Владимир Егоров - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

Стоит обратить внимание на то, что в «Задонщи­не» пара «братьев», Дмитрий Московский и Владимир Серпуховской, дублируется другой парой, на сей раз настоящих (или сводных) братьев, Андреем и Дмитри­ем Ольгердовичами. Не исключено, что вторая пара – некий «реликт» более ранних версий «Задонщины», в которых в качестве главного героя мог выступать Ольгерд Литовский. Кстати, эти ранние версии творе­ния вполне могли родиться в голове будущего авто­ра «Задонщины», тогда еще боярина, и спеты на кня­жеских пирах при жизни Ольгерда задолго до Кули­ковской и Вожской битв. Но не пропадать же добру, и всплывшие в памяти инока Софония старые «нара­ботки» брянского боярина тоже нашли свое место в письменно зафиксированном тексте.

С противником Дмитрия Ивановича ситуация была потруднее: все-таки реальный прототип по ре­альной Вожской битве – какой-то мурза Бегич – это мелковато, ведь герою СПИ противостояли половец­кие ханы. Великому же князю, по задумке, должен был противостоять не просто хан, а великий хан. Пробле­му автор «Задонщины» решил, не мудрствуя лукаво, небольшим творческим преувеличением, в результа­те которого противник Дмитрия Ивановича на Воже тоже вырос до ранга самого главного хана. Оставалось только дать ему имя. А среди быстро сменяющихся в тогдашней «ордынской замятие» верховных правите­лей, чьи имена едва успевали царапнуть скрижали ис­тории, но вряд ли долетали до рязанских монашеских келий, единственным великим ханом, хорошо знако­мым автору «Задонщины» и достойным стать супоста­том главному герою, был Мамай. Или, конечно, Тох­тамыш, если «Задонщина» писалась после 1382 года. Но, во-первых, хотя завершил свой труд в письмен­ной форме Софоний около 1383 года, работа над ним, включая формирование сюжета и определение основ­ных действующих лиц, началась вероятно много рань­ше. Во-вторых, вряд ли у Софония, да и у кого угодно, хватило бы наглости превратить Дмитрия Ивановича, трусливо отсиживавшегося в Костроме, когда ордын­цы жгли Москву, в победителя Тохтамыша.

Проблемным был и выбор места битвы. Казалось бы, чем плоха Вожа: течет на рязанских просторах, приток река Меча у нее есть, да не за полсотни кило­метров, как на Куликовом поле, а тут же, рядом с Ря­занью, к тому же как раз между городами Щуровом с Михайловом? Да вот беда – герою «Задонщины», де­ваться некуда, вслед за прототипом СПИ всенепре­менно надо было снарядиться в дальний поход похле­бать шлемом донской водицы. А Дон для брянцев-рязанцев конца XIV века – река совершенно неведомая. В те времена мало-мальски им были известны только самые верховья Дона, в недалеком прошлом, до Батыева разорения, окраинные северские земли, после оного отошедшие Брянскому княжеству, но времена­ми частично прихватываемые Рязанью, а во времена написания «Задонщины» бесхозные, однако примы­кавшие к самому западному из удельных рязанских Пронскому и самому южному из удельных брянских Новосильскому княжествам. Вот и пришлось послать великого князя Московского топать к единственной известной автору «Задонщины» переправе через Дон у устья Непрядвы, которой, вполне возможно, этот са­мый автор лично воспользовался во время своего по­спешного бегства с Брянщины на Рязанщину.

Конечно, мы не знаем, имели ли место только что описанные гипотетические события на самом деле. Важно другое. Так или иначе где-то, судя по всему, в районе 1383 года могла появиться первая письмен­ная запись «Слова о великом князе Дмитрии Ивано­виче и о брате его, князе Владимире Андреевиче, как победили супостата своего царя Мамая». Может быть, называлась она тогда по-другому, может быть, текст ее существенно отличался от того, что мы сегодня называем «Задонщиной». Скорее всего, еще до пер­вой письменной фиксации будущая «Задонщина» гдето как-то циркулировала в различных устных интер­претациях. Но широкую известность она приобрела именно как письменное произведение, которое мно­гократно копировалась и переписывалось, из-за чего возникли многочисленные его «редакции», причем некоторые переписчики-редакторы, как было приня­то в те времена, не стеснялись корректировать его со­держание. В частности, в стенах Кирилло-Белозерского монастыря «Задонщина» щедро пополнилась бе­лозерскими князьями, которые стали играть чуть ли не ведущую роль в Мамаевом побоище. А московская редакция, отличить которую несложно по всенепременному сопровождению всех упоминаний Дмитрия Ивановича полным титулом великого князя, получила типично былинный зачин с великокняжеским пиром.

