Вадим Нестеров - Люди, принесшие холод . Книга первая: Лес и Степь
Но этим дело не кончилось. Нуралы, как выяснилось, давно положил взгляд на тевкелевское седло, оправленное серебром («ценою в 15 рублев») и серебряную же узду («6 рублев»), которые без обиняков и попросил у гостя. Татарин зубами скрипнул, и отдал. Но когда облагодетельствованные семь главных старшин завели речь о том, что надо бы еще обязательно одарить и остальных старшин, не допущенных к столу, общим числом 22 человека — тут уже Тевкелев не выдержал, и заявил, что нигде в мире нет такого обычая, чтобы послу одаривать всех, кто его встретил. На что гости «бес стыда» продолжали настаивать на продолжении аттракциона неслыханной щедрости, заявив, что пусть такого обычая во всем свете и не находится, но у них он есть. На это сказать было уже нечего. И гость, понимая, что испортить со всеми отношения накануне встречи с ханом — не лучший способ начать переговоры, плюнул и еще раз ощутимо тряхнул мошной.
И это было только начало.
Знаменитый Марк Твен когда-то в романе «Простаки за границей» описал ближневосточный бакшиш так: «Они цеплялись за хвосты лошадей, повисали на гривах, на стременах, презирая опасность, лезли под самые копыта, и дикий языческий хор оглушительно вопил: «Какпоживай, бакшиш! Какпоживай, бакшиш! Какпоживай, бакшиш! бакшиш! бакшиш!» Никогда еще на меня не обрушивалась такая буря». Боюсь, что Тевкелеву арабы показались бы сущими детьми по сравнению с казахами. Что за любительщина, что за нездоровая арабская суета? Нет, несчастного российского посла раздевали и разували умело, методично и очень профессионально, скупыми и точными движениями хирурга. Лишь один раз случилась осечка, и Тевкелев в этой вековечной игре в бакшиш получил хоть что-то ощутимо-материальное. И то в результате дело кончилось скандалом. Вот как этот случай описывает сам Тевкелев, по обычаю того времени упоминая о себе в третьем лице.
«Ввечеру привел один касаченин переводчику Тевкелеву барана, за которого просил, чтоб был подарок, что у них такое обыкновение есть. А как слышно, буде оного по их обычаю не принят, то за оное будут иметь злобу и непристойное понесут нарекание. За что он, Тевкелев, тому кайсаку приказал дать одну кожу красную, и оной киргиз-кайсачин не токмо не хотел принять, но с великим лаем бросил, а потом велел он, Тевкелев, еще выдать одну выдру. И от того время, хотя уже и имел себе всякое нарекание, однако не принимал».
Тут, наверное, опять надо сделать паузу и объяснить одну достаточно тонкую вещь. По прочтении этого отрывка у некоторых читателей, особенно никогда не живших в Азии, может сложиться несколько превратное впечатление о казахах. Но надо понимать вот что. Да, мало что раздражает европейца сильнее, чем бакшиш, и нет числа людям, давно решившим раз и навсегда, что Азия на 99 % населена многомиллионной бандой нахальных вымогателей. Здесь мы все-таки имеем дело с тем, что ученые обычно именуют «несовпадением культурных кодов». Потому что, с точки зрения азиата, бакшиш выглядит немного по-другому.
Весь смысл и вся сила бакшиша — именно в его всеобщности, в «тотальной коррумпированности общества». В эту игру должны играть все, только так в ней появляется рациональность. Азиатские общества — всегда и во все времена очень бедные, и пресловутый медный грош для подавляющего большинства — истинный подарок судьбы. А бакшиш дает этим потомственным нищим хоть какой-то шанс пусть ненадолго, пусть хотя бы на пару часов — но стать богатым. Бакшиш — это своеобразный круговорот ценностей в природе. Сегодня я с тебя бакшиш возьму, завтра ты с меня — в итоге все остались при своих, но и у тебя, и у меня был свой день счастья. А возможность получить бакшиш действительно есть у любого, даже самого мелкого и незначительного человека. Самый простой пример: получить «суинши» — так казахи называют подарок за радостную весть. Всего-то и надо — прибежать с новостью первым.
Поэтому вся Азия играет в «бакшиш» самозабвенно и с огромным удовольствием, причем умение выцыганить побольше не только не осуждается, но только добавляет вымогателю авторитета — как умение точно пинать мячик в футболе или безошибочно запоминать расклады в картах. Умеет человек играть, профессионал, что еще скажешь? Респект ему и уважение.
А теперь сами рассудите, кем в глазах азиата выглядит европеец, трясущийся за каждый грош и упорно не желающий играть в такую интересную игру? Именно — противным скучным скрягой, который не только не желает сам получать удовольствие, но и портит жизнь другим людям. Ну и не сволочь ли он после этого?
