Джалал Баргушад - Обнаженный меч
Гаранфиль ничего другого не оставалось. Откажись она — Джебраил, друг покойного Гаджи Джафара, лишился бы головы. Она принялась настраивать свой уд.
— Ты — целитель, но я тоже кое-что смыслю в этом деле… Главное здесь музыка, песня. Философ Пифагор был великим врачевателем. Толкование семи ладов музыки он увязывал с семью созвездиями. А некоторые ученые утверждают, что музыкальные звуки — явления природы. Огонь, вода, земля, воздух! По их мнению без этих четырех начал нет и звука.
— Доченька, откровенно говоря, я не очень-то разбираюсь в этих тонкостях. Я не Исхаг из Мосула. Ты училась в школе халифа… Будь любезна, скажи, какой музыкой полагаешь начать лечение больного?
Гаранфиль коснулась струн медиатором:
— Наиболее целесообразен раст.
Гаранфиль играла и, казалось, комнату освежает ароматный весенний ветерок. Нежные звуки, слетающие со струн уда, словно бы очищали тяжелый, пропитанный запахом лекарств воздух. Запавшие глаза главы врачей оживились:
— Прекрасно! — произнес он. Гаранфиль сменила мелодию.
— Обратите внимание, — сказала она, — теперь играю рахави.
Врач, чувствуя целебное воздействие музыки, не мог от радости усидеть на месте. Он чуть не целовал чудотворные пальцы Гаранфиль.
— Клянусь, доченька, халиф Гарун, услышав это в твоем исполнении, тотчас же поднимется со своего одра. Боже праведный, какие волшебные звуки, оказывается, заключены в уде! Вставай, пойдем в опочивальню халифа. Повторяю и моя, и халифова судьба в твоих руках.
В Золотом дворце уже не было прежних пиров с их роскошью и весельем. Обильные застолья под Золотым деревом сохранялись в туманной памяти рабов, как события далекого прошлого.
В знак уважения к халифу Гаруну шейх Исмаил на время его болезни запретил бить в барабан и играть на трубе в пределах дворца. Для совершения намаза придворные по пять раз на дню отправлялись в мечеть Газмийя.
Богато убранная опочивальня халифа Гаруна напоминала больницу Чунди-Шапур[105]. Аромат ширазских благовоний здесь в последнее время сменился тошнотворным запахом лекарств. Халиф недвижно лежал в своей постели. Седые волосы на его груди, огрубев, топорщились подобно шипам пустынного кустарника. Будто ветер вдохнул весь зной аравийских степей в ложе халифа. Заострившийся нос Гаруна походил на большую иглу. Лицо его с выступившими скулами казалось вымытым шафрановым настоем. Если бы время от времени не шевелилась его красная борода, никто не поверил бы, что он еще жив. К тому же он не стонал и не охал. На это у него не хватало сил. Гаранфиль, увидев больного немым и неподвижным, растерялась. Первым ее порывом было повернуться и бежать. Но глава врачей уже исчез, успев крепко-накрепко запереть двери. Гаранфиль, краешком глаза взглянув на халифа, прошептала: "Вай, почему же Джебраил оставил меня одну и ушел? Это же труп. Да ему со времен Ноя заложило уши, как же он услышит музыку? Дух погубленной сестры Аббасы не дает ему встать с постели"…
Глава врачей небеспричинно ушел, оставив Гаранфиль. Этого требовал "способ лечения".
Некогда мощные, владевшие мечом руки халифа Гаруна ныне валялись подобно двум бесполезным поленам. Ноги, от внушительной поступи которых содрогалась земля, не двигались. Пятки опирались на голову льва, вытканного на ширванском ковре. Все в этой комнате производило тяжелое впечатление. Перстень, знак монаршей власти, на руке халифа утратил свой блеск, подобно зеленым глазам черного кота. Разнообразные фрукты в золотых, вазах тоже словно бы лишились аромата. Одна из чаш была наполнена зеленой землей, которая без ведома врача была доставлена к столу халифа. Графины, наполненные муганским, кутраббульским и альгурбанийским винами, ждали, кто бы отведал их. Хрустальные кубки, на стенках которых были выгравированы любовные стихи, пустовали. Гаранфиль взяла один из кубков, поставила перед собой и, играя на уде, негромко запела:
Пей вино!Суть вселенной — оно.Пей вино!И красавицу в губы целуй,Ибо кровь её губЭто тоже вино!Пей вино!Если жизнью пожертвуешь тыРади милой своей и её красоты,Это будет ничтожной ценойВсё равно.Пей вино!..
Прервав пение, Гаранфиль краешком глаза взглянула на халифа. Гарун подавал признаки жизни. Стонал, бредил: "Главного визиря Джафара ко мне". Иногда, всхлипывая, произносил имя сестры — Аббасы.
— О вероломный, ненадежный мир! — вздохнула Гаранфиль.
Халиф сквозь дрему прислушался, не произнеся больше имен ни Аббасы, ни Гаджи Джафара.
