Анна Баринова - Приключения профессионального кладоискателя
Мерно, тихим голосом повествовал мой старый учитель, как теснили русские, как остался он в окопах один. Немцы уже не «культурно эвакуировались», а просто драпали из-под Москвы. Теодор уходил последним, унося святыню непальского монастыря. Его ждали машина и взвод автоматчиков. И вот все вместе стали они удирать… Поздно: и справа, и слева их обходила русская пехота – сибиряки, и танковые дивизии генерал-майора Котлярова. Потерять или отдать врагу священный талисман, беречь который приказывал сам фюрер, Теодор Зиверс не мог. Проезжая по какому-то населенному пункту (действие разворачивалось в одном из районов Московской области), еще не занятому русскими войсками, но покинутому уже немецкими, он приказал остановиться у пруда с приметным имением на берегу. Взорвав лед, они бережно и аккуратно опустили туда тщательно упакованную святыню – с полной уверенностью в том, что не позднее чем через неделю немецкая армия вернется и заберет все обратно. Провал всей военной кампании представлялся им временной неудачей.
Эти полчаса оказались роковыми. Отряды русских разведчиков под прикрытием танков приближались – и вот уже без особой пальбы и без потерь захватили всех их в плен. Далее выяснилось, что Теодор Зиверс представляет весомую ценность для русской контрразведки. Долго его мурыжили, допрашивали, промывали мозги. Одно время думали обменять на кого-то из наших пленных генералов, да потом как-то не срослось.
После войны вместе с другими военнопленными он занимался восстановлением разрушенного хозяйства: строительством на немецкий манер двухэтажных деревянных домиков в Красногорске. Некоторые из них до сего дня ждут своей очереди на снос.
В этом лагере военнопленных под Красногорском надолго задержались в плену и многие высокопоставленные немецкие офицеры. С питанием было плохо, и пунктуальный немецкий желудок Теодора Зиверса не стерпел столь пренебрежительного к себе отношения. Сильнейший приступ язвы свалил беднягу с ног и – действие развивалось по принципу известного анекдота «доктор сказал – в морг, значит – в морг!», если б не молодая медсестричка Люба. Она прошла всю войну, была ранена, награждена. Для нее не существовало разницы между русскими и немцами, если дело касалось боли. И она заботливыми уходом и лечением отстояла право молодого немецкого офицера на жизнь.
После окончания войны, дотянув срок исправительных работ, Теодор Зиверс понял, что в Германии никто его не ждет: по решению Нюрнбергского трибунала его дядя повешен, других родственников не осталось, а возвращаться – означало подвергать себя новым неприятным процедурам выяснения всех обстоятельств, но уже германской стороной. Ему хватило этого досыта в плену, повторять не хотелось! И он принял решение остаться на советской земле с любимой женщиной. Когда они подали прошение, что хотят пожениться, ему еще раз, а точнее – не раз, хорошенько промыли мозги.
И вот в 1948 году, когда немецких военнопленных отпускали, он уехал жить к Любе в ее родное село. Долгое время пробыл под особым надзором, раз в месяц ездил к особисту. Показал себя с хорошей стороны. Заслужил доверие и органов и односельчан. Наконец, его решение остаться в России было оценено как ответственный шаг сознательного и лояльного социализму человека. Ему выдали новый паспорт на имя Федора Филипповича Зверева и доверили быть учителем в сельской школе, где он преподавал все что только можно, кроме истории военных лет…
Я задумался над причудливой вязью его судьбы, не замечая, что неподвижно внимательно слушаю безыскусное повествование уже третий час. Старик устал, утих и как-то поник весь. Выдержав необходимую паузу – для того чтобы я смог поместить в душу и осознать услышанное, он издалека начал свою просьбу: «Годы мои преклонные. Я болею и знаю, что дни мои сочтены. Но у меня остался долг… Я стремился его вернуть всю жизнь. Ни единой возможности не представилось! Когда мы изымали из монастыря в Непале тот наконечник копья, убивали безвинных людей и грабили, и до сего дня – не могу забыть одного старца-монаха… Он и теперь снится мне. И чем ближе к моей смерти – тем чаще! С копьем и мечом в руках – у них там и оружие-то еще древнее! – он стоял насмерть за святыню и даже умирающий всё молил нас не забирать ее…
Я знаю, что должен во что бы то ни стало вернуть наконечник. Иначе душе моей никогда не будет покоя! В советские времена меня никто не выпустил бы из страны, мне даже в крупных городах было жить запрещено, а следовало – не менее чем за сто один километр от них. Жене я так и не решился рассказать о том, чем занимался раньше. А потом стало и поздно – она долго болела и умерла. Теперь и я стар и немощен и уже не смогу выполнить свой долг. Знаю, что ты увлекаешься поиском кладов и у тебя есть необходимое оборудование, потому и прошу – помоги!»
