Анатолий Вассерман - Скелеты в шкафу истории
Но вот вожди фашизма неизменно делают всё от них зависящее, чтобы с массой их не спутали. Ни в психологическом плане, ни в экономическом.
Руководители, выдвинутые демократическими механизмами, независимо от собственного реального экономического положения, старательно делают вид, что живут на – хотя и далеко не низшем, но всё же и не слишком выдающемся – уровне. Человек № 2 в Третьей Германской империи – а до того один из лучших лётчиков-истребителей Первой мировой войны – Херман Вильхельм Эрнст Хайнрихович Гёринг – гордо позировал перед бессчётными кинорепортёрами в своём поместье Каринхалле (названном в честь жены) на великосветской охоте, причём не скрывал, что нажил это поместье на службе.
Демократическому лидеру нужно выставлять напоказ бытовые привычки, распространённые среди его избирателей. Известнейший фашист мира – Адольф Алоизович Хитлер – козырял вегетарианством, никогда и нигде в Европе не пользовавшимся заметной любовью, а в межвоенной Германии ещё и напоминающем о массовой нищете проигравшей войну страны.
Но эти бытовые мелочи бледнеют на фоне политических деклараций.
Тот же Хитлер постоянно доводил до сведения всех, до кого мог дотянуться его голос: как несказанно повезло немецкому народу, когда у него завёлся такой выдающийся вождь – причём не только воплотивший в себе все лучшие черты народа, но и обладающий уникальными способностями, заведомо недостижимыми для рядового гражданина. Рядовые граждане радостно с ним соглашались – даже тогда, когда он провозгласил: народ не оправдал его надежды, недостоин величия своего вождя, а посему должен полностью погибнуть.
Замечательный пропагандист Йозеф Пауль Фридрихович Гёббельс не просто не скрывал, что манипулирует народом, но публично излагал технологические приёмы манипулирования. Народ гордо подчинялся манипуляциям.
Задолго до Первой мировой войны (и уж подавно до того, как порвавший с социалистической партией журналист Бенито Амилькаре Андреа Алессандрович Муссолини назвал своих боевиков, навербованных из её ветеранов, fascio di combattimento – связка борьбы), теоретическое обоснование грядущему фашизму дали Габриэле Франческо-Паолович Рапаньетта д’Аннунцио – прославленный драматург – и Эмилио Анджело Карло Энрикович (псевдоним – Филиппо Томмазо) Маринетти – поэт, писатель, основатель футуризма. Мистическую сторону фашизма изучил, популяризировал, обосновал, усовершенствовал концепцией «расизма духа» (да так, что его труды по сей день в моде) Джулио Чезаре Андреа Франческович Эвола – художник и философ, аристократ с давней родословной. Все они всеми доступными способами подчёркивали своё превосходство над теми самыми массами, чьей жизнью намеревались руководить. Народ восторженно взирал снизу вверх.
Всех этих деятелей ещё можно понять: они рассчитывали стоять на пьедестале из тел простонародья – и старательно трамбовали пьедестал. Но ведь с готовностью отказывались – да и по сей день отказываются – от резных башен из слоновой кости, на общих основаниях встраиваясь в стройно марширующие ряды униформистов, бессчётные тысячи интеллектуалов (чаще всего не столь выдающихся – но далеко не всякий пролетарий умственного труда согласится признать себя ниже коллег).
Почему рядовые лавочники, безработные, работающие неполный день или вовсе без оформления и прочие бродяги по обочине жизни готовы восторженно возносить на своих руках всякого вождя тем выше, чем сильнее он выделяется на общем фоне – очевидно любому специалисту по этологии – науке о поведении животных. Во всяком стаде самый последний омега тем охотнее подчиняется альфе, чем альфее вожаков прочих стад тот выглядит. А человек – до того, как развитие общества и производства заблокировало биологическую эволюцию – недалеко ушёл от прочих обезьян. И по сей день, будучи предоставлены самим себе, люди стихийно сбиваются в структуру, более всего напоминающую стадо павианов.
Но почему люди, искренне претендующие на положение альфы, по доброй воле идут туда, где их таланты – зачастую даже не воображаемые – заведомо не могут быть востребованы? Почему они с удовольствием вливаются в ритуалы, изгоняющие всякое своеобразие и делающие человека неразличимой частицей громадного стада, готового к маршу за дудочкой любого пастуха?
