Юлиан Семенов - Майор Вихрь
- Достанем.
- Стоп. Я .поэтому и хотел поговорить с глазу на глаз. Ты держишь нити интенданта Курта и боевой группы плюс часть связей Седого. Если ты загремишь - мы провалим всю операцию. На экспроприацию, если она вообще будет нужна, должен пойти Богданов.
- Один?
- Зачем один... Ты подключишь к нему троих из твоей лесной боевой группы. Причем брать надо либо банк, либо магазин. Если мы пойдем на экспроприацию какого-нибудь склада или аптеки - можем засветиться на реализации. Что нового от интенданта?
- Он передал скучные данные - никаких сенсаций. Его, кстати, в Прагу переводят...
- Когда?
- Точно не знаю.
- Ничего. Он нам еще здесь пригодится.
- Звать Степана?
- Да.
Коля вышел в сени. Степан сидел под дверью, напряженно прислушиваясь к тревожной ночной тишине. Изредка завоет собака, станет от этого жутко и тоскливо, а потом снова тишина, особая тишина оккупации, когда каждая минута несет с собой ожидание выстрела, вопля, гибели.
ЗАКОНОМЕРНОСТЬ СЛУЧАЙНОСТЕЙ
У Седого в Варшаве до войны жил брат - известный в городе психиатр. У брата была дочь Мария. Когда отец погиб в тридцать девятом, она перебралась в Краков. Сначала она жила в доме у Седого, а когда он перешел на нелегальное положение, сняла себе комнату - от покойного отца осталась коллекция золотых монет и несколько подлинных средневековых гравюр, на это можно было жить. Некоторое время Мария работала в университете, но когда университет гитлеровцы закрыли - по их планам, в Польше должны были быть только начальные школы, - она стала работать переводчицей на железнодорожном узле. Здесь она познакомилась с Игнацием Домбровским, инженером. Сестра Игнация Домбровского Ирена была невозможно мила, по улице ей ходить трудно: все оглядывались, особенно немцы. Именно так, на улице, когда она возвращалась с работы (выучилась на медицинскую сестру), с ней познакомился Вацлав Шмит - по матери словак, по отцу немец, по должности помощник начальника тюрьмы.
Он ходил за Иреной два года - краснел, вздыхал, сох. Тетушка Шмита жила в Лозанне, там у нее был обувной магазин. Чтобы достать документы на выезд к тетушке - и ну вас, немцев, к черту с вашей тюрьмой, - ему нужно было тридцать тысяч марок.
- Здесь - нет, - сказала ему Ирена, - среди этого вашего скотства может быть все, но не может быть любви. Здесь мы никогда не будем вместе. Увези меня в Швейцарию, где не стреляют и где озера в горах, - я стану тебе женой.
- Я тебя увезу, а ты меня там бросишь.
- Поляки могут делать все, что угодно, - ответила Ирена, - только они не умеют нарушать данного слова.
- А деньги? Откуда я возьму столько денег?
После ареста Ани Седой пошел по всем своим связям: любыми путями ему нужно было выйти к тюрьме. Два дня прошли впустую. Утром, когда он встретился с племянницей, та сказала:
- Знаешь, ничего нельзя обещать наверняка, но встречу я тебе устрою. Насколько мне известно, человеку из тюрьмы, некоему Шмиту, для счастья с Иреной нужны деньги. Может быть, тебе поговорить с ним?
...Когда Шмит и Седой остались в комнате одни, Седой сказал:
- Я знаю вашу историю. Помогите мне, я помогу вам.
- Кто вы?
- Моя история похожа в некоторой степени на вашу. Я люблю женщину, женщина эта сидит в вашей тюрьме. Мне нужно, чтобы эта женщина была со мной, мы уедем в горы - там мои родители, а вы уедете в Швейцарию - там ваша тетушка.
- Как зовут женщину, которую вы любите?
Седой закурил, пустил к потолку дым, прищурился и ответил:
- Ее зовут русская радистка.
- Вы с ума сошли...
- Я не сошел с ума.
- Это невозможно.
- Отчего?
- Оттого, что мне дорога жизнь.
- Вы будете чисты.
- Каким образом?
- Сначала мне нужно ваше принципиальное согласие.
- Это невозможно...
- Хорошо. Допустим, вам поступает приказ - передать мою женщину для допроса ночью, когда вы дежурите. Бумага остается у вас, а вам следует только выполнить приказ.
- Это невозможно...
- Вы меня не так поняли. Я знаю, вам нужны деньги, чтобы уехать с Иреной в Швейцарию. Разве нет?
- Допустим.
- Я даю вам эти деньги. Я даю вам тридцать тысяч. Вы мне даете мою женщину.
- Нет... Это невозможно...
В комнату вошла Ирена - глазищи зеленые, длинные волосы на плечах, талия осиная. Она остановилась возле двери и сказала:
- Да, Вацлав. Не "нет", но "да".
Шмита прижало к стулу, лицо его засветилось, пальцами захрустел.
"Несчастный парень, - подумал Седой, - ни черта не соображает, весь под ней".
- Да, - повторил Шмит. - Но мне ваш план не до конца понятен...
- Это уже другой разговор, - ответил Седой. - Валяйте-ка рисуйте план тюрьмы и опишите всех поляков, которые работают в тюремной обслуге. И график ваших дежурств. Я составлю точный план.
