Филипп Улановский - Первый советский пилотируемый полет в сторону Луны
Поскольку Пономаренко хорошо видел, что караульный появился не один, а в отдалении за ним стоит целый взвод автоматчиков, он попросил Склярова не сопротивляться и немедленно выполнить требование. Да и какое оружие у них могло быть?
На одном из занятий осенью 1967 года космонавтам-зэкам, дали, наконец, понять, что их готовят к полету в космос, причем с выводом на очень высокую орбиту. Они долго не могли поверить этому, но однажды к ним пришел инженер, представившийся Петром (свою фамилию он не назвал), и рассказал о космическом корабле «7К-Л1».
Тогда зэки еще не видели фотографий «Союза» и им даже не сообщили, что «Зонд» – это модификация «Союза», на котором погиб Комаров, но без бытового отсека. Петр рассказал зэкам-космонавтам о компоновке «Зонда», состоящего из спускаемого аппарата и приборно-агрегатного отсека. Он сказал, что стартовая масса нового космического корабля – 5,5 тонн, что он состоит из спускаемого аппарата и приборно-агрегатного отсека (ПАО).
Петр сообщил четверке, что в случае аварии на начальном этапе полета космонавтов спасет САС – твердотопливная ракета системы аварийного спасения (САС), установленная на специальном силовом опорном конусе. Именно за этот конус – часть нижней полусферы бытового отсека «Союза» – САС должна была вытянуть спускаемый аппарат в случае аварии на старте. Здесь же, в конусе находился проход для доступа космонавтов к герметическому люку СА, через который экипаж корабля должен был совершать посадку в СА на стартовой позиции.
Петр довел до сведения своих новых подопечных, что опорный конус должен быть сброшен на низкой околоземной орбите, перед выводом на высокоэллиптическую орбиту (так эвфемически зэкам объясняли предстоящий полет к Луне).
От Петра зэки узнали, что космический корабль может летать как в пилотируемом, так и в беспилотном вариантах. В пилотируемом варианте на борт корабля устанавливаются два кресла с амортизаторами системы «Казбек», в которых должны были размещаться космонавты, а также индикатор курса, астроориентатор, фотоаппарат «Салют-1М» с дополнительным длиннофокусным объективом «Таир-33С», кинокамера «16ЛК-К1» Красногорского завода, автоматический фотоаппарат АФА-БАМ, фотоаппарат СКД, индивидуальные дозиметры. Все это Петр прочел вслух из какого-то толстенного журнала со множеством схем.
В пилотируемом варианте в состав системы жизнеобеспечения водится блок личной гигиены космонавтов, а бортовой вычислитель укомплектовывался долговременным запоминающим устройством «ДЗУ-4». Но в беспилотных кораблях вместо людей будут размещены манекены.
Космонавты на борту корабля «Зонд» должны совершить полет в костюмах без спасательных скафандров.
— Это как во время полета «Восхода-1»? — спросил Молодцов.
— Ну, Вы, товарищ Молодцов, хорошо читали сообщения ТАСС! — удивился Петр. — А что Вы еще знаете?
— То, что Гагарин и все космонавты, летавшие на «Востоках», катапультировались, а не садились на Землю в своих кораблях.
— А ведь в сообщениях ТАСС все так завуалировано подавалось… — разочарованно протянул Петр.
— Так я же инженер, технарь…
— А в основной отряд космонавтов Вы заявление подавать не пробовали? — заинтересовался Петр, которому, вероятно, рассказали далеко не все о прошлом будущих космонавтов.
— Нет, как-то не пробовал. Не до того было… — загадочно отпарировал Тимофей.
Глава 3. Вечерние беседы.
В один из вечеров, когда у космонавтов-зэков не было самоподготовки, пошло обсуждение их имен.
У Андрея, Василия и Тимофея оказались обычные русские имена. С именем Равиль дело было посложнее…
— Ну, и имя же у тебя! А в честь кого тебя назвали Равилем? — спросил Андрей.
— Равиль – исцелённый с помощью Бога. Это – татарская форма древнееврейского имени Рафаил, — разъяснил Габдуллаев…
— Ты бы сказал еще – Рауль, — добавил Молодцов.
— И то верно! — согласился Равиль…
— И у всех татар такие еврейские имена? — заинтересовался Василий.
— Так татары в основном исповедовали ислам до прихода большевиков…
— Магометане, значит… — протянул Василий.
— А ученье Магомета впитало в себя мудрость еврейской и христианской религий, и не остановилось перед творческим заимствованием имен. Вот есть у нас такой великий татарский поэт – Муса Джалиль.
И как это имя звучит в других языках? — не унимался Андрей.
— Моисей, — ответил Равиль.
— Да, не очень христианское имя… — протянул Василий.
