Отто Кифер - Сексуальная жизнь в Древнем Риме
Египетские женщины знали, что Эрос благосклонен не к природе как таковой, а к природе приукрашенной и утонченной, ибо любовь сродни духу; дух же придает форму – это одно из его величайших искусств. В Египте мужчины носили лишь передники. Но женщины всегда появлялись в одеяниях, скрывавших их и одновременно представлявших их более утонченно – хрупкими, покорными, возбуждающими. Слугами Эроса были косметика и краски; искусство их наложения достигло крайней изысканности; даже баночки и ложечки были произведениями искусства – их делали из золота, а косметички – из золота и эмали.
Неприятные запахи источали лишь тела животных, и то не самых распространенных – и что станется с царством Эроса, если их не изгонять несколько раз в день? Но и это не все. Запахи задерживаются в волосах. Значит, прочь волосы – их нужно удалять со всего тела.
Египетские дамы не позволяли ни одному волоску вырасти на своем теле. Их примеру следовали мужчины, оставляя волосы лишь на голове и иногда на подбородке… Если ради чистоты брить подбородок, то тогда нужно сбривать все волосы с тела. Стрижка и бритье головы и бороды – дань форме, ибо если мы отдадим свой облик на волю природы, то вскоре станем выглядеть как цыгане… Египетские моды – не признак деградации, ведь деградация не может продолжаться 6 тысяч лет… Эрос приказывает, чтобы все уродливое удалялось с тела насколько возможно. И он прав!
Но и это еще не все. Когда тело вымыто, его надлежит надушить искусственными ароматами, которые должны не скрывать естественные запахи тела (как делали при немытом дворе Людовика XIV), а заменить эти естественные запахи, смытые с тела.
Вот тело надушено и накрашено: краски прибавляют коже мягкий отблеск и выделяют все красоты тела. Даже блеск глаз подчеркивается соками растений. И тогда грудь и бедра окутываются восхитительной тканью, которая тоже благоухает. Затем тело украшается чудеснейшими дарами ювелира – золотом, драгоценными камнями… Я всегда считал, что телесная чистота – это духовная чистота… Присутствие Эроса за этим культом чистоты не обязательно. Чистота и уход за телом желательны сами по себе. Но Эрос невидимо стоит за ними».
Когда я прочитал это, мои глаза внезапно раскрылись. Древнейшие римляне, знаменитые своей незамысловатой жизнью, были, как мы видим, не более чем грубыми крестьянами и воинами, бесхитростными и невежественными, не знавшими о необходимости ухода за телом, так же как и о многом другом. Этот примитивный взгляд на вещи являлся недостатком, который потомки объявили особой добродетелью своих предков. Если бы они так не думали, мы бы не могли понять, почему таким политикам, как Цицерон, и полководцам, как Сципион, приходилось подражать своим неотесанным дедам: они мылись очень редко, пользуясь при этом грязной водой, и совершали другие поступки, которые Сенека и другие авторы считали особенно характерными для истинных древних римлян. Касаясь темы о перемене в отношении римлян к этим вопросам, Сенека пишет («Письма к Луцилию», 86): «Я пишу тебе из усадьбы Сципиона Африканского… Я видел усадьбу, сложенную из прямоугольных глыб, стену, окружающую лес, башни, возведенные с обеих сторон усадьбы как защитные укрепления, водохранилище, выкопанное под всеми постройками и посадками, так что запаса хватило бы хоть на целое войско; видел и баньку, тесную и темную, по обыкновению древних: ведь нашим предкам казалось, что нет тепла без темноты. Большим удовольствием было для меня созерцать нравы Сципиона и наши нравы. В этой тесноте гроза Карфагена, вождь, которому Рим обязан тем, что был взят лишь однажды, омывал тело, усталое от сельских трудов, – ведь он закалял себя работой и сам (таков был обычай в старину) возделывал землю. Под этой убогой кровлей он стоял, на этот дешевый пол ступал.
Кто бы теперь вытерпел такое мытье? Любой сочтет себя убогим бедняком, если стены вокруг не блистают большими драгоценными кругами, если александрийский мрамор не оттеняет нумидийские наборные плиты, если их не покрывает сплошь тщательно положенный и пестрый, как роспись, воск, если кровля не из стекла, если фасийский камень (прежде – редкое украшение в каком-нибудь храме) не обрамляет бассейнов, в которые мы погружаем похудевшее от обильного пота тело, если вода льется не из серебряных кранов. Но до сих пор я говорил о трубах для плебеев, – а что, если я возьму бани вольноотпущенников? Сколько там изваяний, сколько колонн, ничего не поддерживающих и поставленных для украшения, чтобы дороже стоило! Сколько ступеней, по которым с шумом сбегает вода! Мы до того дошли в расточительстве, что не желаем ступать иначе как по самоцветам.
