Павел Рейфман - Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
С. С. Уваров. (родился в 1786 г., к 1830-м годам уже не молод, человек со сложившейся биографией) не столь уж однозначен, как принято утверждать. Хорошо образован. Автор сочинений по классической филологии и археологии. Его характеристика дана в «Записках» известного историка С. М. Соловьева: блестящие дарования, образованность, либеральный образ мыслей; вполне достоин возглавить министерство просвещения; но в нем «способности сердечные» нисколько не соответствовали умственным; слуга, усвоивший порядочные манеры в доме неплохого барина (Александра I), не гнушающийся никакими средствами, чтобы ему угодить. Создавая теорию «официальной народности», он внушил Николаю, что тот ее творец, основатель какого-то нового образования, основанного на новых началах. Уваров сформулировал эти начала: православие, самодержавие, народность. Будучи безбожником, либералом, не прочитавший ни одной русской книги, писавший постоянно на французском или немецком языках, он придумал теорию народности. Даже близкие люди считали, что не было низости, которую он не мог бы сделать. Крайнее самолюбие и тщеславие. Говоря с ним, можно было ожидать, что он скажет: при сотворении мира Бог советовался с ним насчет плана его создания.
В молодости Уваров — один из основателей «Арзамаса». Изучение древних языков, классических древностей. Работа при посольствах в Вене, Париже. В 1810-м году — почетный член Академии Наук. С 1818 г. до смерти (1855) ее президент. В том же 1810-м году (в 24 года) — попечитель Петербургского учебного округа (и член Главного Правления училищ). Противник крайних реакционеров (Рунича, Магницкого). Играл активную роль в создании Петербургского университета. В 1821 г. оставил пост попечителя. Довольно смелое письмо Александру. Работа в министерстве финансов, весьма успешная. В 1828 г. возвращается в министерство просвещения. С 1832 г. товарищ (т. е. заместитель) министра (Ливена). Никитенко14 мая 1832 г. с одобрением пишет в дневнике о назначении Уварова на этот пост: он — человек образованный по-европейски; мыслит благородно, как положено государственному человеку; говорит убедительно и приятно; слывет за человека просвещенного; проводит систему увольнения неспособных профессоров, «очищения», имеет познания, в некоторых предметах даже обширные (117). Но вскоре отношение к Уварову меняется. Никитенко без всякого сочувствия упоминает об его речи, приводя весьма мракобесные заявления Уварова: Россия, развиваясь по своим законам, не должна вкусить кровавых тревог Европы; я знаю, чего хотят наши либеральные журналисты, их клевреты, Греч, Полевой, Сенковский и прочие; но им не удастся бросить своих семян на ниву, на которой я сею и состою стражем; если смогу отодвинуть Россию на 50 лет от того, что ей готовят вредные теории, то я исполню свой долг и умру спокойно; вот моя теория; надеюсь, что исполню ее; знаю, что против меня кричат, но не слушаю этих криков; пусть называют меня обскурантом; государственный человек должен стоять выше толпы (174). Пересказав слова Уварова, Никитенко далее пишет уже от своего имени: Уварова сильно порицают; он, действительно, действует деспотически (175). Сообщает об уваровской правке пушкинского «Анджело»: урезано несколько стихов, Пушкин в бешенстве.
С 21 марта 1833 г. Уваров назначен управляющим министерства народного просвещения, с 21 апреля 1834 г. он стал министром. Необычайно долго оставался им, до конца 1840-х гг. (более 15 лет). Одно время имел чрезвычайно большую власть. Учреждение комитета 2 апреля 1849 г., ограничивающего полномочия Уварова, вызывает у него нервный удар. Он теряет влияние и 20 октября1849 г. выведен в отставку.
