Владимир Егоров - Загадка Куликова поля, или Битва, которой не было

Следующую цитату из И. Палия[31] даю с небольши­ми комментариями по ходу цитирования: «О ней [Ку­ликовской битве. – В.Е.] написаны горы популярной литературы, но, тем не менее, эта битва является фактом, наименее изученным в нашей исторической науке. До сих пор нет ни одной монографии, ни одной работы, содержащих критический разбор источни­ков и научный анализ событий, ей предшествовав­ших, и самой Куликовской битвы. [Если это так, то раз­ве это не поразительно?! И после этого историки оби­жаются, что разного рода дилетанты лезут со своими немытыми рылами в их огород! – В.Е.] Первым произ­ведением, в котором нашли своё отражение события битвы, стала, как считают, «Задонщина» – поэти­ческое произведение, созданное, возможно, по следам событий. В «Задонщине» нет точного изложения со­бытий. Произведение несёт в себе элементы вымысла и преувеличения. [Не знаю, где там Палий нашел пре­увеличения. Кроме откровенного вымысла «Задонщи­на» несет только вставки из СПИ. – В.Е.] Самый древ­ний рассказ о битве сохранился в своде, получившем название "Рогожский летописец" (40-е годы XV века), и в Симеоновской летописи (вторая четверть XV века). То есть летописцы черпают свои сведения из литера­турного произведения [выделено мною, а надо было бы еще трижды подчеркнуть! – В.Е.]... Таким обра­зом, «Сказание» и «Задонщина» – это национальный эпос победившего Великого княжества Московского, в некотором смысле подобный, скажем, «Илиаде»». Про эпос – в самую точку! Вот только уместно ли сравне­ние с «Илиадой»? Скорее уж с древнерусскими были­нами Киевского цикла о славных баталиях и шумных пирах великих князей.

На фантастичность Куликовской битвы прямо ука­зывают А. Быков и О. Кузьмина[32]: «Изначально оформ­ленная автором в письменной форме, вероятно «За­донщина» какое-то время оставалась «Словом», то есть литературным произведением местного ран­га, пока не пришла пора восхваления новопрестав­ленного великого князя Дмитрия Ивановича. И тут, конечно же, московские биографы и агиографы бла­говерного князя не могли пройти мимо такого бла­годатного сюжета. Их усилиями литературное про­изведение быстро превратилось в агиографию и ле­топись. Правда, труд агиографов надолго остался втуне – православная церковь все же не спешила ка­нонизировать отлученного от нее князя, зато тру­ды московских летописцев намертво въелись во все основные русские летописи. Фантастика преврати­лась в нарративистику». То есть то, что мы считаем летописями, нашей историей, есть просто средневе­ковая фантастика, созданная коллективным творчест­вом автора «Задонщины», агиографами Дмитрия Дон­ского и прославлявшими своего патрона московски­ми летописцами.

А вот авторитетное, авторитетнее некуда, мнение академика Д.Лихачева[33]: «Автор «Задонщины» имел в виду не бессознательное использование художест­венных сокровищ величайшего произведения древней русской литературы – «Слова о полку Игореве», не простое подражание его стилю (как это обычно счи­тается), а вполне сознательное сопоставление собы­тий прошлого и настоящего, событий, изображенных в «Слове о полку Игореве», с событиями современной ему действительности». Возьму на себя смелость прервать и уточнить академика: не сопоставление, нет в «Задонщине» никаких сопоставлений, а есть пе­ренос событий далекого прошлого из СПИ во время ее автора. Но вернем, с извинениями за проявленную смелость, слово Лихачеву: «Древнерусская литерату­ра не знает стилистических подражаний... Особен­ности стиля того или иного произведения могли вы­зывать попытки заимствовать готовые формулы, отдельные выражения и образы, но не творческое их воспроизведение. «Задонщина» – это не творческая стилизация, а механическое подражание [выделено мной. – В.Е.]». Я не так силен в словесной эквилибри­стике и не знаю, в чем разница между стилистическим подражанием, творческим воспроизведением и твор­ческой стилизацией, но не могу не согласиться с за­ключительными словами академика: «Задонщина» – это безусловно механическое подражание. По моему глубокому убеждению, ее автор, механически подра­жая СПИ, не сопоставлял события прошлого и настоя­щего, сопоставления ему просто не по зубам. Он, соз­давая свое художественное произведение, в основ­ном копировал текст СПИ, а для привнесения в него некого фиктивного настоящего лишь слегка подправ­лял заимствованный текст соответственно событиям недавнего прошлого. На самостоятельное оригиналь­ное творчество Софоний был, похоже, просто не спо­собен. Однако плох солдат, который не хочет стать ге­нералом. Безусловно уступая в таланте автору СПИ и вынужденно скатываясь на механическое ему подра­жание, весьма вероятно в качестве некой сверхзада­чи Софоний тем не менее ставил себе цель в конеч­ном счете хоть в чем-то превзойти в своем произве­дении блистательный оригинал.