- Хорошо, - ответил Шмит. - Вы боретесь за свою любовь. Я буду драться за свою. Пятнадцать тысяч вы мне должны передать, когда я составлю тот график, который вы просите. Пятнадцать - в тот час, когда передам вам русскую. Ее номер 622.
- Курносая, с ямочками на щеках, да?
- Да. С ямочками. Радистка.
- Вас никто не собирается обманывать, Шмит.
- Я тоже не собираюсь обманывать...
Ирена, стоявшая в дверях, сказала:
- Он прав, пан, он прав. Вы боретесь за свою судьбу, он за свою. Здесь я обязана молчать, иначе он не будет мужчиной.
Весь следующий день Вихрь провел с Седым и Юзефом Тромпчинским. Они медленно ездили по краковским улицам в разбитом, стареньком "вандерере" адвоката.
- Вот, - сказал Юзеф, - хозяин этого магазина Игнаци Ериховский. Сволочь, целует нацистам задницу. Портрет Гитлера выставил, каков, а?
- Ну и что? Хозяин моей новой явки тоже держит в комнате портрет Гитлера, - сказал Седой. - Кричать на каждом углу "я ненавижу Гитлера" проявление ненормальности. Лучше кричи, что ты его обожаешь, но проткни шилом два баллона в их машине - и то больше пользы.
- На твоей новой явке радиопередатчик можно будет установить? - спросил Вихрь.
- Можно. Только нет смысла.
- Почему?
- Засекут. Недалеко шоссе.
- Глупость. Мы с Аней сидели в лесу, и там нас засекли очень даже просто. Один дом - они нас и окружили. А если б было с десяток домов хотя бы с десяток, - неизвестно, чем бы все кончилось.
- Кончилось бы тем, что все десять домов были взорваны, жители расстреляны, а ты сидел бы в гестапо вместе с Анной, - сказал Тромпчинский. - Вихрь, глядите, во-он тот подъезд видите?
- Да.
- Это подвальчик. Там кабаре и проститутки. Я там был ночью: выручка громадная. Хозяин сидит за перегородкой, у него сейф. По-моему, плюс ко всему он спекулирует медикаментами. С гестапо связан уже два года... Он доносит гестаповцам, его весь город ненавидит, этого гитлеровского холуя. Фашист и спекулянт.
- Ночью опасно, - сказал Вихрь. - Задержат патрули.
- Да, - согласился Седой, - ночью мы будем, как голые.
- Стоп, - сказал Вихрь, - а если на немецкой машине? Юзеф, ты мог бы принять участие в этом деле?
- Меня знает хозяин. Меня вообще многие знают в городе.
- Я могу, - сказал Седой, - если очень надо, пойду я.
- Понимаешь, если пойдет один Степан с нашими ребятами, они сразу засветятся, хотя документы Коля им достал через своего интенданта.
- Да, - сказал Седой, - ваших даже в смокинге за версту определишь. Держаться совсем не умеют.
- Здесь банк? - спросил Вихрь.
- Да.
- Идеальнее ничего не придумаешь.
- Расстреляют всех служащих, - сказал Седой, - за пособничество бандитам.
- Ну что? - спросил Вихрь. - Остановимся на кабаре?
- Я - "за" - сказал Тромпчинский.
- "За", - сказал Седой.
На следующий день трое сбежавших из лагеря военнопленных, включенные в боевую группу Коли, пришли на явку Степана. Часов в двенадцать в окно постучали условленным стуком: раз-раз, пауза, раз, пауза, раз-раз-раз. Это были Вихрь и Седой.
- Новиков Игорь, - представился первый.
- Муравьев Владислав.
- Николаев Евгений.
- Садитесь, товарищи, - предложил Вихрь. - Будем беседовать.
В полночь Коля вынес костюмы: ребята переоделись. Седой скептически покачал головой.
- Новиков еще, может, подойдет, - сказал он Вихрю, когда они вышли в другую комнату, - а остальные нет. У них глаза с яростью, их засекут. Там играть придется, там надо часами дожидаться минуты. Они себя засветят. Ребят надо держать для диверсий, а эта штука с эксом не для них.
- Ну что ж... - задумчиво сказал Вихрь, - видимо, ты прав. Пойдем втроем. Ты, Степан и я. Удирать будем на машине Аппеля. У него ночной пропуск.
- Этих ребят я сегодня отведу обратно в лес, а оттуда их перебросим к нашим партизанам, так будет разумно. "Соколы" - большой отряд, я с ним на связи, - сказал Седой.
- Хорошо. Экс отнесем на завтра.
НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ
Берг не любил свой почерк. Он понимал, что его каллиграфический почерк, точные нажимы и неимоверно изящные соединения свидетельствовали о несгибаемом канцеляризме его обладателя. Поначалу Берг гордился и своей феноменальной памятью, и каллиграфическим почерком. Он возненавидел свой почерк, когда до него дошел отзыв Канариса. Он пробовал изменить почерк, но из этой затеи ничего не вышло: почерк вроде дефекта речи - рожден заикой, ну, стало быть, заикой и помрешь. Реванш Берг брал в другом: развелся с женой и пустился во все тяжкие. Как это ни странно, но расчет его оказался точным, и по прошествии года о нем стали говорить не как о канцеляристе, но как об удачливом донжуане, рубахе-парне, незаменимом в компании мужчин человеке, если захотелось после дружеской попойки где-нибудь повеселиться - у Берга всегда были наготове телефоны верных подруг.