Это мы совсем недавно наблюдали на киевской площади Независимости. Там в декабре 2004-го собрались не только заранее прикормленные активисты грантососных молодёжных команд – от защитников бессчётных черноморских чаек до коллекционеров узоров карпатских вышиванок (на их содержание истрачено порядка $2 млрд, причём несколько лет финансированием негосударственных организаций по всему миру занималась сотрудница разведывательного отдела министерства иностранных дел Соединённых Государств Америки Кэтрин Клэр – в девичестве Екатерина Михайловна Чумаченко, ныне жена президента Украины Виктора Андреевича Ющенко). Пришло и множество людей, хорошо воспитанных, образованных, дотоле не отмеченных ни особой верой в легенды о «преступном кучмовском режиме», ни пристрастием к массированным концертам тяжёлого рока на открытом морозном воздухе. По сей день многие из них изыскивают хитроумные благородные объяснения своему соучастию в деле, чья фальшивость стала очевидна независимому наблюдателю ещё до первых ударов импровизированных барабанов из железных бочек.
Но ведь фашизм провозглашает равными только своих приверженцев! И в то же время подчёркивает их превосходство над всеми, кого премудрый вождь соизволит объявить враждебными, неполноценными или просто не вписывающимися в предначертанную им конструкцию. Так фашизм удовлетворяет сразу два глубинных инстинкта, движущих любым стадным животным – в том числе и человеком: потребность слиться с массой себе подобных и желание вскарабкаться на верхушку социальной пирамиды.
Представители элиты наделены этими инстинктами в той же мере, что и прочие люди. Посему не менее прочих испытывают соблазн поддаться дудочкам современных хаммельнских крысоловов. От участия в организованных преступлениях не спасёт никакая элитарность. Более того, профессионально изощрённый разум легко находит оправдания любым подлостям, неизбежным на пути подавления неугодных (да и на собственной карьерной лестнице: вспомним хотя бы, что печально памятные репрессии, стоившие жизни почти полутора миллионам наших граждан и долгих лет лишения свободы ещё двум с лишним миллионам, строились в основном на доносах таких же граждан, рассчитывавших в чём-то улучшить собственное положение).
Меня часто причисляют к элите. Но я и сам не раз испытывал тягу в какую-нибудь толпу – реальную или воображаемую. Пока мне удаётся себя тормозить. Чего и читателям желаю.
Институты против смуты
[83]
Печальная весть о смерти Егора Тимуровича Гайдара застала меня за изучением его нового труда «Смуты и институты» (стр. 5–182 авторского сборника «Власть и собственность», СПб, «Норма», 2009, включающего также написанное в августе – сентябре 1994-го исследование «Государство и эволюция»). На множестве примеров из всемирной и отечественной истории признанный вождь отечественных экономических реформаторов доказывает одну и ту же печальную мысль: разрушить организационные структуры, обеспечивающие успешное взаимодействие множества людей в едином обществе, можно за считаные дни, а то и часы; построение же новых структур, без которых общество не способно существовать, неизменно отнимает долгие годы.
Даже если новое неизмеримо эффективнее старого – громадные хозяйственные потери в переходный период влекут множество смертей от голода. Не говоря уж о волне преступлений, неизбежно проистекающей из отсутствия организованного противодействия им.
Впрочем, немалая часть преступлений в таких условиях оказывается вынужденной. Например, Егор Тимурович исследовал, как в 1918-м стремление горожан прокормиться натуральным обменом с крестьянами вступило в противоречие с необходимостью первоочередного обеспечения государственно важных структур – вроде вооружённых сил – ради скорейшего восстановления самой возможности взаимодействия всех слоёв общества на всей территории страны. Это вынудило нарождающуюся власть объявить мешочничество – поездки на село с грузом, посильным для переноски на себе – преступлением. Но не ослабило стремления выжить. Тем самым миллионы горожан в одночасье оказались вынуждены нарушать закон ради продолжения собственного существования. С точки зрения власти их деяния были немногим лучше уличного грабежа и карались практически так же. Чьей-то жестокости тут не было (хотя ожесточение, порождённое уже идущими конфликтами, несомненно присутствовало с обеих сторон). Было трезвое – хотя и циничное вследствие свежеусвоенного материализма – осознание властью печальной формулы: «Что может быть ценнее человеческой жизни? Две человеческих жизни».