Начало его правления происходит так: в августе 1832 г., уже товарищем министра, он командирован для осмотра Московского университета. Чутко уловив веяния времен, общественную обстановку, вызванную польским восстанием, настроение императора, непрочное положение министра просвещения кн. Ливена, пишет 4 декабря 1832 г. свой знаменитый отчет царю, открывший путь к карьере. Отчет построен на противопоставлении благотворных начал России тлетворному революционному Западу. Речь идет о задачах, стоящих перед высшим, средним образованием и цензурой. Изложение общих мыслей. В целом оптимистическая оценка московских студентов. Но о пагубности их воспитания. Умы, дух молодых людей «ожидают только обдуманного направления, дабы образовать в большом числе оных полезных и усердных орудий правительства». Дух молодежи «готов принять впечатления верноподданнической любви к существующему порядку». Но нужно противостоять понятиям умов недозрелых, к несчастию, овладевших Европой, вооружив студентов «твердыми началами, на коих основано не только настоящее, но и будущее благосостояние отечества» (186,188). Необходимо правильное образование, в основе которого лежали бы «истинно русские охранительные начала Православия, Самодержавия и Народности». В них «последний якорь нашего спасения и верный залог силы и величия нашего отечества» (188). Довольно подробно о том, что нужно ориентироваться на изучение отечественной истории, на познание нашей народности, что отвлекло бы от стремления к чужеземному, к абстрактному, к политике и философии, было бы «опорою против влияния так называемых ''европейских идей'', грозящих нам опасностью» (Барсук. 188).
В отчете идет речь и о пагубном влиянии журналистики, особенно московской, на молодёжь университета; именно журналы распространяют понятия, «поколебавшие уже едва — ли не все государства Европы» (188). О том, что, вступая в должность, он думал: достаточно только «укротить в журналистах порыв заниматься предметами, до государственного управления или вообще до правительства относящимся», и всё будет в порядке; можно дать им свободу рассуждений о предметах литературы. Но, вникнув в дело, понял, что даже рассуждения о литературе довольно опасны; влияние их, особенно на студентов, отнюдь не безвредно. Оказалось необходимым «подвергнуть строгому контролю и собственно литературное влияние периодической печати на публику, ибо разврат нравов подготавливается развратом вкуса». «В нынешнем положении вещей нельзя не умножать, где только можно, количество умственных плотин». Все они могут оказаться не равно надежными, «но каждая из них может иметь свое относительное достоинство, свой непосредственный успех» (всё Барсук188-189).
Принципы, сформулированные Уваровым, впервые публично обнародванные в январе 1834 г. в предисловии к первому номеру нового официальноиго <<Журнала Министрства народного просвещения>>, превратились в основу политической жизни, просвещения, в критерий оценки периодической печати, науки, литературы. В 1846 г. они стали девизом графского герба Уварова. В них было немало противоречий. Ориентировка давалась на отечественное, а не на Запад, но последний все время присутствовал в рассуждениях Уварова, Россия постоянно сравнивалась с ним, пусть он и всегда осуждался (очерствел, погряз, не понимает истинных задач человечества).
Теория «официальной народности» встречена многими одобрительно. Не только, например, Погодиным, но и молодым Белинским. В конце статьи «Литературные мечтания», говоря о необходимости русского народного просвещения, критик с одобрением упоминает Уварова, не называя его: «когда знаменитые сановники, сподвижники Царя на трудном поприще народоправления, являются посреди любознательного юношества, в центральном храме Русского просвещения (т. е. в Московском университете — ПР), возвещать ему священную волю Монарха, указывать путь к просвещению, в духе православия, самодержавия и народности». Напомним, что Белинский жил в это время Москве, связан с московскими студентамии, видимо, знал их отношение к инспекции Уварова и к его теории.
В самом начале деятельности нового министра издан циркуляр цензорам о строгом следовании уставу, предписаниям и распоряжениям: чтобы разрешенные произведения не только по содержанию, но и по духу не содержали в себе ничего несообразного с цензурными правилами. Требование судить по духу противоречило уставу 1828 г., но это Уварова не смущало. Выступает он и против разрешения дешевых изданий, журналов для народа: они не приносят-де пользы, и даже вредны. Вообще неполное знание вредит, по мысли Уварова, просвещению.
Подобные установки сохранялись до самого конца правления Уварова. 26 мая 1847 г. он направляет циркуляр попечителям учебных округов, о том, как следует понимать истинную народность. В циркуляре ощущается и оттенок противопоставления славянофильскому, т. е. не истинному, пониманию народности: «русская народность» «в чистоте своей должна выражать безусловную приверженность православию и самодержавию», а всё, что выходит из этих пределов, есть примесь чуждых понятий, «игра фантазии или личина, под которой злоумышленные стараются уловить неопытность или увлечь мечтателей» (190). Даже Булгарин нашел такие требования чрезмерными: «Не завидую я месту Уварова в истории! А история живет, видит и пишет на меди! Имя Торкмевады в сравнении с именем Уварова есть то же, что имя Людовика XIV в сравнении с именем Омара! Набросил на всё тень, навел страх и ужас на умы и сердца, истребил мысль и чувство..» (190).
