Анатолий Вассерман - Скелеты в шкафу истории
Удивительно сходны в разных землях и эпохах и судьбы зачинателей смуты. Те, кто надеялся извлечь из крушения существующих организационных структур личную выгоду, чаще всего не доживают до становления условий, позволяющих хотя бы внятно сформулировать, в чём эта выгода может заключаться. В лучшем случае – оказываются в эмиграции, как большинство политиков, уговоривших в феврале 1917-го Николая II Александровича Романова отречься от престола. А то и сочиняют извращённые судебные технологии ради взаимоистребления, как герои Великой Французской революции.
Это логично вытекает из всего хода гайдаровского исследования. Сильные мира сего опираются не столько на собственные мышцы и нервы, сколько на обширную паутину общественных взаимосвязей. Смута же рвёт всю ткань общества со всеми паутинами, сплетёнными из её нитей. Всякий надеющийся, как и прежде, ловить зазевавшихся мух, да ещё и ожидающий, что в обвальной неразберихе они будут летать вслепую и чаще попадаться, рискует оказаться вовсе без опоры. Сплести же новую паутину – дело далеко не секундное: далеко не каждый успеет вновь прочно приклеиться к обществу.
После нескольких перетасовок наверху оказываются те, кто не только готов свалить вину за все неполадки на предыдущее поколение управленцев, но и искренне верует в их вину. Кто сам готов пользоваться служебным положением и, естественно, склонен полагать, что cosi fan tutte [все делают это – название оперы Моцарта]. Кто исходит из неких политических доктрин (от общественного договора Руссо, который якобы можно нарушить только по злой воле, до марксовой концепции классовой борьбы, определяющей едва ли не всё поведение человека его положением в обществе). Кто, наконец, объясняет злым умыслом даже последствия обычной глупости.
И это также неизбежно. В атомизированном обществе, где даже жизненно важные взаимосвязи утрачены, срабатывают только простейшие – одноходовые – решения. А что может быть проще, нежели бросить очередных козлов отпущения на пики изголодавшейся парижской бесштанной толпы [в предреволюционные годы неотъемлемой частью дворянского костюма были пышные шорты – кюлоты, а всех носивших обычные брюки презрительно именовали санкюлотами – бесштанниками] или штыки кронштадтских матросов, озверевших от бездельного ожидания грядущих сражений!
Гражданская война после краха управленческих структур, по счастью, не строго обязательна – это доказывает, в частности, личный опыт самого Гайдара: Ельцину удалось удержаться на грани, ограничившись символическим обстрелом пустых этажей здания Верховного Совета 4-го октября 1993-го. Но вероятность такой войны всё же весьма велика. Альтернативных проектов устройства общества всегда немало. После краха существующих управленческих структур все их сторонники одновременно желают осуществить свои идеи на свежеобразованном пустом месте. Столкновения неизбежны.
Да и сторонники восстановления разрушенной системы никуда не исчезают. Как справедливо отметил Гайдар, распад всегда занимает считаные дни, поскольку все звенья управления взаимосвязаны и взаимоподдерживаются, так что устранение верхушки мгновенно обрушивает всю пирамиду. Это выглядит столь внезапным, что велик соблазн списать провал на заговор или случайную ошибку. На постсоветском пространстве реваншисты в значимых количествах проявились разве что в Таджикистане – в качестве вынужденного противовеса агрессивным исламским фундаменталистам, устроившим полномасштабную резню всех представителей более современных психологий. Но, скажем, популярность Лжедимитриев и многолетнее крестьянское сопротивление в Вандее доказывают, сколь популярна обычно в народе идея возврата в прошлое ради избавления от трагичного настоящего. Этого достаточно для перехода неизбежных конфликтов в силовую форму, делающую настоящее всё трагичнее.
Итак, последствия любой смуты почти не зависят от исходного повода к массовому признанию нелегитимности существующей системы государственного управления. Они всецело определяются самим фактом разрушения этой системы и принципиальной невозможностью мгновенного признания легитимности (не говоря уж о технических трудностях формирования) какой бы то ни было новой системы того же назначения.
Всякий, кто отрицает право существующей власти на само её существование, кто призывает к немедленному её уничтожению, кто повторяет формулу Эжена Потье «весь мир насилья мы разроем до основанья», в конечном счёте открывает путь насилию (а заодно и голоду, и неравенству) несравненно худшему, нежели то, кое тщится отменить. Сколь ни преступна сама власть – её низвергатели куда преступнее. Даже если их намерения столь же чисты и благородны, как у Мирабо с Робеспьером или Родзянко с Шульгиным, не говоря уж о Касьянове с Каспаровым. Таковы неоспоримые выводы из исторических фактов, отобранных Егором Тимуровичем, и убедительного анализа, проделанного им буквально в последние месяцы трагически оборвавшейся жизни. Будем достойны этого завещания великого реформатора.
