Анатолий Виноградов - Осуждение Паганини
"Новый век родился в крови и железе", - писал Уго Фосколо Наступила эпоха больших боев.
Около гробницы Цецилии Метеллы Паганини свернул с дороги и направился к кустарникам. Наклонившись к земле, он топнул ногой и медленно стал отваливать каменную плиту. Заспанный черноволосый человек встретил его, спросил условный девиз и снова завалил ход.
Паганини, усталый от дневных тревог, лег на соломенный матрац, зажег старинный масляный ночник. Из ниши, украшенной изображением доброго пастыря с овцой на шее, он достал листки нотной бумаги. В эту ночь он кончил карбонарскую сюиту "Посев Язона".
В Риме, на карнавале, был единственный раз сыгран этот шедевр. В Риме, на карнавале, Паганини впервые понял, что он достиг совершенства. Каждое выступление до сих пор было ступенью исполинской лестницы. И вот, наконец, он стоит на вершине, - неслыханно трудный путь, наконец, позади.
Вся последующая жизнь рисовалась теперь Паганини как жизнь человека, высоко поднявшегося над обычным уровнем. Выступления становились для него жертвоприношениями жреца, постигшего отсутствие тайны в своей религии. Не было трудностей во всей мировой музыке, с которыми он не справился бы. Игра для него приобрела тот двойной смысл, который имеет это слово на языке детей и на языке взрослых, с той только разницей, что, помимо наслаждения от игры как высокого применения скрипичного мастерства перед публикой и помимо игры как легкого и счастливого овладения игрушкой, у него появилась забота, которой он раньше не знал. Он стал учитывать затрату жизненных сил. Выступления не отягощали его, но просто он стал как бы отсчитывать количество энергии, потраченной на каждый концерт. Он уходил с эстрады, не ощущая усталости, но и без того радостного возбуждения, которое всегда сопровождало его концерты в Лукке.
Последний концерт в Риме сопровождался новым триумфом. Он был дан в пятницу, в день, когда католическая церковь запрещает концертные выступления. Паганини пользовался такой благосклонностью людей, имеющих силу при дворе папы, что, как это ни странно, разрешение было дано и концерт состоялся Достаточно оказалось простой просьбы Паганини, заявившею о том, что на следующий день он должен уехать.
Перед концертом у него собрались друзья, которые обыкновенно сопровождали его от гостиницы до зала. Один из его римских друзей говорил ему, что пора приняться за создание большой оперы, такой оперы, в которой скрипка имела бы такое же значение, как человеческий голос, и что первую оперу Паганини должен написать, несомненно, в Риме. Паганини удивился: почему в Риме?
- Опера, которая пишется по заказу какого-нибудь города, должна быть написана в этом городе, - заявил собеседник. - Вспомните великого Чимароза: он всегда писал оперу в том городе, который эту оперу ставил.
- Да, но я собираюсь уезжать, - сказал Паганини, - и вряд ли когда-нибудь возьмусь за писание опер.
- Во всяком случае, - сказал собеседник, - вот вам наши пожелания: здесь и тема и заказ.
Он вручил Паганини несколько нотных листков. Паганини смотрел с удивлением на этого человека Около канделябра стояли двое других собеседников и маленькими глотками пили кофе. Паганини взглянул на врученную ему бумагу и быстро закрыл листы.
Его знакомый шепнул ему:
- За этим заказом придут на первом вашем концерте во Флоренции, не потеряйте.
Потом, как ни в чем не бывало, он продолжал разговор о Чимароза. Он говорил, что целиком подтвердились сведения об отравлении великого музыканта.
Создатель оперы "Тайный брак" принадлежал к карбонариям и в 1798 году поднял восстание против неаполитанского короля во имя свободы Италии. Ему было почти пятьдесят лет, когда он вступил на поприще ниспровергателя королей. Он был схвачен и посажен в тюрьму. Его казнь была бы неизбежна, если бы не пошатнулось в это время положение короля Фердинанда. Боясь огласки и молвы, король решил освободить Чимароза. В ожидании пересмотра своего дела Чимароза бежал в Россию. Жизнь там, в этой дикой стране, где нельзя появиться на улице без шубы, была для него очень тяжела. Чимароза вернулся в Италию. Королева Каролина решила во что бы то ни стало не допускать Чимароза в венецианские владения и прибегла к предательскому средству. Четыре капли венецианского яда покончили жизнь великого музыканта в Венеции в 1801 году.
- Так это правда? - воскликнул Паганини.
- Правда. Все лучшие люди Италии приняли участие в нашем движении. Сейчас нет ни одного полка, ни одной роты, ни одного эскадрона, в которых у нас не было бы своих людей.