В здешней Сципионовой бане крохотные, высеченные в камне – скорее щели, чем окошки, – сделаны для того, чтобы пропускать свет не в ущерб неприступности стен. А теперь называют тараканьей дырою ту баню, которая устроена не так, чтобы солнце целый день проникало в широченные окна, не так, чтобы в ней можно было мыться и загорать сразу, чтобы из ванны открывался вид на поля и море…
А прежде бань было мало, и ничем их не украшали, да и зачем было украшать грошовое заведение, придуманное для пользы, а не для удовольствия? В них не подливали все время воду, не бежали свежие струи, как будто из горячего источника; и не так было важно, прозрачна ли вода, в которой смывали грязь. Но, правые боги, как приятно войти в эти темные бани, под простою крышею, зная, что там наводил собственноручно порядок в бытность свою эдилом Катон, или Фабий Максим, или один из Корнелиев! Потому что и благороднейшие мужи по обязанности эдилов заходили в места, куда допускался народ, и требовали опрятности и полезной для здоровья теплоты – не той, что придумали теперь, вроде как на пожаре, так что впору заживо мыть там уличенного в злодеянии раба. Теперь я не вижу разницы, топится баня или горит. А ведь кое-кто сейчас назвал бы Сципиона деревенщиной за то, что его парильня не освещалась солнцем сквозь зеркальные окна, что он не пекся на ярком свету и не ждал, пока сварится в бане. Вот несчастный человек! Да он жить не умеет! Моется непроцеженною водой, чаще всего мутной и, в сильные дожди, чуть ли не илистой! И было для него нисколько не важно, чем мыться: ведь он приходил смыть пот, а не притирания. Что, по-твоему, сказали бы теперь? «Я не завидую Сципиону: он и вправду жил в ссылке, если так мылся». А если бы ты знал, что он и мылся-то не каждый день! Ведь те, кто сохранил предание о старинных нравах города, говорят, что руки и ноги, которые пачкаются в работе, мыли ежедневно, а все тело – раз в восемь дней. Тут кто-нибудь скажет: «Ясное дело, как они были грязны! Чем от них пахло, по-твоему?» Солдатской службой, трудом, мужем!»
Такое отношение напоминает нам о цинизме, и богатый и ни в чем не нуждающийся Сенека придерживается его не без умысла. Можем ли мы разделять его взгляды? Думаю, что нет. Римская цивилизация из примитивного состояния, в котором воспевались гимны честной грязи, пришла к истинно культурному взгляду на бани и мытье (он обнаруживается повсюду при принципате), и, вероятно, лучше приветствовать этот прогресс, а не отдавать его на суд педантичных стоиков. Но мы не должны забывать и о крайностях, в частности проявлявшихся в использовании чрезмерно горячей воды, колоссальных размерах и бьющей в глаза роскоши зданий. Их мы должны объяснить, исходя из наших представлений о римском характере. Когда дурно воспитанный человек неожиданно становится обладателем власти и денег, он и в наши дни окружает себя вызывающей роскошью. Следует отметить, что в приведенном выше отрывке из Сенеки упоминаются только «плебеи» и «вольноотпущенники», которые строят себе великолепные бани. Но из этого мы не должны заключать, что высшие классы вели себя по-другому. Любой, у кого были средства, мог построить такие бани – вот все, что мы можем сказать.
Марциал (vi, 42) говорит о таких банях с их утонченной обстановкой и украшениями: «Если в баньке этруска ты не мылся, ты умрешь, Оппиан, мытья не знавши». Стены этих роскошных бань были выложены зеленым мрамором, перемежаемым алебастром; кроме парных, в них имелись и бассейны, вода в которые текла с Апеннинских гор по водопроводу, построенному Марцием Титием. В тот период в Риме было много аналогичных общественных водопроводов. Вода подавалась в город по весьма эффективной системе свинцовых труб, в которые она поступала по акведукам (желобам, высоко поднятым над землей на каменных арках), большинство из них сохранилось по сей день. Самый известный акведук – гигантский Aqua Claudia, законченный в правление Клавдия; по нему вода поступает с Сабинских холмов в 45 милях от Рима. И поныне его колоссальные арки – одна из главных красот Кампаньи. Во времена Константина Рим снабжали девять таких акведуков. От них вода подавалась в 11 крупных общественных бань, 850 других бань, 135 общественных фонтанов и в бесчисленные дома. Самые знаменитые бани – построенные при Каракалле, Диоклетиане и Константине. Громадные стены этих бань позднейшие архитекторы, такие, как Микеланджело, использовали для строительства крупных церквей. Бани Диоклетиана частично перестроены в храм Святой Марии дельи Анджели. В другой их части размещается прекраснейший из всех музеев античной культуры.