Эта сверхзадача творца «Задонщины» было тонко ухвачена О. Сулейменовым.[34] Указывая на стремление ее автора не только сравниться с автором СПИ, но и переплюнуть его, если не в художественных достоин­ствах, то хотя бы в чисто внешних атрибутах, Сулейменов как бы воспроизводит рассуждения Софония при написании «Задонщины»:

— СПИ повествовало о битве русских со степня­ками на подходах к Дону, а его повесть, то есть «За­донщина», будет о битве за Доном;

— СПИ рассказывало о поражении русских от степняков, а его повесть будет о победе над ними;

— героем СПИ стал малоизвестный удельный князь Игорь, а героем его повести будет сам великий князь Дмитрий.

Однако даже не признававший авторитетов О. Сулейменов, всегда отличавшийся острым чутьем на всякую даже незначительную фальшь, любую еле за­метную текстовую нестыковку, не смог отрешиться от устоявшейся «очевидности» самого факта сражения. По существу уже назвав причину, подвигнувшую ав­тора «Задонщины» взяться за перо, он тут же деза­вуирует ее в своем гипотетическом сценарии созда­ния «Задонщины» Софонием: «Может быть, Софоний обследовал анналы как раз с такой практической це­лью – найти книгу нерелигиозного содержания, что­бы использовать ее пергамент для своих работ. По­сле прочтения Софонию приходит мысль написать подобную вещь, но другого, современного содержания. Жар куликовского события еще не остыл в сознании». Нет, нет и нет! Если бы Софония вдохновлял «жар ку­ликовского события», то он бы описал в первую оче­редь это событие, оно должно было бы стать цен­тральным в произведении. На самом деле ничего это­го мы не видим. В «Задонщине» совершенно нет этого «куликовского события». Есть безусловное подража­ние СПИ во всем, есть масса почти дословных цитат из СПИ и перепевов основных тем, но про саму бит­ву абсолютно ничего не сказано. Нет, не мог напи­сать такую «Задонщину» автор, вдохновленный собы­тием, жар которого еще не остыл в его сознании. Всетаки самоцелью, самоценной и самодостаточной, для Софония было не увековечение некого реального со­бытия, его в произведении и нет, а создание художе­ственного произведения по образцу и подобию СПИ, но осовремененного действующими персонажами, причем произведения не только не хуже, но в чем-то и лучше, в его понимании, оригинала.

И в завершение обзора вновь слово историку-про­фессионалу. Вот как представляет А. Петров[35] процесс завершения формирования мифа о Мамаевом побои­ще и роли в нем московского князя: «В судьбоносном 1480 году, при стоянии на Угре, когда великий князь го­товился окончательно покончить с игом, ростовский архиепископ Вассиан описывал ему в послании, как «дос­тойный хваламь князь Дмитреи, прадедъ твой... в лице ставь против окаянного и неразумного волку Мамаю». И вот примерно в туже пору в фундамент Куликовской мифологии закладывается основной камень – «Сказа­ние о Мамаевом побоище»». Спрос рождает предложе­ние. Спустя целое столетие появилась нужда в произве­дении о героическом противостоянии ордынскому игу, и на свет Божий выходит «Сказание»! Более-менее за­конченный вид оно и вслед за ним весь сценарий «Руси защитник» начали приобретать только во времена зна­менитого «стояния на Угре». Но даже после этого, за­мечает Петров, Дмитрий Иванович все еще никакой не Донской; «Московский князь Дмитрий Иванович далеко не сразу стал прославленным героем, «Донским» победи­телем – первое упоминание этого прозвания мы на­ходим только в «Степенной книге» и разрядных книгах рубежа XVI—XVII веков». Последняя точка (может быть правильнее было бы говорить о восклицательном зна­ке) в долгой истории создания мифа была поставле­на по прошествии боле двух веков от гипотетической даты Мамаева побоища, когда уже никто не мог пом­нить ничего реально с ним связанного.