Владимир Егоров - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

Бороться со стереотипами сложно. Трудно заста­вить себя поверить, что никакого Мамаева побоища вообще не было, что огромное количество разнооб­разной литературы от учебников до художественных произведений написано на самом деле ни о чем, что ни о чем нарисовано множество монументальных по­лотен панорамы битвы и предшествовавшего битве поединка. Мысль невольно ищет хоть какую-нибудь зацепку в прошлом. Едва ли не единственной тако­го рода документальной зацепкой в наших летопи­сях может служить договор между Рязанью и Моск­вой 1381 года (такие договоры между князьями в те времена именовались докончальными грамотами). В этом договоре, текст которого был написан рязан­ской стороной, есть такое замечание: «А что князь великий Дмитрий и брат, князь Владимир, бились на Дону с татарами, от того времени что грабеж или что поиманые у князя у великого люди у Дмитрия и у его брата, князя Владимира, тому между нами суд об­щий». Эту любопытную фразу можно трактовать поразному. Можно считать ее документальным подтвер­ждением факта Куликовской битвы и ограбления мос­ковского войска рязанцами, но, по моему разумению, смысл у нее иной. На современном языке она зву­чала бы примерно так: «А что до того, что якобы ве­ликий князь Дмитрий и его двоюродный брат князь Владимир бились на Дону с татарами, а рязанцы ло­вили и грабили их людей, то мы ничего такого не зна­ем и готовы передать это дело общему (третейскому) суду». В принципе, так же, только не подвергая сомне­нию сам факт Куликовской битвы, трактуют эту фра­зу и А. Быков с О. Кузьминой, из книги которых[39] взята приведенная цитата. Они же отмечают, что требова­ние вернуть пленных регулярно повторяется с мо­сковской стороны в других договорах вплоть до се­редины XV века, что уж и вовсе лишено было всякого смысла, и регулярно рязанская сторона в ответ толь­ко пожимает плечами, не понимая, о чем идет речь.

Тем не менее, если мы имеем действительный текст документа, писанного всего год спустя после Ку­ликовской битвы, а не многократно переписанную и не раз исправленную и переправленную копию, что само по себе весьма и весьма вероятно, то следует признать, что либо Великий куликовский миф в ка­ком-то виде существовал уже в 1381 году, либо все-таки где-то что-то было на самом деле.

Этим где-то чем-то мог бы быть некий поход мо­сковских войск в 1380 году, во время все той же ком­пании «верховской реконкисты», например, на Одоев. Действительно, если москвичи с блестящим результа­том сходили за год до этого к Трубчевску и Стародубу, то что мешало им повторить столь успешный поход примерно той же или даже чуть меньшей дальности, но поюжнее, к Одоеву? Политическая ситуация в сле­дующем году не изменилась. Мамай и Тохтамыш по-прежнему были заняты подготовкой к решительно­му столкновению, вступившей уже в последнюю фазу, им было не до Москвы и каких-то там Верховских кня­жеств. В Литве продолжалась такая же смертельная схватка Кейстута с Ягайлом, парализовавшая актив­ность обоих. Рязань, обескровленная подряд несколь­кими ордынскими разорениями и погрязшая во внут­ренних разборках, тоже на время перестала быть для Москвы предметом головной боли. К тому же дорога на Одоев была удачно прикрыта от Рязани союзным Москве Пронском. Нельзя не признать, что при таком положении дел, если Дмитрий Иванович имел наме­рения и смелость всерьез «пощипать» Орду и Литву, то рубеж 70-х и 80-х годов был объективно наиболее удобным и подходящим периодом для этого. Сраже­ние на Воже и трубчевско-стародубский поход сви­детельствуют о том, что Дмитрий и московское ру­ководство это понимали и не сидели сложа руки: по­очередно весомые удары были нанесены и Золотой Орде, и великому княжеству Литовскому. Подчинение Верховских княжеств стало бы одновременным уда­ром не только по Орде и Литве, но и по Рязани. В ги­потетическом рейде на Верховские земли, вероят­но, главной целью Дмитрия Ивановича должно было бы стать Новосильское княжество, в котором, как мы помним, Москва имела свою волость, то есть прямой шкурный интерес. В начале 70-х годов новосильские князья признавали московский суверенитет и прини­мали участие в военных походах Дмитрия Московско­го против Твери и Литвы. Но после татарского разо­рения Новосиля в 1375 году княжество захирело, его столица была перенесена в Одоев, московская власть явно пошатнулась. Объективно к 1380 году для Дмит­рия Ивановича наступило благодатное время утвер­диться в Новосильско-Одоевском княжестве и в Вер­ховских землях в целом. После «прогулки» 1379 года по Брянщине до Трубчевска и Стародуба, в следую­щем году на очереди вполне мог стоять Одоев. И мо­жет быть не случайно именно Одоев всплывает в «Сказании» как тот рубеж, до которого, якобы, дошел и от которого повернул вспять Ягайло. Там, под Одоевом, могли вновь явственно качнуться в московскую сторону весы противостояния набирающей силы Мо­сквы и погрязшей во внутренних склоках Литвы.