Он не имел сил дождаться моего ответа, а я не мог отказать. Дрожащей сморщенной рукой мой старый учитель протянул мне карту Подмосковья с заранее поставленной жирной черной точкой и стрелками, указывающими направление движения к ней: «Думаю, не ошибаюсь. Это здесь».
В следующий раз я приехал на родину через несколько недель и сразу же был опечален известием, что мой старый учитель преставился. Я сразу же подумал о том, что мое невысказанное обещание в нашу последнюю с ним встречу теперь останется грузом на моей совести. Я должен был его выполнить. Но проходили месяцы, годы. И как-то за другими неотложными делами руки не доходили – как это обычно бывает! Но вот последнее время я стал себя тревожно чувствовать, часто и беспричинно болел, гнетущие мысли стали посещать, а ночью в снах мне являлась фигура молодого эсэсовца с очень узнаваемыми чертами лица. Он смотрел на меня из полной пустоты с немым укором, как бы молчаливо напоминая: «Когда же? Ты же обещал!»
Тогда я понял, что пора. Была зима. Мы с товарищами выехали на машине и достаточно быстро нашли дорогу, так как немецкий офицер прекрасно разбирался в картографии, и, конечно, не ошибся. Вот и населенный пункт, названия которого он не знал. В настоящее время это деревня Лесное Рузского района. Мы быстро нашли этот пруд. Имения, конечно, уже не было – только остатки фундамента. Сходилось все. И даже удалось нам пообщаться с одной из местных старожилок из ближнего к пруду домика, которая подтвердила, что за полчаса до того, как в эту деревню вошли советские войска, останавливалась немецкая машина, фашисты взрывали лед и что-то затапливали. После войны в деревню практически никто и не вернулся из местных жителей. Бабушка случай не забыла, но внимания большого ему не придала, хотя и рассказывала иногда знакомым.
Со специальным глубинным прибором походив по льду, мы получили устойчивые отзывы на несколько крупных скоплений металла, ввели в JPS зафиксированные точки и стали ждать, когда прогреется вода и можно будет нырнуть и вытащить. И вот в конце мая, уже взяв оборудование для подводного поиска, мы с коллегами вернулись на этот пруд. Первой отмеченной нами точкой оказалось затопленное колесо трактора, второй – решетчатая пружинная сетка от старой железной кровати. С третьей повезло – это был «цинк» из-под патронов, тщательно запаянный и весомый. Тут же на берегу обычным консервным ножом мы его вскрыли и увидели красивую медную шкатулку с чеканным узором восточного стиля. Отковырнув ее замочек, наткнулись на другую, поменьше, из легкого светлого сплава, инкрустированную кусочками перламутра. В ней помещалась еще меньшая, обтянутая алым шелком с нанесенными черной краской по нему иероглифами. В нетерпении извлекали мы этих «матрешек»…
И вот наконец в ноздри ударил сильный и пряный запах. Это была последняя, самая маленькая и самая красивая, сделанная из ароматического дерева шкатулка. А в ней помещался сияющий, остро отточенный наконечник копья. Смотрелся он так словно только вчера сделан и наточен, – однако профессиональный глаз не обманешь! Нам сразу стало ясно, что эта древняя вещь изготовлена вручную и по каким-то давно забытым технологиям и, вероятно, уход за ней тоже был особый. Но самое главное: нам всем постоянно казалось, что, как мы ни кладем этот наконечник, острие его всегда разворачивается и показывает строго на запад.
Мои товарищи знали цель экспедиции, никто не претендовал на дележ и заработок, все мы хотели отдать долг памяти немецкому офицеру, которого причудница-судьба сделала русским учителем. В кратчайшие сроки после нашей экспедиции, выяснив через посольство Непала адрес монастыря, где могла в прежние времена храниться эта святыня, мы отправили ценную находку туда.
Прошло достаточно много времени, и в суете повседневности я готов был позабыть об этом приключении… но тут, почти через год, пришел конверт с непонятными марками, непереводимой подписью… Письмо было написано на корявом русском, но, к счастью, приложен английский дубликат. Автор – монах, имя которого я так и не смог ни усвоить, ни произнести – рассказывал о налете на монастырь экспедиции «Аненербе». Монахи готовы были отдать немцам все, кроме главной святыни – наконечника. Ведь с ним связана древнейшая легенда, гласящая: пока этот сверкающий наконечник, в котором заключены злые духи войны, находится в монастыре, его сила скована и монахи охраняют его, монастырь будет благоденствовать и процветать. Потому что миссия обители и всех живущих в ней – не выпустить в мир наконечник копья и таящиеся в нем силы зла. Все попытки уничтожить наконечник безрезультатны и лишь умножают его разрушительную силу. Таким образом, добрые монахи волей-неволей считаются хранителями зла – один из парадоксов, на которых построена восточная религия! Но, если только наконечник отберут или похитят, монастырь захиреет и прекратит свое существование.