В это время подошел молодой скрипач Паизьелло. Собеседник Паганини умолк. Паганини приготовил ноты, взял скрипку и вместе с провожатым пошел в концертный зал. Успех был полный. Раскланиваясь, Паганини с ужасом увидел, что двое папских жандармов вошли в зрительный зал и схватили человека, провожавшего его на концерт. Паганини раскланивался, не выпуская из рук нотных тетрадей, свернутых в трубку.
Когда он вернулся домой, он увидел привратника, стоявшего у входа в гостиницу. Привратник стучал большим ключом по ладони и быстро поворачивал ее. Ключ ударял по костяшкам, но, казалось, человек не чувствовал боли. Пронизывающим взглядом он, не отрываясь, смотрел на Паганини.
В комнате все было в беспорядке. Кто-то рылся, кто-то перерыл все сверху донизу и напрасно пытался скрыть следы своего пребывания, стараясь расставить веши по местам. Была поздняя ночь. Паганини вдруг почувствовал страх. Он зажег свечу, тщательно запер двери, раскрыл грязную нотную тетрадь и прочитал на листке нотной бумаги, которую вручили ему под видом заказа, список папских шпионов, посланных на работу в карбонарские венты. Документ вполне достаточный для того, чтобы Паганини очутился в Замке святого ангела.
Надо было бежать, но исчезновение ночью могло вызвать большие подозрения у полиции, и Паганини, взяв себя в руки, решил спокойно дожидаться утра Однако лег он не раздеваясь. Под утро раздался стук Паганини привскочил. Скрипнула кровать, и было уже слишком поздно притворяться спящим. Он бросил быстрый взгляд на окно. Оно было закрыто ставнями снаружи. Стук в дверь возобновился. Паганини поднялся, тихо подошел к двери и с бьющимся сердцем стал около нее. "Так кончилась моя музыкальная судьба", думал он. Он взял трость, с которой никогда не расставался, повернул головку ее в левую сторону и вынул тонкий длинный четырехгранный стилет.
"Жаль, что придется оставить скрипку Гварнери!" Он решил отпереть дверь и быстрым ударом стилета проложить себе дорогу, потом бежать. Он не знал еще, куда бежать, но решил, что если он успеет добежать до Испанской лестницы, то звонарь Тринита деи Монти, несомненно, окажет ему приют и укроет его сначала в саду, потом где-нибудь еще. Все эти мысли промелькнули в одну секунду. Вдруг раздался звонкий и сильный голос:
- Синьор, лошади готовы.
Неведомый друг позаботился о скорейшем отъезде Паганини. Громко зевнув, Паганини сказал:
- Я еще не выспался,
Быстрым движением убрав стилет, он открыл дверь.
Незнакомый человек предложил ему помочь вынести вещи. "Вот уже арест, - подумал Паганини. - Это, несомненно, шпион".
Скрипка и нотные тетради остались в руках у Паганини. Все остальные вещи были взяты этим непрошенным провожатым. Выйдя, Паганини увидел маленькую коляску, запряженную парой крепких и сильных лошадок.
- Как, мы едем вдвоем? - спросил Паганини.
- Да, синьор, так мне приказано.
Заспанный хозяин гостиницы получил деньги, пожелал Паганини доброго пути и, не тратя лишних слов, ушел к себе.
Во Флоренцию прибыли благополучно. При расставании спутник Паганини оставил ему свой адрес и сказал, что может сопровождать его дальше на север, так как, по-видимому, синьор надолго не задержится во Флоренции.
Великая герцогиня Тосканская была на вершине власти, но Паганини сделал новую бестактность: он не появился при дворе, а, как обычно, просто заявил властям о намерении дать в городе концерт. К большому его удивлению, предложение было встречено без энтузиазма, несмотря на то, что во Флоренции Паганини всегда пользовался таким огромным успехом. Ему было указано, что он может рассчитывать на разрешение при условии, что останется на службе у ее высочества. Паганини ответил категорическим отказом. Тогда ему дали понять, что во владениях ее высочества устраивать его концерт неудобно.
Встретившись с друзьями, узнав все флорентийские новости, Паганини был поражен движением наполеоновской армии. До Рима не доходило никаких слухов, там запрещалось печатание газет, там так трепетали перед римским папой, и перед французским императором, что трудно было разобрать, где кончается одна власть и где начинается другая.
- Мое положение было тем хуже, что я не признавал ни той, ни другой, говорил друзьям Паганини.
- ...Однако мне трудно обойтись без концерта во Флоренции, - произнес он под конец, отвечая скорее на собственные мысли. Но эти мысли были поняты старым флорентийским художником Мишателли, который, подойдя к Паганини в упор, сказал ему:
