Полевой обращается к именам Вольтера, Дидро, с симпатией упоминает (намеками) о погибших декабристах, с сочувствием отзывается о независимости Америки. «Вообще дух сего журнала есть оппозиция», указывалось в записке (Скаб233). В ней же шла речь о том, что Полевой ищет протекции у людей высших сословий, литераторов одного с ним образа мыслей. Как пример приводился Вяземский (его стихотворение «Негодование»): «Сей Вяземский, меценат Полевого, и надоумил его издавать политическую газету». Попутно автор записки вообще обвиняет в вольнодумстве московскую литературу, журналистику, цензуру. По его словам, со времен Новикова, в Москве одобряются всё, подлежащее запрещению. Цензоры «часто делают непозволительные промахи», беспрекословно повинуясь Вяземскому. Последнему покровительствует и товарищ министра просвещения < Д.Н.> Блудов, который ни в чем не может ему отказать (Вяземский по родству с женой Карамзина связан с Блудовым). О том, что следует, как во Франции, дозволять политические газеты только с высочайшего разрешения. В записке содержатся верные факты (близость Полевого с Вяземским, с пушкинским кругом), но они смешаны с самыми бредовыми утверждениями. И главное — донос обвинял Полевого в связях с дворянским либерализмом, с декабристами, с оппозицией (даже Радищева умудрился автор приплести!). Очевидно, кому-то очень не хотелось допустить осуществление плана Полевого. Чью-то монополию подрывал его замысел. Попахивало снова Булгариным. А за ним стояло III отделение. Во всяком случае Шишков, видимо, испугался и взял назад свое разрешение.
Полевой продолжал себя держать весьма независимо, влезая в полемики, иногда довольно скандальные. В конце 1828 г. он ведет шумную полемику с изданием литературных староверов, «Вестником Европы» Каченовского. Тот грозит ему доносом и в декабре 1828 г. выполняет свою угрозу. Его жалоба в московский цензурный комитет, который потребовал объяснений от цензора С. Н. Глинки, разрешившего выпады против «Вестника Европы». Тот попросил Каченовского ответить, какие точно места, по его мнению, для него оскорбительны. Каченовский подает объяснительную записку с цитатами, хотя и ехидными, но не содержащими ничего особенно оскорбительного. Совет Московского университета принял сторону Каченовского. Он просил председателя цензурного комитета наложить на Полевого взыскание, не допускать подобные оскорбления в будущем. Московский цензурный комитет счел жалобу Каченовского основательной, передал ее высшему начальству, просил предписания о запрещении всякой критики на личности. Но один из членов московского цензурного комитета, В. В. Измайлов, не согласился с таким решением, так как в цензурном уставе нет запрета на критику одного журналиста другим. В итоге дело перекочевало в Главное Управление…, которое не поддержало Каченовского. Вокруг Полевого возникает атмосфера скандалов, возможно, сознательно им создаваемая (реклама, оживление журнала). Но были у него и принципиальные соображения: напомним, что Полевой — убежденный противник литературных староверов, сторонник романтизма.
Накануне смены управления министерством просвещения (замена Шишкова Ливеным) произошла история с переводом «Жизни Наполеона» Вальтер- Скотта. Подлинник ее запретили в России из-за нескольких страниц. Братья Полевые, Николай и Ксенофонт, решили напечатать перевод, исключив запрещенные страницы. Рукопись первого тома они подали не в московскую, а в петербургскую цензуру (у председателя московского комитета С. Т. Аксакова были сложные отношения с Н. Полевым). Ее утвердили. Полевые решили, что все в порядке и перевод второго и третьего томов подали в московскую цензуру, ссылаясь на разрешение первого. Аксаков заявил, что Петербург ему не указ. Подал доклад новому министру, Ливену. Тот не стал выяснять, виноват ли Полевой, а приказал конфисковать всё (рукопись перевода, отпечатанные листы, оригинал). Велел допросить Полевого, откуда переводчик получил запрещенную книгу. Видимо, придирались именно к Полевому, а не к Вальтер Скотту, так как «Историю Наполеона» через 4 года спокойно издал другой переводчик.
Придирки к Полевому продолжались (хотя он и сам лез на рожон). В № 14 «Московского телеграфа» за 1829 г. напечатана статья «Приказные анекдоты», где идет речь о чиновниках, обманывающих губернатора. Она попала на глаза царя, который приказал Бенкендорфу, вызвав Полевого и цензора С. Н. Глинку, сделать им строгий выговор. Полевой оправдывался, просил позволить ему в дальнейшем, до того как подавать статьи в обычную цензуру, посылать их в III отделение. Бенкендорф сообщил об этой просьбе царю. Тот распорядился ее удовлетворить. Цензором III отделения назначили Волкова, у которого с Полевым были хорошие личные отношения. Да и вообще III отделение относилось к Полевому лучше, чем обычная цензура. Дышать стало немного легче. Но, помня о прошлом и опасаясь за будущее, Полевой воспользовался случаем польстить царю, написав о том, что видит в Николае не только Государя, «но и великого гениального человека нашего времени».
Однако новых цензурных столкновений избежать не удалось. Весной 1830 г.
Пушкин пишет стихотворение «К вельможе», посвященное кн. Н. Б. Юсупову, сенатору, члену Государственного совета, человеку, близкому Екатерине II (обобщенный портрет просвещенного вельможи, хранителя традиций XVШ в.). В 10 номере «Телеграфа» Полевой напечатал памфлет «Утро в кабинете у знатного барина князя Беззубова», направленный в первую очередь против Пушкина, обвиняемого по сути в низкопоклонстве. В памфлет вставлены строчки из стихотворения «К вельможе». Цензор С. Н. Глинка попросил исключить их. Полевой отказался. Глинка все же разрешил сценку. Возник скандал, который косвенно задевал и Юсупова. Попечитель вызывает Полевого, устраивает ему разнос. Глинка снят с поста цензора. Между тем Полевой не забывал о своем проекте уже четырех, а не трех изданий. Просьба об этом поступает к министру просвещения, Ливену. Тот докладывает о ней царю. Резолюция Николая от 7 ноября 1831 г: «не дозволять, ибо и ныне не благонадежнее прежнего».
В том же 1831 г. вышла брошюра S. «Горе от ума, производящего всеобщий революционный дух». Автор — противник революций, реакционный фанатик. Он отрицает образование, просвещение, как источник всех революций. В 16 — м номере «Телеграфа“ за 1832 г. напечатана крайне резкая статья о брошюре: S. кажется, что всё происходит в Европе от излишнего умничанья, от желания нелепой свободы; всегда, везде, при всех событиях, господа S. тянут свою песню: ''Вот дожили! Вот ваш ум, ваше просвещение! Настало преставление света; у меня сожгли овин''».
На рецензию обратил внимание Бенкендорф. 8 февраля 1832 г. он посылает Н. Полевому письмо, весьма вежливое и уважительное. Там идет речь о брошюре S и о статье «Телеграфа». Бенкендорф считает, что Полевой говорит о необходимости революций, что, по его мнению, кровопролития и ужасы, сопровождающие насильственные перевороты, не так уж гибельны, как воображает г. S, что польза революций очевидна для потомства и только непросвещенные люди могут жаловаться на бедствия, происходящие от них. По мнению Бенкендорфа, сказанное Полевым — это не литература, а рассуждения о высшей политике. Шефа III отделения, по его словам, удивляет даже не то, что цензор пропустил такие вредные рассуждения, а то, что столь умный человек, как Полевой, пишет такие нелепости. Бенкендорф просить объяснить, с какой целью, намерением Полевой позволил себе печатать столь пагубные для общего блага мнения; подобный образ мысли — весьма вредный для России, особенно, если он встречается в человеке умном, образованном, имеющем дар писать остро, которого охотно читает публика; мысли его могут посеять такие семена, дать такое направление молодым умам, которое вовлечет государство в бездну несчастий. И раскаяние сочинителя, новые его произведения не смогут предотвратить бед, которых он будет виновник. Бенкендорф советует Полевому не печатать более в журнале подобных мнений, вредных и нелепых: И без ваших вольнодумных рассуждений юные умы стремятся к беспорядкам, а вы их еще более воспламеняете. Писатель с вашими дарованиями принесет много пользы государству, если даст перу своему направление благомыслящее, успокаивающее страсти, а не разжигающее их. Бенкендорф выражает надежду, что Полевой благоразумно примет предостережения и впредь не поставит в необходимость делать ему невыгодные замечания. В конце письма повторяются уверения в глубоком уважении и преданности: «имею честь быть преданнейшим слугой. А. Бенкендорф».