Разумеется, говоря о гипотетическом походе к Одоеву и Новосилю, как и в случае со Стародубом и Трубчевском, под ходившим в дальние пределы мо­сковским войском следует понимать не огромную трехсоттысячную рать, якобы вышедшую на Кулико­во поле. Для такого рода рейдов вполне достаточ­но было, как любили писать наши летописцы, «малой дружины», а пользуясь современной терминологи­ей, ограниченного воинского контингента. Такой «ог­раниченный контингент», в отличие от многосоттысячного войска, и собраться быстро может, и дойти до цели, опять же пользуясь летописным выражени­ем, «в борзе», и фуражироваться в походе без особых проблем.

Кто знает, может быть, такой блиц-поход в Верховские княжества и состоялся в 1380 году? В конце концов, служилым литовским князьям Дмитрию Волынцу да Андрею Ольгердовичу чем-то надо было за­няться. В 1378 году они славно потрудились на Воже, в 1379 году столь же успешно под Трубчевском и Стародубом, а что им было делать на следующий год? Плюс ко всему среди воинственных князей на мос­ковской службе добавился еще один Ольгердович не при деле. Да и зять обоих Ольгердовичей, Владимир Серпуховской, тоже был не промах мечом помахать. К тому же не следует забывать, что серпуховским кня­зем он, скорее всего, был лишь номинально. На деле, в 70-х годах его наследственный серпуховской удел вместе с Лопасней был захвачен Рязанью. Город Лопасня, современный Чехов, находится, как известно, между Москвой и Серпуховом, так что вотчина Вла­димира оказалась отрезанной от Москвы. Недаром в «Сказании» Дмитрий Иванович шлет весть о наше­ствии Мамая своему двоюродному брату вовсе не в Серпухов, как следовало бы ожидать, а в Боровск. Так что у номинального серпуховского князя, вынужден­ного перенести свою резиденцию в Боровск, были личные счеты с Рязанью и свояком, великим князем Рязанским. Кстати говоря, именно Владимир Андрее­вич вполне мог получить благословение Сергия Радо­нежского на какое-нибудь такого рода ратное дельце, благо он-то, в отличие от двоюродного брата, не был предан анафеме, да и Радонеж в то время, такая вот удача, находился как раз во владениях Владимира.

Так что поход 1380 года на Новосиль и Одоев, то есть за Дон, был не невозможен и даже, я бы сказал, вполне вероятен. Но имел ли он место он в действи­тельности? Летописи молчат. Но в этом – молчать о том, что было, и расписывать то, чего не было – для наших летописей нет ничего необычного. А если та­кой поход состоялся, то московское войско из прин­ципа действительно могло направиться туда через Коломну и Лопасню, в то время спорную с Рязанью территорию, ведь, судя по Вожской битве, московские войска в то время достаточно свободно разгуливали по рязанским землям, что могло быть следствием не­давнего страшного разгрома рязанцев москвичами при Скорнищеве и постоянных разорений Рязанщины ордынцами. В этом случае путь московского вой­ска пролегал мимо Тулы, которая в то время была, и это подтверждают все те же договоры между Моск­вой и Рязанью, доменом Тайдулы, вдовы ордынско­го хана Узбека, находившимся под прямым управле­нием татарских баскаков. И может быть, чем черт ни шутит, какая-то заварушка с местными татарами под Новосилем или по дороге к нему при обходе Тулы как раз произошла на донских берегах и попала в летопи­си, но в настолько гипертрофированном виде, что со временем превратилась в Куликовскую битву?

Как бы то ни было, того самого славного Мамаева побоища, как оно описано в учебниках и энциклопедиях, наверняка не было. Либо не было вообще ниче­го, либо, в крайнем случае, был какой-то малозначи­тельный эпизод вроде гипотетического новосильскоодоевского похода, который после контаминации с действительно крупным событием того же време­ни – Вожской битвой – был безмерно преувеличен и мифологизирован. Всегда следует помнить, что его основа впервые появилась в художественном произ­ведении, посвященном, что еще раз полезно подчерк­нуть, вовсе не Мамаеву побоищу как таковому, а вы­думанному его автором дальнему походу за Дон, в ос­новных чертах подобному описанному в СПИ, но еще более масштабному и, главное, победоносному. Впо­следствии отмеченное между делом в этом произве­дении «событие» победы над татарами попало в напи­санные московскими монахами агиографии уже как значительный «факт биографии» Дмитрия Иванови­ча. После чего, на основании совокупности письмен­ных фиксаций этого «факта», появились и «летопис­ные» фантазии, которые постепенно через столетия стали не подлежащим сомнению «историческим фак­том», который продолжал обрастать в веках все новы­ми и новыми то выглядевшими реально, а то и вовсе фантастическими подробностями, пока не обрел со­временные формы.