Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
- Хорошо, что люди твое дело признали. У тебя теперь и дальние друзья завелись.
Отписала я Красильникову, что в нем я сына нового нашла. Послала я ему приветы, пожелала добра да здоровья, велела честно служить народу, границы крепить да хранить, ворога следить. Вскоре от него снова ответ пришел.
И думаю я: "Прежде так было: говори с подушкой, а не с подружкой. А теперь я с ближними и дальними друзьями да подругами говорю..."
Поправилась я и снова пошла на работу в библиотеку. Кроме того, занималась я в неполной средней школе взрослых, а к весне, после испытаний, получила на руки свидетельство об окончании трех классов.
Весной пришла мне телеграмма. Всесоюзный дом народного творчества устраивал в Москве первый слет сказителей и приглашал меня к 20 июня. Окрисполком помог мне достать билет на морской пароход, который уходил 21 июня.
Хоть и опаздывала я в Москву, а все-таки поехала. Думаю, что хоть до Архангельска доеду.
В день отъезда, 21 июня, дул ветер-север, с ног сшибал. Ребята из-за этого и провожать не пошли. Первый раз они расставались с матерью и ревмя-ревели.
16
Два моря проехали - Баренцево и Белое. В Архангельск пароход "Вятка" пришел в четыре часа утра 25 июня.
"Куда я, - думаю, - ночью денусь? Не бывала да не видала, в город, как в темный лес, зайду".
А не успела на берег выйти, знакомых как ветром нанесло. Иду я с чемоданишком по пристани, а родня и выискалась: стоят два незнакомых человека и руку подают, именем-отчеством меня называют. Один из них директор Дома народного творчества в Архангельске Георгий Иванович Смельницкий, а другой - работник по народному творчеству Сергей Кузьмич Баренц. Повезли они меня на трамвае, отвели мне комнату и говорят:
- Маремьяна Романовна, отдыхай пока.
А мне уж не особенно спалось: в большой город попала, на трамвае в первый раз проехала, люди меня поздней ночью встретили, позаботились обо мне. Есть тут о чем подумать.
Окна в комнате большие, светлые, постель мягкая, удобная.
На второй кровати спала женщина. Утром она проснулась, узнала, что я Голубкова, очень довольна.
- Я, - говорит, - вас, Маремьяна Романовна, знаю: читала ваши сказы. Моя фамилия - Рождественская. Я из Москвы на реку Пинегу еду, сказки да песни собирать.
Расспросила она меня про печорские песни да плачи, сказы я ей свои рассказала.
На прощанье Рождественская дала мне свой адрес.
- Будешь в Москве, - говорит, - ищи меня, в гости заходи...
Утром пришел Смельницкий.
- Ты, Маремьяна Романовна, в Москву уже опоздала, к шапочному разбору туда приедешь. Пока лучше погости у нас, а мы хотим устроить тебе путевку на курорт.
На комиссии признали у меня и ревматизм и болезнь нервной системы, дали путевку на курорт в Сольвычегодск.
Тем временем вернулись из Москвы со слета северные сказительницы Крюкова и Суховерхова**.
Крюкова остановилась в одной комнате со мной. Смотрю я на нее - такая же она, как и все мы, только орден от других отличает. Встретила я ее, как знакомую, обняла, поцеловала, а она удивилась: какой, думает, человек ее так почетно встречает?
Сели мы чай пить. Тут же и Суховерхова сидит. Стала я у них про Москву расспрашивать. Слушаю, как они на слете выступали, какие там сказители были: Барышникова**, Морозова**, Конашков**, Ковалев**.
А потом стали про свои родные места рассказывать. И я свое место помянула. Марфа Семеновна прислушалась и переспросила:
- Откуда ты?
- С Печоры, - говорю.
- А как твоя фамилия-то?
- Голубкова, - говорю.
- Да что ж ты не сказывала нам? Я не думала, что это Голубкова так меня встречает.
Обняла меня в охапку и поцеловала. Суховерхова тоже удивилась:
- Да как же ты молчала? Ведь мы тебя хоть и не видали, а много слышали да поминали.
Прожили мы вместе больше недели. Познакомились да породнились с Марфой Семеновной. Говорила я ей свои сказы, похвалила она:
- Хорошо, - говорит, - сказано. Слушаешь - и пуще слушать хочется.
Хоть и одобряет она мою работу, а я знаю, что еще много надо мне поработать, чтобы люди оценили.
Пришло время отправляться на курорт. С Марфой Семеновной как хорошо мы встретились, так и распростились. Поехал со мной Сергей Кузьмич Баренц: все он мне показывал да рассказывал.
Дорога на пароходе - сначала по Двине, а потом от Котласа по Вычегде - хороша. Погода тихая, ехать спокойно, Двина-красавица местами на нашу Печору похожа - и берегами, и песками, и разливами, и наволоками.
