Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова
Нет красавицы более гармоничной, чем поэзия,
Тайна ее красоты не лишена зависимости от пушка
над губой (хатт)[13].
Терпение от нее – испытание, утешение от нее —
затруднительно,
Особенно, когда следуешь [желаниям] сердца.
Облачается она в халат изящества, скроенный из метра,
Обшивает подол его каймой из рифмы.
Украшает ноги звенящими браслетами из радифа,
Добавляет на чело родинку фантазии (хийал).
Интересно, что визуальный образ красавицы-поэзии, созданный Джами, предвосхищает те описания совершенной стихотворной речи, которые позже будут господствовать в творчестве мастеров индийского стиля XVI–XVII вв. Очевидно, что требование строгой простоты постепенно начинает уступать место стремлению к изощренности и утонченности слога, достигаемым посредством фантазии.
И все же текст Бахаристана как нельзя более соответствует магистральной установке Джами на естественную простоту стиля: язык и образность произведения общедоступны и ориентированы на широкую аудиторию, хорошо понимавшую использованные автором разговорные обороты и афоризмы, схемы которых восходят к устному творчеству. Приведем один из вошедших в Бахаристан рассказов: «Халиф однажды завтракал. Перед ним поставили жареного барашка. Подошел бедуин из пустыни, и [халиф] подозвал его. Бедуин уселся и занялся едой с величайшей жадностью. Халиф сказал: “Что это? Ты так раздираешь и алчно пожираешь этого барашка, словно отец его боднул тебя рогами…”. Бедуин ответил: “Не так это! Вот ты с таким состраданием смотришь на него и мучаешься от того, что его едят, словно его мать кормила тебя своим молоком”».
Ходжа так сострадателен и милостив к своему добру,
Что на все решительно взирает оком сострадания.
Если подвергнется его барашек или овца хотя бы небольшой
опасности,
Взамен их он пожертвует и своей матерью, и дорогим
ребенком.
(Перевод Е.Э. Бертельса)
Лирика Джами, собранная в три Дивана, весьма разнообразна по жанрам и жанровым формам. Основное ядро в каждом из трех Диванов составляют газели, однако некоторым творческим установкам Джами более всего отвечала касыда в ее философско-дидактической разновидности. Его перу принадлежат 53 касыды. Подавляющая их часть приближается по объему к газели (8–15 бейтов), поэтому трудно определить, газель это или касыда. Исключение составляют большие философские касыды Джами «Море тайн» и «Полировка духа». «Полировка духа» представляет собой тринадцатый ответ на касыду Хакани «Зерцало чистоты», которая послужила некогда источником для подражания и Амиру Хусраву, чье стихотворное мастерство высоко ценил Джами. Касыда Джами состоит из 130 бейтов и весьма сложна по композиции: она начинается с восхваления «науки неведения» (‘илм-и надани), которой можно научиться, обретя истинную любовь; путь к постижению этой науки, предстоящей в виде великолепных дворца и сада, лежит через пустыню отречения. Всякому вступившему на этот путь необходим мудрый наставник, характеристику которому дает Джами в следующей части касыды. Здесь же поэт предостерегает путника от опасности, таящейся в плотских страстях, от алчности и стяжательства, говорит о том, что земная власть и богатство иллюзорны и недолговечны и что лишь суфий-подвижник может достичь истинного счастья. В «Полировке духа» (равно как и в «Море тайн») Джами подвергает критике философию Абу ‘Али ибн Сины и греческих философов, ибо рациональной философии неподвластно проникновение в тайны мироздания. Касыда содержит также мотивы назидания правителю и социальную критику, поэтому отрывок из нее, предупреждающий шаха о пагубности тирании, поэт включил в свое послание султану Йа‘куб-беку Туркмену Ак-Куйунлу (1479–1491), которому посвящена также поэма «Саламан и Абсал».
Заканчивается касыда кратким, но весьма показательным для Джами самовосхвалением, в котором можно усмотреть своеобразный манифест, дающий представление о взглядах автора на совершенство поэтического слова:
Стихи мои, словно шелк, не тронуты рисунком изыска.
Что за печаль, если кто-либо назовет их поэтому
бесцветными?!
Привлекательно в стихах украшение речи, но не такое,
Которое наносит вред совершенству их смысла.
Изощренная фантазия – это родинка на лике красавицы
смысла,
Когда [таких] родинок немного, они увеличивают красоту
лика.
Но если они от обилия заполонят все лицо красавицы,
То среди гладколицых она [прослывет] чернолицей
(т. е. будет опозорена).
Среди касыд Джами можно выделить также стихотворение о старости, написанное в традиции, ведущей свое начало от Рудаки. Джами сетует на физическую немощь, жалуется на то, что ему стало не под силу читать при лунном свете, как это было в молодости, да и при солнечном свете его глаза быстро устают, и он вынужден пользоваться очками. Так же, как и в поэме «Саламан и Абсал», он называет очки «франкскими стеклами» (имея в виду венецианское стекло) и пишет:
Свои два глаза я при помощи «франкских стекол» учетверил,
Но и этого недостаточно мне для чтения сур.
Однако элегическая тональность касыды смягчается, когда речь идет о жизни духа и поэзии: ясность мыслей не оставила художника, и он в состоянии по-прежнему размышлять и творить.
Большинство газелей Джами построено на использовании суфийских символов и разрабатывает традиционные мистические мотивы. Такова, например, газель, начинающаяся с традиционного обращения к виночерпию и музыканту:
Приди, о кравчий, и подай вина, ибо для этого подходящий
случай.
Исполни песню, о музыкант, ведь надо пользоваться
возможностью.
Глаза мои устремлены на красавицу, а ухо мое внемлет
звукам чанга.
О советчик, уйди, ибо здесь не место наставлению!
Не спрашивай мою душу о бальзаме покоя,
Ведь из-за любви ее удел – клеймо страданий.
Закаленные стрелы, пущенные рукой подруги,
Для страждущих влюбленных – благодатный дождь…
Никто из сынов нашего века не может обрести счастья.
Счастлив лишь тот, кто удалился в обитель уединения.
Джами, поисками невозможно обрести свидания с Другом,
Выжидай, ибо это дело судьбы.
Для газелей Джами характерно цитирование Корана: цитаты подчеркивают абстрактность объекта любовного переживания и непознаваемость Истины. Так, в одной из газелей полностью процитирован пятый и приведена часть шестого айата первой суры Корана. Пятый айат разделен между двумя полустишиями бейта, первая часть шестого айата процитирована по-арабски и разъяснена по-персидски:
В любви к Тебе исчезнуть – значит «мы поклоняемся Тебе».
После исчезновения вечность с Тобой, «и у Тебя мы просим
помощи»[14].
Поскольку Ты – указующий Путь, «укажи нам истинный
Путь»,
То есть к Себе самому укажи нам правильный Путь.