Как бороться с преступным режимом
[84]
Вскоре после безвременной смерти Егора Тимуровича Гайдара «Известия» опубликовали мою заметку о неожиданном для многих антиреволюционаризме его последней крупной прижизненной публикации. Собранные выдающимся реформатором факты и аналитические выкладки приводят к однозначному выводу: сколь ни преступен правящий режим – его мгновенное падение порождает последствия столь разрушительные, что революция сама по себе оказывается едва ли не тягчайшим преступлением перед обществом.
В ходе обсуждения этой заметки мне не раз указали: случается, что правители всё же хуже любой революции. Так, красные кхмеры под чутким идейным руководством бывшего студента Сорбонны за несколько лет истребили более двух миллионов камбоджийцев – из восьми миллионов, наличествовавших в стране к моменту прихода новой власти. Причём не собирались останавливаться на достигнутом. Их свержение вторгшимися вьетнамскими войсками – несомненно куда меньшее зло, нежели возможное продолжение деятельности фанатичных детей, предводительствуемых циничными стариками.
На мой взгляд, камбоджийское исключение скорее подтверждает гайдаровское правило. Существенная часть смертей в период краснокхмерского правления вызвана не самими зверствами новоявленных властителей – хотя сами эти зверства (вроде забивания людей мотыгами ради экономии патронов) несомненно впечатляли даже тех, кто их творил. Куда больше жертв повлекло закрытие больниц, разрушение торговли, массовое выселение в деревню людей, имеющих опыт исключительно городской жизни… Словом, то самое разрушение сложной структуры общественного жизнеобеспечения, чьи последствия Егор Тимурович подробно и красочно описал применительно к революциям и чью неизбежность после любой революции он убедительно доказал.
Этого и следовало ожидать. Ведь сам приход красных кхмеров к власти – типичная революция. По всем параметрам – начиная с насильственного свержения предыдущих правителей и кончая наличием у новой власти обширной идеологической концепции, чьё полное претворение в жизнь представляется достойным любых жертв.
Обсуждая мои комментарии к книге Гайдара, многие упоминали другой – не столь яркий, как красные кхмеры, зато несравненно более знакомый в нашей стране – пример заведомо преступного режима. Последствия деятельности национальной социалистической немецкой рабочей партии общеизвестны: более полусотни миллионов смертей, в том числе двадцать семь миллионов (из них восемь с половиной миллионов – непосредственно вследствие боевых действий) в нашей стране и более десятка миллионов (из них примерно шесть миллионов – непосредственно вследствие боевых действий против нас) в самой Германии. Если бы власть нацистов пресекли до начала Второй мировой войны – всех этих смертей не было бы.
Увы, это стало очевидно лишь задним числом. До начала зверствования в СССР национальные социалисты практически не выходили за пределы приемлемого в тогдашней Европе. Даже пакет антисемитских законов, принятый в 1935-м и обычно именуемый Нюрнбергским по месту официального подписания, всего лишь творчески заимствовал опыт сопредельной Польши, а окончательным решением еврейского вопроса считалось выселение ненавистного народа за пределы Европы. Даже взятие заложников практиковалось ещё до Первой мировой – причём не только немцами (во Франции), но и их противниками (в бесчисленных колониях). Даже в скандальной «Моей борьбе» Адольф Алоизович Хитлер (и его секретарь и фактический соавтор Рудольф Вальтер Рихард Йоханн-Фрицевич Хесс) всего лишь довёл до логического завершения теории расового неравенства и жизненного пространства, задолго до него разработанные уважаемыми английскими и французскими исследователями и пропагандистами. В Западной Европе нацистов не любят, по сути, только за то, что они осмелились применять к её обитателям некоторые из методов, активно применяемых самими же этими обитателями за пределами самой Западной Европы. Причём вплоть до начала этого применения никто – ни рядовые неосведомлённые обыватели, ни всезнающие политики – не верил в возможность столь невежливого обращения с собою. Иначе вряд ли сэр Артур Невилл Джорджевич Чембёрлен в Мюнхене в сентябре 1938-го выкручивал бы руки союзным французам и чехам, чтобы подарить немцам (по кусочкам, начиная с Судетской области с первоклассной системой укреплений) Чехословакию с её крупнейшим и высококачественнейшим в Восточной Европе производством боевой техники, вооружения и боеприпасов.