"Неужто он выздоровеет?" — думала Гаранфиль. По мере того, как музыка проникала в плоть и душу халифа, он оживал. Чем дольше играла и пела девушка, тем ощутимей в душе у нее прорастали семена ненависти. Гневно оглядывала она бледное лицо халифа и мысленно осыпала его проклятиями: "Ишь, старый кобель? Ты достоин собачьей смерти. Подохнуть подобно псу! В своей уютной, "золотой" спальне ты лишал чести самых красивых девушек. Это их слезы отливаются. Поделом тебе!" Гаранфиль распалялась все пуще. Ей хотелось вынуть из-за пазухи припрятанный толченый алмаз и отправить на тот свет этого палача палачей, но она сдержалась, подумав: "Мне надо использовать этого дохляка до тех пор, пока не добьюсь своего. Да и Джебраила жалко, он-то в чем провинился? Если я не вылечу халифа, его приказ, касающийся главы врачей, будет приведен в исполнение. Я должна отвратить гибель от него".
Гаранфиль, обмотав руку шелковой простыней, убрала ноги халифа с головы льва на ширванском ковре. Проклятый старик, даже умирая, не убирает ног с моей родины! Нет, мой народ не будет попран тираном! Мой народ не терпел рабства и не потерпит! Покойный Гаджи Джафар говорил, что каждый азербайджанец рождается с мечом в руке! Рубить им головы бессмысленно. Поднимется еще более стойкая поросль.
Гаранфиль подложила под локоть красную подушечку. Жар больного обдал ее. Гаранфиль, коснувшись нежными, окрашенными хной пальцами красной бороды "возлюбленного", язвительно улыбнулась: "О всесильный повелитель, я пришла к вам на свидание!" Торчащие уши халифа Гаруна зашевелились, ноздри раздулись, сухие губы заалели. Он что-то хотел сказать Гаранфиль. Но сил не хватило. Халиф почувствовал ароматное дыхание своей возлюбленной.
Чарующий голос Гаранфиль, подобно радуге, обладал множеством оттенков. Он, касаясь слуха больного, постепенно возрождал его увядший дух. И верный черный кот халифа был очарован пением. Сидя возле большого золотого подсвечника, он удивленно глядел на Гаранфиль. Задушевный, нежный, голос Гаранфиль звучал живительным родником. Халиф словно с того света внимал своей возлюбленной. При слабом и бледном свете свечи на лице больного изредка появлялись признаки жизни. Гаранфиль, глядя в окно на багдадское небо, негромко напевала:
Не тверди, отчего я такая,Отчего на глазах пелена.Я не знаю ни ада, ни рая.Ибо я влюблена, влюблена.Не страшусь урагана, но еслиОторвусь от сокольих очей,Растворюсь, пропаду в поднебесье,Я страшусь оказаться ничьей.
В опочивальне халифа Гаруна, казалось, воцарилась весна, в поля только-только покрывались цветами. Звезды, виднеющиеся в окне, сама Гаранфиль подобно садовым цветам посадила в небесах. Иные из этих звезд, падая, сгорали и исчезали с бескрайнего-неба. Гаранфиль подумала: "Кто-то уходит из мира, кто-то приходит в него". Звезда халифа пока не угасла. Айзурана хатун щедро одарила придворных звездочетов, ибо они в последний раз, гадая по звездам, утешили ее материнское сердце. Грудь халифа до сих пор, подобно доске, не подававшая признаков жизни, задвигалась. Стало заметно, как он дышит. Гаранфиль пела и, казалось, лицо больного впитывает живительные капли белого дождя, что накрапывает несмотря на солнце. В песне Гаранфиль слышались звуки морской волны, звучал водопад. Пифагор прав: "Музыка, красота, волшебный голос могут вылечить больного".
Тридцать девять дней Гаранфиль неустанно трудилась — играла и пела, а на сороковую ночь халиф Гарун, облокотившись на мягкую мутаку, уже сидел у себя в опочивальне, напротив своей возлюбленной. Вновь в золотых подсвечниках горели свечи, богато убранное помещение, окутанное загадочным пламенем свеч, возбуждало желание. Вино золотых кубков было выпито до дна. Халиф поглаживал окрашенную хной бороду, улыбался и неотрывна глядел на бутоноподобные губы своей возлюбленной:
— Хвала создателю такой красоты!
Гаранфиль своей красотой сводила с ума Гаруна. Какой желанной была она! На ней было оранжевое платье из хутанского шелка. Одежда оттеняла ее нежное стройное тело. Уд опять был прижат к груди. Густые золотистые волосы Гаранфиль свободным водопадом струились по ее прекрасным обнаженным плечам. Халифу казалось, что золотистые волосы возлюбленной таинственнее струн уда, на котором она играла, и что каждую из этих волосинок можно приладить к грифу. Глаза Гаранфиль более чистые, и более таинственные, чем горное озеро, вернули ему прежние полные любви дни. Халиф, находящийся во власти этих пьянящих сладостных воспоминаний, то плавал в этом озере, то погружался в него. Гаранфиль постепенно в глазах халифа переставала быть живым существом и превращалась в сказочную фею…
