Николай Шпанов - Поджигатели. Цепь предательств
- Там уже нет наци, - сказала Рени, указывая на горы.
Оба ее спутника кивнули головами и с интересом посмотрели на ту землю, где "не было наци". Зинн поднялся первым.
- Идемте...
- Теперь сюда, - сказала Рени и свернула направо.
За поворотом сразу открылась деревня. Поднявшись к ней, они вошли в последний дом, выходивший на дорогу глухой стеной двора. В лицо им ударила густая струя смрадного пара, в котором смешались запахи распаренного дерева, клея, дешевых красок. В комнате царил полумрак.
Неприятный запах исходил и от игрушек, сушившихся на нескольких полках, опоясавших огромную печь, занимавшую всю середину комнаты. Здесь был целый зоологический сад, вырезанный из дерева.
Куча фигурок, белевших свежеоструганным деревом, была свалена на полу у большого стола, вокруг которого сидела вся семья. Дети наравне со взрослыми клеили и раскрашивали. Когда вошла Рени, дети обступили снятый ею короб. Рени извлекла из него несколько пакетиков. Один из них - пачку печенья - она тут же вскрыла и дала детям по круглому бисквиту. Это было самое дешевое печенье, но дети ели его, причмокивая от удовольствия.
Вскоре сели завтракать. На столе стояли две плошки. В одной был картофель, в другой - льняное масло. Каждый брал себе картофелину, макал ее в масло и, придерживая ломтиком хлеба, нес ко рту. Зинн достал из своего мешка и положил на стол банку консервов и несколько булочек. Дети жадно уставились на консервы, но мать Рени сказала:
- Это оставим на поминки.
- Мы тоже пойдем хоронить? - спросил Цихауэр у Рени.
- Иначе вам не пройти к кладбищу, - тихо ответила она.
- Нам туда непременно нужно?
- Там - граница...
Рени пересела в угол комнаты, где стояла детская кроватка. Цихауэр заглянул через плечо Рени и увидел мальчика лет шести. Его заострившееся личико было очень бледно, тонкие прозрачные ручки лежали поверх одеяла.
- Ваш братишка? - спросил Цихауэр.
- Нет, сын.
- А я думал...
- Я вдова, - просто сказала Рени.
Зинн опустился на табурет возле кроватки и посмотрел на больного ребенка.
- У вас нет никакого музыкального инструмента?
Рени сняла с печки игрушечную гармонику. Она была еще сырая от свежих красок. Зинн растянул мехи. Инструмент издавал хриплые, неверные звуки. Пальцы Зинна побежали по ладам, и он запел:
Спи, сынок, молчи, дружок.
В папу вовсе не стреляли,
Дяди только попугали,
Папа вышел на лужок
Спи, сынок, молчи, дружок.
Цихауэр видел, как напрягаются черты лица Рени, словно она силилась удержать слезы, а голос певца, всегда звучавший сталью, становился все мягче:
Ничего здесь не случилось,
Это все тебе приснилось.
Спи, сынок, молчи, дружок.
Я молчу - молчи и ты.
Слышишь, вновь трубят горнисты?
Если правду скажешь ты,
И тебя убьют фашисты.
Зинн опустил гармонику и без аккомпанемента тихонько повторил:
Спи, сынок, молчи, дружок.
Рени опустила голову на руки, ее плечи слегка вздрагивали.
- Я пойду на воздух, - сказал Цихауэр.
Рени взяла с постели две подушки и повела друзей в коровник.
- В сарае для соломы было бы лучше, но он занят, - сказала она и отворила дверь сарая, чтобы набрать для них соломы. Они увидели стоявший там гроб.
Скоро Рени разбудила их и попросила помочь внести гроб в дом. Гроб был тяжелый, из толстых дубовых досок. Его поставили на стол, около которого попрежнему высилась груда свежевыструганных игрушечных зверей.
На скамье вокруг печи, под рядами пестрых игрушек, сидела вся семья и соседи. Только вдова стояла у стола, молча, с каменным лицом уставившись на покойника.
Пастор читал молитву.
Дверь широко распахнулась, и на пороге появился здоровенный детина. На нем была форменная фуражка с кокардой. Это был правительственный инспектор. Из-за его спины выглядывал стражник сельской полиции.
- Хайль Гитлер!
Пастор захлопнул молитвенник и, не ответив, отошел в сторону.
- Я еще не давал разрешения на погребение, - сердито сказал инспектор матери Рени. - Где свидетельство о том, что рот покойника осмотрен, что в нем нет золота?
Вдова дрожащими руками рылась в ящике того же стола, на котором стоял гроб. Инспектор откинул простыню, закрывавшую покойника до подбородка, и осмотрел его пальцы.
