Вадим Нестеров - Люди, принесшие холод . Книга первая: Лес и Степь

Старик Кудрявцев был сожжен в церкви пугачевцами.

Что же до нашего героя, то после Персидского похода карьера переводчика Василия Бакунина закончилась.

Началась карьера полевого агента Василия Бакунина.

Глава 17

Невидная служба

Сегодня у многих людей несколько искаженное представление о дворянской жизни: «балы, красавицы, лакеи, юнкера…». Ну, в самом крайнем случае — безделье в собственном поместье с французским романом в руках и варка вишневого варенья в медном тазу.

Меж тем, по крайней мере, в восемнадцатом столетии, главным занятием дворянина, основой его жизни была служба — чаще всего военная, реже гражданская. Дворянин служить был обязан, обойтись без этого было нельзя — это была плата за дворянские привилегии. Грубо говоря, повестку в армию дворяне получали при рождении и «откосить» удавалось очень немногим. Служба перестала быть обязательной только при Екатерине II, которая знаменитой «Жалованной грамотой дворянству» 1785 года, наконец-то, освободила это сословие.

Но тогда до этого было еще далеко, поэтому Василий Михайлович служил, служил безропотно и с усердием.

Служба ему досталась не из легких. В то время, как его коллеги по гражданской службе сидели в теплых присутствиях, он мотался по калмыцким улусам и пропадал там месяцами. Вместо конторских столов, скрипа перьев, редких начальственных окриков да теплой печки в углу — лошадь под седлом, ночевки в степи, кислый запах кожи да долгие разговоры с самыми разными людьми. Клокочущая речь, гавкающий хохот, сальные волосы, скрип зубов да каждодневное, истрепывающее нервы в лохмотья ожидание — когда же меня зарежут?

Формально ничего не изменилось — как был дворянин Василий Бакунин переводчиком, так и остался. Вот только помимо официальной и всем известной жизни появилась у него после Персидского похода жизнь тайная, скрытая от всех. Основная его задача была теперь не переводить калмыцкие письма и не перетолмачивать беседы с приезжающими в Астрахань степняками. Василий Михайлович занимался сбором сведений о происходящем в калмыцких улусах, и для этого создал целую сеть осведомителей из простолюдинов и зайсанов, которые передавали российскому агенту важные сведения, как правило — небескорыстно. Вот и катался наш герой по степи — от агента к агенту.

Важность его работы особенно возросла после смерти 82-летнего хана Аюки, когда в калмыцких улусах началась борьба за власть между тремя претендентами — российским ставленником Цеэрэн-Дондуком, Дондуком-Омбо и Дасангом. Слово борьба следует понимать буквально — дело не раз доходило до вооруженных столкновений, и в полномасштабную гражданскую войну мелкие стычки не переросли просто чудом.

И по этой воюющей де-факто степи мотался без сна и отдыха дворянин Бакунин, а губернатор Волынский засыпал нашего героя приказами, о которых тот благоразумно умалчивает в своих воспоминаниях.[85] Так, 28 января 1725 года Василий Михайлович был отправлен в Черный Яр, чтобы ''будучи там и ездя в калмыцкие улусы, наведовался о всех калмыцких владельцах, в каком они состоянии обретаютца, и что уведает, о том бы писал к господину губернатору». 12 февраля последовало новое указание: «чтоб он был при ханском наместнике Черен-Дондуке и проведывал о калмыцких обращениях».[86]

Все это время наш «переводчик», что называется, ходил по краю. Шила в мешке не утаишь, и многие калмыки давно догадывались об истинном лице скромного «толмача». Как раз в то время один из осведомителей Бакунина, некто Токто, сообщил, что ханша Дарма-Бала «имеет об нем подозрение… и называла де ево проведовальщиком» то есть, выражаясь сегодняшними словами, соглядатаем.

Масла в огонь добавляло и то, что российское правительство, активно участвуя в калмыцкой междоусобице, проводило не самую популярную у калмыков линию: разжигало возникшие распри между претендентами, надеясь ослабить слишком уж набравших силу и ставших излишне самостоятельными «подданных». Губернатор Волынский давно говорил: «Для содержания калмык ничто так потребно, чтоб между Аюкой-ханом и протчими владельцы баланс был. Буде же один из них будет силен, тогда их трудно приводить в доброй порядок и прямое подданство». Этот пресловутый «баланс» и поддерживали, вот только подобная политика в условиях междоусобицы прямо противоречила интересам калмыков, что те прекрасно понимали. Те же самые бакунинские агенты докладывали, что «многие их знатные калмыки рассуждают, что им покоя не будет, понеже де у них три хана: первой Черен-Дондук, другой Дондук-Омбо, третей — Дасанг, и что лутче им двоих удавить, а именно Дондук-Омбу и Дасанга, и тако их народ будет покойнея, так как и прежде сего было при хане Аюке, когда он один был ханом».

