Валентин Костылев - Жрецы (Человек и боги - 2)
Елизавета побледнела. Опустилась в кресло.
- А поручик что?!
- Он вскочил со скамьи, стукнул кулаком по столу и крикнул: "Подлые речи слушать не желаю! Про царицу клеветать не дозволю! Достоит ли офицеру позорить клеветою какую ни на есть женщину, а не токмо матушку-императрицу?!" И, хлопнув дверью, поручик ушел. Его пытались задержать, но не смогли. После его ухода граф Лесток сказал: "Теперь он опасен. Надо его застрелить!"
Слепец заупрямился: "Не могу, не могу больше!.. Не губи, красавица-государыня! Не заставляй хулу на тебя устами моими повторять?.."
Елизавета вынула из шкатулки пригоршню золота и отдала слепцу.
- Говори! Я должна все знать, а после ты сыграешь мне пиесу... Будешь награжден мною за свою музыку и за свою правду.
Жалобным голосом продолжал слепец:
- И сказал Шетарди, якобы женщины такие, да еще коронованные, имея власть великую над мужчинами, не могут удовольствоваться единым мужем, хотя бы и законным, тому-де свидетельством являются истории многих дворов. И называл он Елизавету Великобританскую, и поминал Марию Стюарт и всяких иных заморских цариц, у всех-де были любовники, и все-де тем промышляли, ища себе поддержку среди войск и царедворцев. И спорили они о том, чья фигура лучше и лицо также, царицы или жены морского генерал-комиссара Лопухиной. Лилиенфельд и Грюнштейн сказали, что, по их мнению, всеконечно, Лопухина много прекраснее вашего императорского величества и много лучше танцует менуэты, чем ты, царица.
Заметив, что Елизавета почувствовала себя нехорошо, Василиса засуетилась, подала ей кувшин с водой, к которому та и прильнула с жадностью.
- Довольно, - пошептала она, - благодарствую. Иди.
Василиса толкнула слепого в плечо, и тот исчез.
- Однако же, слава богу, что я про то узнала. Я сама опасалась того шетардиева предательства и не оставлю его втуне, - сказала Елизавета. Могу ли я после того быть союзницею Франции? А Лопухина? Гадкая баба! Фу!
Василиса назвала ее в угоду царице коротко, по-солдатски. Елизавета снова крепко обняла и облобызала свою мамку.
- Теперь я знаю, что всего оного причиною, - сказала она, - все те офицеры, солдаты и прихлебатели моего двора времен, когда я была принцессою. Возведши меня в степень государыни, они хотят, чтобы я была таковою же и на престоле и не спрашивала бы с них строгостию своею повиновения... Бывая временами мне равными, они хотят, чтобы я оставалась в оном положении и с державою и скипетром в руках и не считала их холопами своими! Не бывать сему! Царица я!..
Елизавета крупно, по-мужски, зашагала из угла в угол. Она погрозила в окно кулаком.
- Постойте! Увидите, какая я. Все увидите! Меня судят, а я хочу по-своему жить. Чрезмерная воздержанность означает слабость и хилость, иногда осмеяния достойную, как в мужчине, так и в женщине. Притворная стыдливость - украшение трусов. Повинен ли человек, имеющий голову, в том, что мыслит? За что винят меня, имеющую первостепенную красоту?..
Сказав это, она снова остановилась перед зеркалом. Затем голосом командира произнесла:
- Советоваться будем. Вечером, после всенощной, собери у меня моих советниц: Мавру Егоровну Шувалову, Воронцову Анну, Елизавету Ивановну и нового духовника моего отца Дубянского, а теперь, дорогая Василисушка, собирайся к вечерне... Пойдем наши прегрешения замаливать. Думается велики они есть, коли так много о них говорят во всех заграницах даже... Собирайся.
Василиса втайне торжествовала. Наставление Бестужева она выполнила в точности. Значит, теперь будет награда от него.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
После богомолья Елизавета в скорбном молитвенном настроении хотела расположиться на отдых, но ординарец доложил, что в приемной просит разрешения войти Александр Иванович Шувалов, один из помощников начальника тайной канцелярии Ушакова.
- Опять?!. - недовольно вздохнула она, раскрыв Псалтырь. - Ну, пускай идет!..
Шувалов, как всегда касаясь пальцами правой руки пола, низко поклонился царице.
- Что, Иваныч! Иль неотложность? - спросила она.
Шувалов, согнувшись, мягко ступая по ковру, подошел к ней и поцеловал ее руку.
- Прости, государыня!.. Бью челом тебе, матушка! Охрани люди твоя от беса полуденного!..
Елизавета озадаченно вздернула тонкими бровями.
- Слушаю тебя.