Однако, пока мы рассуждали об особенностях азиатского менталитета, наш герой, изрядно ощипанный, но непобежденный, уже добрался до стоянки Абулхаир-хана.
Шутки кончились. Началось дело.
Глава 22
Врун
Прежде чем я перейду к главному, рассказу о том, как встретила Тевкелева Казахская орда, мне хотелось бы сказать несколько слов на отвлеченную, казалось бы, тему.
В эпизоде с посольством Тевкелева мы имеем уникальную для истории XVIII века возможность увидеть не восстановленный историками сухой перечень событий, а живых людей. Дело в том, что когда Тень Тевкелев выезжал в Степь — даже на закате жизни, в больших чинах и большой власти — он всегда вел дневник, причем очень подробный. И вы даже не представляете — насколько ценный подарок историкам он этим делал.
Открою небольшой секрет: больше всего работа историка напоминает реставрацию. Процентов на восемьдесят историк — это реставратор. Восстанавливатель. Вся наша работа — это искать всюду крошки и кусочки информации. Брать по капле из чьих-то мимолетных заметок, сухих официальных отчетов, безудержного вранья, жалостливых объяснительных, грозных начальственных окриков, пересказов давних полузабых баек, искренних и оттого особенно лживых мемуаров, этих излияний слабеющего ума и прочая, прочая, прочая… Набирать эту гору мусора, держать в уме весь этот ворох, львиная доля которого не пригодится никогда, и каждый божий день катать эти кусочки в голове. Раскладывать этот бесконечный пасьянс, сопоставляя один обломочек с другим, и собирать, собирать, собирать из этого сора не имеющую границ мозаику.
Проблема не только в том, что собираемая мозаика бесконечна, она уходит за горизонт во все стороны, и мы сами зачастую не знаем, в каком направлении отправит нас завтра особо удачно сложившийся кусок. Нет, мы, естественно, знаем, кто еще из коллег бродит в окрестностях, «сидит на этой же теме», и, конечно же, внимательно следим за их публикациями, чтобы вовремя добавить собранные ими большие куски в собственную необъятную картину. Иногда происходят и случайные встречи, и на какой-то делянке мы вдруг сталкиваемся с коллегами, которых это ежедневное бродяжничество в прошлых веках завело сюда совсем от другой проблематики.
Но всегда есть одна проблема. Проклятая и не решаемая проблема историков — мозаика эта никогда не бывает полна. В ней всегда дырки, всюду проплешины, закрыть которые нельзя. И нам, описывая общую картину, приходится закрашивать эти белые пятна собственными домыслами, логичными предположениями, чем-то, что, на наш взгляд, там было. Или должно было быть.
Сложность в том, что обычно в этих дырках скрывается самое интересное, то, что невозможно обойти, рассказывая о прошлом. Например, Петр Первый не вел откровенных дневников и нам никогда не найти документа-исповеди, в котором бы он собственноручно написал: «Все свои реформы я затеял потому, что…». Никто, кроме него, не знает доподлинно, почему он «Россию поднял на дыбы», не знает и не узнает никогда. Это классическая «дырка», «проплешина», «белое пятно». Нам ее не заполнить, можно только «закрашивать» эту дырку, то есть предполагать и спорить о том, чьи предположения лучше.
Одной из самых обидных дырок, заполнять которую практически нечем, является психология тогдашних людей, их, грубо говоря, оживление. Мы более-менее знаем, ЧТО они делали, но ПОЧЕМУ они это делали, мы (по крайней мере, в истории XVIII века) можем только предполагать. И непреходящая ценность полевого дневника Тевкелева именно в том, что Тень пересказывал все происходящее с ним очень подробно, не ленясь фиксировать не только события, но и разговоры и диалоги. И постепенно, стоит лишь приноровиться к языку XVIII века, с этих страниц под масками исторических персонажей проступают живые люди — с их сомненьями и враньем, долгим наблюдением за чужаком, спонтанными откровениями с ним же, страхом за собственную шкуру и преодолением этого страха, жадностью, завистью и тут же благородными порывами и столь редким во все времена человеческим умением подставить себя под удар «за други своя».
По сути, дневник Тевкелева — это готовая повесть, которую мне очень бы хотелось пересказать подробно, но придется ограничиться в лучшем случае объемом большого рассказа. Но пересказать придется, просто потому, что этот дневник, по большому счету, и есть вся имеющаяся у человечества информация о начале присоединения казахов к России, никаких других источников просто не существует. Поэтому не удивляйтесь столь редкому для исторических описаний изрядному психологизму действий персонажей — это не выдумки историка, это сбереженная временем правда одного из действующих лиц.[100]