Кроме того, в Петербурге традиционно считали, что лучше местных знают, как все сделать правильно, поэтому периодически присылали дурацкие — по-другому не скажешь — указания, которые людям, непосредственно работавшим с калмыками, стиснув зубы, приходилось выполнять. Взять хотя бы первоначальное намерение Петербурга поставить на место Аюки Доржи Назарова — младшего сына великого хана, который не имел никаких прав на престолонаследие при живых старших братьях. Ничего, конечно, не получилось, Доржи отказался стать ханом, но осадочек у калмыков, которым русские попытались протолкнуть своего ставленника в ханы, остался.

В итоге получалось, что политика «разделяй и властвуй» рождалась в высоких петербургских кабинетах, а вот проводить ее в жизнь приходилось «полевым агентам», едва ли не самым активным из которых был в то время «переводчик Василей Бакулин» — так его иногда именовали в документах, не особо обращая внимание на правильность написания фамилии. А калмыкам, извините, было не до того, чтобы вникать в нюансы, они видели одно — что губернатор Волынский командует, а орсин Бакунин постоянно мотается по улусам и воду мутит. Раздражение и недовольство накапливалось, и Бакунин понимал, что рано или поздно зреющий нарыв прорвет, и тогда заботить его будет только один вопрос — удастся ли ему уйти из степей в Астрахань живым.

Нарыв лопнул, когда лучший российский полевой агент Бакунин «работал» Нитара-Доржи. Этот внук Аюки был одним из самых авторитетных представителей калмыцкой верхушки, и одновременно же — наверное, самым опасным. Родной брат одного из главных претендентов на престол — Дасанга, он прославился боевыми подвигами в стычках с казахами и ногайцами, и губернатор Волынский считал, «что Нитар-Дорже в калмыцких улусах никого противника нет». Но при этом калмыцкий богатырь отличался абсолютной безбашенностью и был, выражаясь языком веселых 90-х, «беспредельным отморозком». Тот же Волынский, обличая в докладной записке Дасанга, о Нитаре-Доржи отозвался так: «а брат его Нитар-Доржи над всеми ворами архиплут; все владельцы и простой народ другой стороны на них страшно озлоблены, потому что от них ни другу, ни недругу спуску нет, всех обокрали кругом».

Но дело даже не в плутовстве Нитара-Доржи. Гораздо страшнее была его патологическая — на грани психического расстройства — жестокость. По словам его родных братьев, он «в какой день не убьет человека, то убивает лошадь или другую скотину».

Я не буду подробно рассказывать вам обо всех обстоятельствах этого дела — разобраться в этом запутаннейшем узле, связанном из отношений Дасанга, Дондук Омбы, Дондук Даши, Баксадая Доржи (он же Петр Тайшин, основатель известного дворянского рода), Нитара Доржи, Данжина Доржи, Цэрэн Дондука, Лабан Дондука, Гунга Доржи, Доржи Назарова нелегко и профессиональному исследователю. Но в самом общем виде дело обстояло примерно так.

Дасанг со своими многочисленными братьями (авторитетнейшим из которых был психованный Нитар Доржи) поругался с остальными родственниками еще при жизни своего деда Аюки. Разругались вдрызг, до мордобития и военных действий, к которым, собственно, сразу же и перешли. Дралось аюкино потомство отчаянно и самозабвенно, и русская администрация уже и не знала, что с этим делать. Растаскивал разгулявшихся родственников не кто-нибудь, а российский губернатор Волынский самолично, причем едва ли не в прямом смысле слова. Родственники со своими армиями кружили по степи, выискивая удобный момент, чтобы кинуться друг на друга, а между ними бегал губернатор с драгунскими полками и с отчаянной лихостью успевал в последний момент вклиниться между дерущимися и предотвратить кровопролитие и разбой. Причем, своей миротворческой деятельностью он настолько надоел калмыкам — драчунам по природе и призванию — что дело дошло до прямых угроз. Когда Волынский в очередной раз не давал сцепиться насмерть Дасангу и Дондук Омбо, следуя с русскими полками по берегу речки Берекети, разделявшей противников, Дондук Омбо даже прислал к нему нарочного, заявившего, что, если губернатор не остановится, а пойдет дальше, то он, Дондук Омбо, «будет поступать с ним по неприятельски».