- Позорно мне, пресветлая наша владычица, и говорить-то тебе о сем блудодеянии врагов царей и церкви... Ни геройства, ни добродетелей, ни самоотвержения не жди, государыня, от оных людей... Вот взгляни своими святыми очами.
И Шувалов подал Елизавете небольшую железную табакерку, покрытую лаком, с рисунками на крышке.
- Видите, ваше величество, се табакерка, а на крышке у нее намалеван пасквиль - пять персон мужских и одна женская... Женская бесстыдно нагая, без одежды, лицо полное и волосы такого же цвета, как и у тебя, матушка, а на голове у нее царская корона... И тут же, как изволишь видеть, государыня, намалеваны тех персон разговоры, зело неприличные, на английском языке...
- Где ты взял?! - побагровела от волнения Елизавета, бросив в угол табакерку.
- На Гостином дворе... Жиды привезли... Купцы ихние... И такую же именно табакерку видели мои сыщики у известного вам лейб-компанца Грюнштейна... еврея...
- Грюнштейн? Ах он, блудник! Прелюбодей! Осквернитель царствия божия!.. - вся затряслась от негодования Елизавета. - Взять его и, наказав кнутом, выслать вон из нашей столицы! Об изъятии сих табакерок объяви генерал-прокурору князю Трубецкому издать приказ...
- Слушаю, ваше величество!
Шувалов поклонился и хотел выйти, но царица его остановила:
- Оставайся. У нас совет будет. Готовьтесь. Дело есть.
Некоторое время Елизавета сидела в тяжелом раздумье, слезы выступили у нее из глаз...
На следующий день вышел указ:
"О неупотреблении в продажу табакерок и прочих вещей с пасквильными фигурами", и, кстати, выпущен в свет изготовленный еще 2 декабря именной указ Сената "О высылке как из великороссийских, так из малороссийских городов, сел и деревень всех жидов, какого бы кто достоинства и звания ни был со всем их имением за границу и о невпускании оных на будущее время в Россию, кроме желающих принять христианскую веру греческого исповедания".
Грюнштейна наказали кнутом и выслали в подаренную ему царицей вотчину в Пензенском уезде, оставив в его собственность 3591 четверть земли и 927 крепостных крестьян.
Придворные недоброжелатели нашептывали царице, что этого наказания мало и что "еврею не гоже иметь вотчины и толикое множество православных душ у себя в крепости". Но царица своего решения не изменила, приведя этим в великое удивление своих вельмож...
Указ об изгнании евреев из России Сенат разослал немедленно же губернаторам и воеводам по всей стране.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
По дворцовым коридорам поползли шепоты:
- Слыхали?
- Что?
- Фаворит Рыхловский-то уже!..
- Когда?
- Вчера приказ издан не допускать в караул к покоям...
- За что?
- Никто не знает...
- Бедный!..
- После сего отдаления будет иное чье-нибудь приближение.
- Ох, ох, ох! Каким источником новых горестей для России явится сей новый неизвестный?..
- Ш-ш-ш!
- А Алексей Григорьевич что?
- Пьет в Царском Селе... Генералы, царские гонцы, привезли к нему мать... Он устраивает пиры в честь своих родственников...
- А царица?
- Я вижу ее среди изобилия... Наскучив всякими великолепиями, вместо забав, она начинает получать одну тоску... Окруженная многими обожателями, привлекая их любезностию сердца своего, она часто плачет...
- Она и должна плакать!
- О чем?
- О том, что Лопухина красивее ее... Я видела Рыхловского. Он танцовал с Лопухиной в присутствии царицы... Сам Разумовский посматривает в сторону супруги вице-адмирала... Она поражает своею красотою многих...
- Вчера на балу она при всех поставила на колени Лопухину и ударила ее по щеке.
- Быть беде!.. Вчера же царица так разгневалась, что не пожелала принять калмыцкое посольство. Уже две недели калмыки, привезя царице подарки, обивают пороги в иностранной коллегии...
IV
Тихо дремлет в снежных горах Поволжья Нижний Новгород. Горят свечи в доме Гринберга. Залман молится. Что же ему, старому человеку, гонимому властями, оставленному сыном, - что же ему теперь делать, как не молиться? Превыше всего бог! Талмуд учит: "Всею душою твоею люби бога и тогда, когда он отнимает у тебя душу твою, когда для прославления имени его тебе приходится жертвовать жизнью твоею". По впалым морщинистым щекам Залмана текут слезы и тонут в курчавой седой бороде, обрамляющей лицо. Близость страданий предчувствует он. Вчера один русский мелкий торговец потихоньку передавал Залману, что в Нижний пришел какой-то приказ против евреев. На губернаторском дворе пристава болтали о нем, о Гринберге. Что именно, торговец того не слышал.
Рахиль сидит у окна. Она видит большую яркую звезду. И мысли ее растут.