— Этот Муса – наш герой. Его фашисты уничтожили в концлагере. Хотите услышать его стихи?
— Хотим!
— «Умрем, не будем рабами!» – начал Равиль.
— Хорошее название…
— Это слова Карла Маркса, и название стихотворения Джалиля, — уточнил Равиль. — Слушайте!
Нет, сильны мы – мы найдем дорогу,
Нам ничто не преградит пути.
Нас, идущих к светлой цели, много,
Мы туда не можем не дойти!
Не страшась кровопролитной битвы,
Мы пойдем, как буря, напролом.
Пусть кому-то быть из нас убитым,-
Никому из нас не быть рабом!
— Прекрасное стихотворение! — выразил свои чувства Тимофей.
— И когда он его написал? — спросил Василий.
— В 1921 году…
Ребята призадумались. Все они родились в середине 30-х годов и были ровесниками первых советских космонавтов.
— А вы знаете, что Джалиля вначале пытались назвать изменником Родины?
— Кто пытался? — спросил Андрей.
— Да эти, энкавэдэшники, — вполголоса произнес Равиль. — Я вам все расскажу! Приготовьтесь слушать!
— Слушаем! — сказал почему-то шепотом Василий, и опасливо поглядел на дверь.
— Вроде не подслушивают, — констатировал Тимофей.
— А пусть подслушивают! Я не боюсь никого! — заявил Равиль. — Бывший военнопленный Габбас Шарипов вынес из тюрьмы первую Моабитскую тетрадь Мусы Джалиля. И поплатился за это десятью годами заключения в лагерях.
— За что?
— Если бы было за что, жизнью бы поплатился… А другой наш соотечественник, Нигмат Терегулов, специально приехал из Уфы в Казань, чтобы передать эту тетрадку в Союз писателей Татарии. Тоже был арестован, получил срок и погиб в тех же лагерях.
— За тетрадку?
— За обычную тетрадку со стихами… Бельгийский патриот Андре Тиммерманс с немалым риском для себя вынес из Моабитской тюрьмы вторую тетрадь поэта.
— Его тоже сгноили в лагерях?
— Нет, он жил не в СССР, а в Бельгии. После войны он долго болел, лежал в больнице. Но попросил друга передать эту тетрадку в советское консульство в Брюсселе. Бывшего военнопленного Рушата Хисамутдинова, также арестованного после войны, не раз допрашивали в подвалах казанского НКВД на «Черном озере».
— А тебя, Равиль, где допрашивали? Тоже там?
— Сейчас это уже неважно. Расспрашивали Рушата и о Джалиле. Каждый раз он отвечал, что Джалиль – поэт-патриот, член подпольной антифашистской группы. И умер Джалиль как герой.
— Твой Рушат – тоже герой. Как Джалиль. Не сломался.
— А мы разве сломались? Потому и сидим. Рушата прерывали, не давали договорить, били, орали на него, что Джалиль – предатель, изменник Родины. А он повторял своё и следил, чтобы в протокол заносили его показания без искажений…
— Ему еще удавалось и в протокол заглядывать?
— Да, он не подписал бы вранье…
— Кто навел на Джалиля? Почему его назвали изменником Родины? Расскажи, Равиль!
— Вся история началась с того, что ещё в феврале 1946 года бывший военнопленный Явдат Шамбазов дал показания, что Муса Джалиль остался жив и скрывается на нелегальном положении где-то в Западной Германии. На основании этого показания четвёртый отдел МГБ СССР 18 ноября 1946 года завёл разыскное дело на Залилова Мусу Мустафовича (Мусу Джалиля). Он обвинялся в измене Родине, пособничестве врагу и других смертных грехах. К розыску «опасного преступника» была подключена широко разветвлённая агентурная сеть.
— И что, Муса так и не общался с немцами?
— В том-то и дело, что общался…
— Ну, тогда чекистов можно понять.
— Все, кто видел Джалиля в Германии, в один голос заявляли, что он одно время находился на свободе. Разгуливал по Берлину в гражданском костюме, без всякого конвоя. Встречался с татарскими эмигрантами и руководителями комитета «Идель-Урал». Одно время даже жил в доме главы татарского комитета Шафи Алмаса, которого немцы прочили в «президенты» будущего «независимого» государства Идель-Урал. Отсюда делался вывод, что он верой и правдой служил немцам. О подпольной же деятельности поэта знали немногие…
— Конспиратор…
— Вдову поэта Амину Джалиль регулярно вызывали на Лубянку, заставляли вечера напролёт стоять в коридоре. У неё дома оставалась пятилетняя дочь Чулпан. У вдовы поэта все время допытывались: нет ли каких-нибудь вестей от мужа? Кто к ним приходил и зачем? О чём говорили? Если она забывала о чём-то сказать, её поправляли и строго предупреждали.