По воде лес плывет, пароходы идут. На песках чайки греются. Из-за мысков развернется Двина, в ширину разольется, как доброе море.
На иной пристани выйдем в луга, пройдем по густым травам, цветы рвем. Кругом все солнцем облито, воздух вкусный, как масленый, пахнет молоком, анисом, черемухой.
Ехали мы около трех суток.
Приехала я в Сольвычегодск и начала лечиться.
Ходила я иногда прогуливаться за город. Там первый раз увидела я большие поля с высоким хлебным колосом. Места за Сольвычегодском красивые, леса дремучие, высокие, берега на Вычегде песчаные, ровные да гладкие.
Пробыла я в Сольвычегодске месяц, поправилась. Перед отъездом выступала я на вечере самодеятельности со своими сказами.
В Архангельске меня ждала телеграмма: зовут в Москву на двадцать дней. Достали мне билет, посадили на поезд и отправили в Москву.
17
В Москве на вокзале встретил меня Леонтьев. Не подумала я, что и в Москве вышла, все равно как в Нарьян-Маре. В Архангельск ехала - напрасно страшилась, а и тут никакой заботы, как домой приехала. Увез меня Леонтьев на дачу в Раменское. Там для меня уже была снята комната, и зажила я по-домашнему.
Пошли мы с Леонтьевым Москву смотреть. Я говорю:
- Веди меня на сельскохозяйственную выставку: больно много про нее сказывают.
Билет на выставку мы не сразу достали: народу съехалось многое множество, со всех концов да со всех краев. Поехали мы тогда в редакцию выставочной газеты. Получили там пропуск на выставку и весь день ходили да смотрели.
Когда я слышала про выставку в Архангельске, казалась она мне чем-то вроде нашего нарьянмарского базара: ларьки кругом, а между ларьками все добро расставлено.
А тут посмотрела - целый город стоит да еще и пригородков немало. Высокие строенья, узорчатые башни, терема с притеремками. Это все павильоны наших республик.
И чего только в тех павильонах нет! Какого богатства навезли со всех сторон, со всех наших советских рек: с Волги-матушки, с Дона тихого, с Северной Двины и с нашей Печоры-реки. И все богатство своими трудами нажито, на своей земле посеяно, своими руками собрано. Всего много, да все хорошее да красивое. И думаю я: "Не ушел бы от этой красы. Денно и ночно все бы смотрел да глядел, да и то бы душа не насытилась".
В дальнем углу увидели мы оленей. Ходят они по лужку так же вольно, будто в тундре. Не утерпела я, сказала руководителю:
- У нас такие же олени. Небось, с Печоры вывезли.
- Нет, - говорит, - это из Мурманска.
Собраны в павильонах снопы колосистые, хлопок белоснежный, яблоки, груши, виноград золотистый.
Запомнились мне коровы холмогорские, быки кавказские, бараны не наших, печорских, пород, птицы не наших, северных, краев. Всего я насмотрелась.
Ходят по выставке разные народы, все званые гости да гостьи: колхозники, доярки, трактористы именитые, бригадиры знаменитые, и подумала я: "Вот куда я попала. Во сне мне не снилось, где побываю да что увижу. И все это сделано руками советских людей, таких же простых, как и я".
Любо гостям смотреть на работу стахановскую, на науку мичуринскую.
Пять дней подряд ездили мы на выставку. Разглядела я все, рассмотрела и стала добрым людям рассказывать. Все я перебрала в своем сказе: и зелены сады с виноградами, и земляны плоды-овощи, и пшеницу кустистую, и жито-рожь колосистую.
Прежде колос от колоса
Не слыхать было голоса,
А колхозные полосы
На стеблю по три колоса.
И машины я не забыла:
И еще всем колхозникам
В наученье поставлены
Там машины хитромудрые,
Тракторы да самосеялки,
Саможнейки, самовеялки.
Тракторист с колхозницей сноп пшеницы белояровой над выставкой приподняли. Про тот сноп у меня так сказалось:
Этот сноп дороже золота:
Ту пшеницу белоярову
Не в одном колхозе сеяли,
Не в одном конце вырастили,
Ее сеяли во всех концах,
Ее растили во всех деревнях.
Этот сноп на чудо-выставке
Надо всем возвышается,
Урожаем называется.
Сказала я, что наша чудо-выставка - всем людям в наученье. Заграничные люди грамотные - и те из-за дальних морей, из чужих городов приезжают поучиться нашей грамоте, нашей мудрости советской. И наши колхозники со всех концов едут поглядеть на чудо-выставку, перенять науки-хитрости:
Как получше поить-кормить,
Угощать мать сыру землю,
Чтоб кормленье земелюшке
Было во пору да вовремя,
Было по сердцу да досыта,