- А обручальное кольцо?
Вдова покорно протянула инспектору тоненький золотой обруч.
Он поставил в углу свидетельства печать и весело сказал:
- Можете ехать!
Прежде чем уйти, он окинул взглядом комнату и остановил его в углу за печкой, где стояла кроватка больного мальчика. Проследив за его взглядом, Цихауэр увидел лежащий перед кроваткой самодельный коврик из разноцветных лоскутков. В середине лоскутки образовали яркую красную звездочку.
Инспектор медленно подошел к коврику, подкинул его носком сапога и обвел взглядом молча сидевших крестьян.
Все угрюмо потупились.
- Возьми! - приказал инспектор стражнику и сказал пастору: - Теперь можете молиться. А с тобой, - он обернулся к Рени, - мы еще встретимся.
- Послушайте!.. - проговорил Цихауэр, но прежде чем он успел продолжить, Зинн схватил его за руку.
Инспектор и стражник ушли, громко хлопнув дверью. Зинн чувствовал, как дрожит локоть Цихауэра.
- Выйдем-ка, - сказал он.
Деревня была уже окутана густыми сумерками. Зажигались огни. Было очень тихо. Они стояли и молча курили. За их спинами неслышно выросла фигурка Рени.
- В Верхнем Визентале вас уже ждут.
Она еще постояла в нерешительности и пошла к дому.
- Через десять минут вынос, - не оборачиваясь, сказала она с порога дома.
Гроб несли на плечах вдоль деревенской улицы. Из домов выходили жители. Завидев процессию, они наскоро сбрасывали фартуки, облепленные стружкой, и присоединялись к хору крестьян. Некоторые выходили с фонарями и занимали места по сторонам процессии. Вскоре она была окружена цепочкой огней.
Последнее прибежище визентальцев не было уютным. Его обвевали ветры со всех сторон. Выветренные камни могильных плит стали шероховатыми, как руки лежащих под ними бедняков.
Было уже совсем темно, когда гроб отца Рени опустили в могилу. Она была неглубокой и узкой. Фонари крестьян освещали острые камни, торчавшие по ее краям. Опускаясь, гроб стукался о них. Еще громче стучали по его крышке каменья, заменявшие здесь горсть земли, бросаемую в могилу провожающими.
Рени отвела Зинна в сторону.
- Видите вон ту гору?
Зинн зажмурился, чтобы привыкнуть к темноте.
- Идите на нее, - сказала Рени. - Все время по гребню. Не спускайтесь в долину, там кордон. В пятистах метрах вас ждут друзья.
- Мы вам очень обязаны, товарищ Шенек, - сказал Зинн.
А Цихауэр взял руку Рени и, подержав в обеих своих, бережно поднес к губам.
- Мне пора, - сказала Рени, мягким усилием освобождая свою руку.
- Нижний Визенталь, Рената Шенек... Рени... - сказал Цихауэр едва слышно.
Она подняла на него глаза, но только повторила:
- Мне пора... Вам тоже...
Через минуту ее силуэт расплылся в темноте.
По примеру Зинна Цихауэр опустился между могилами и больно ударился при этом плечом о каменное надгробие.
Перед глазами Цихауэра качалось что-то большое, темное, похожее на дерево с плоской, растрепанной ветром кроной. То, что он принял за дерево, качнулось, и Цихауэр почувствовал нежное прикосновение к лицу. Он поднял руку и нащупал цветок. Цветок был маленький и, кажется, белый, с тонким стеблем, легко обломившимся под пальцами художника. Цихауэр бережно воткнул цветок себе в петлицу.
Лежать было неудобно. Острые камни резали колени и грудь. Но Цихауэр боялся повернуться, чтобы не произвести шума. На кладбище царила уже мертвая тишина. Было видно, как вдали спускаются к деревне точки фонарей.
Скоро туман скрыл деревню и окутал гребень горы и кладбище. Сквозь него Зинну не было видно ни луны, ни горы, на которую велела итти Рени.
- У тебя нечего хлебнуть? - шопотом спросил Цихауэр.
- Помолчи!
- Пора итти.
- Туман может подняться.
- Пятьсот метров - пять минут.
После некоторого молчания Зинн сказал:
- Хорошо, - и поднялся из-за своего камня.
- Постой! - спохватился вдруг Цихауэр и опустился на колени.
- Что еще? - недовольно спросил Зинн.
- Пустяки. Сейчас. - смущенно пробормотал Цихауэр, вынув из петлицы цветок и бережно пряча его в шляпу. - Вот и пошли!