Вот так на пустом месте был заложен былинно-фольклорный фундамент будущего мифа. Затем от­страивать его на этом фундаменте принялись агиографы и летописцы. Причем не надо забывать, что жития в те времена считались историческими документами наравне с летописями, а авторы агиографий и житий, начиная еще с преподобного Нестора, соответствен­но числились летописцами.

Творению рязанского монаха Софония, в про­шлом брянского боярина, повезло. Будучи положено на пергамен, оно довольно быстро приобрело попу­лярность, стало, если можно так выразиться, бестсел­лером своего времени. «Задонщина» активно перепи­сывалась и распространялась вероятно по всей Руси, о чем можно судить по количеству дошедших до на­шего времени списков и «редакций». Особенно, надо полагать, популярной и востребованной она стала в столичных кругах, где грамотные читатели, с пиететом относившиеся к письменному слову, с немалым удив­лением узнали, что их великий князь не только в пух и прах расколошматил татарского мурзу Бегича по со­седству на Рязанщине, но и самому Мамаю, оказыва­ется, умудрился вломить по первое число, да к тому же у черта на куличках в Задонье. Тут было чего пообсуждать и помусолить! Обсуждали, мусолили, привы­кали. И привыкли. После этого мимо такого «широко известного факта» не смогли пройти ни автор жития Дмитрия Ивановича «царя русского», ни московский летописец, написавший Краткую летописную повесть. В итоге и в «Слове о житии», и в Краткой повести поя­вилась Донская (пока еще не Куликовская!) битва, обо­значился пока еще бестелесный скелет некого псевдо­события, на который в течение полутора веков нарас­тали телеса. Наросли, да еще какие пышные!

В основном живой вес тело Куликовского фанто­ма набирало за счет инкорпорирования переписчи­ками в летописи и «Сказание» пространных цитат из всегда имевшегося у них под рукой Священного писа­ния и расхожих типовых сюжетов из художественной литературы того времени. Трудились переписчики, плодились слезливые моления, крестные знамения и небесные заступники. В богоугодном рвении или в угоду своему церковному начальству копировавшие летописи монахи ввели целые новые темы, такие как благословения митрополита Киприана и игумена Сер­гия. Все кончилось тем, что в Пространной летопис­ной повести у Дмитрия Донского за обильным литьем слез и непрерывным вознесением молитв Богороди­це уже не осталось времени на собственно сражение с Мамаем, вообще отошедшее на второй план.

Не вызывает сомнения, что главный вклад в на­чинку мифа мелкими, кажущимися реальными «фак­тами», внесли московские летописцы. Именно с их легкой руки в Пространной летописной повести и особенно «Сказании» появились детали, тесно свя­занные с Москвой, в первую очередь московские микротопонимы. Верно подмеченная А.Фоменко и Г. Носовским удивительная схожесть московской то­понимики и топонимики в произведениях Куликов­ского цикла вызвана, скорее всего, не тем, что Кули­ковская битва происходила под стенами Москвы. Там она столь же невероятна, как и на Дону. Это москов­ские летописцы, выдумывая все новые подробности Мамаева побоища, вольно или невольно вставляли в редактируемые ими тексты вместо полагавшихся по смыслу, но неизвестных им апеллятивов Подонья хо­рошо знакомые московские названия. Так география Куликовской битвы обогатилась Куликовым (Куличковым) и Девичьим полями, Красным холмом и Кузьми­ной гатью. Параллельно река Меча переименовалась с сохранением ее исходного смысла Межи, межевой реки, в московскую Чуру, вместе с которой были до­бавлены в «Задонщину» стоявшие на ней села Чурово и Михайлово. Кстати, оба названия, позднее исчез­нувшие в Москве, могли сохраниться в некоторых ре­дакциях «Задонщины» благодаря тому, что где-то в районе Красивой Мечи в XIII веке вроде бы имелось местечко Михайловы Чуры, а в XVI веке на Рязанщине появились города Щуров и Михайлов, причем ря­занская Меча по удивительному совпадению действи­тельно оказалась посередке между этими городами.

Определенный дух достоверности мифу прида­ли внедрившиеся во все произведения Куликовско­го цикла конкретные фамилии, хотя и во всех раз­ные, якобы реальных действующих лиц описываемых событий. Эти фамилии появлялись там постепенно в течение долгого времени, вероятно, вплоть до XVI – XVII веков. Они вставлялись в летописи и «Сказание» летописцами, надо думать, отнюдь не безвозмездно, чтобы удревнить до XIV века родословия новых кня­жеских, боярских и даже купеческих фамилий.