Джалал Баргушад - Обнаженный меч
Торг был в самом разгаре. Покупатели отбирали рабынь, отводя в сторону тех, приобрести которых намеревались. Толстая, кувши-яоногая, старая иудейка с мясистым лицом, поросшим уродливыми волосами, разыскала Баруменд у бассейна. Она должна была так подстрелить свою добычу, чтоб никто другой не смог бы потребовать доли.
Старая иудейка, позванивая мешочком с деньгами, отошла от Баруменд и приблизилась к Фенхасу, который о чем-то толковал с Горбатым Мирзой. Казначей, подавшись вперед, прислушивался к ях разговору. Горбатый Мирза, завидев старуху, весь подобрался. Но напрасно — старуха знала свое дело. Подойдя к Фенхасу, она робко поклонилась и жалобно спросила:
— Купецкий голова, сколько заплатить вон за ту? Фенхас, обернувшись, краем глаза глянул на высокую, светловолосую женщину: "Это же ангел!" Тыльной стороной ладони потерев глаза, Фенхас еще раз внимательно с ног до головы оглядел Баруменд и подумал о старой иудейке: "Ну, у тебя, образина, губа не дура. Кто ж отдаст тебе такую красавицу? Такую цену заломлю, что с базара уберешься".
Баруменд и без украшений была привлекательна. Возможно, среди хуррамитских пленниц второй такой женщины и не было. Только лицо ее белое было омрачено. Казалось, пятнышко в правом глазу попало в бурю. Краски, мастерски наложенные наряжаль-щицей, не могли скрыть ее скорби и гнева. Будь ее воля, она обрушила бы высокие своды этого базара на голову Фенхаса. Будь ее воля, она подожгла бы Золотой дворец Гаруна аль-Рашида, виновника всех бед, который принуждает людей пресмыкаться подобно ужам. Баруменд, поняв намерение похотливо оглядывающего ее купца Фенхаса, возмутилась и сразу двинулась на него:
— Червяк могильный, раздавлю тебя! — и обеими руками вцепилась в блестевшее от пота толстое горло Фенхаса: — Задушу тебя! Имущество хуррамитов может поднять даже один петух, а честь не потянет весь караван халифа Гаруна! Мы покоряться не приучены. Это злодейство неотмщенным не останется! Придет время и мои сыновья сорвут золотую корону с халифа и превратят ее в воронье гнездо.
У Фенхаса глаза на лоб полезли. Он еле вырвался из рук Баруменд. Он и в мыслях не допускал, что его могут так оскорбить, да еще прилюдно. "Она ославит меня на весь базар. И без того купцы-завистники выискивают, что бы такое передать обо мне пересмешнику аль-Джахизу. Чем быстрей избавлюсь от этой ведьмы, тем лучше". Фенхас, желая обернуть неприятность в шутку, придал своему отвратительно-злобному лицу невозмутимость и ласковость, обернулся к дрожащему Мирзе Горбатому:
— Сто раз говорил вам, чтобы рабыням не давали альгурбаний-ского вина. Выпив, они не могут вести себя на базаре. Не видишь, как они горланят у бассейна?
Мирза Горбатый посерел. Будто побывал на том свете. Но, боясь, что Фенхас может догадаться, слова не проронил.
Мутные глаза старой иудейки выпучились. "Если узнают, петли не миновать". Ишь, какая гордая! Даже любимице халифа, Зубейде хатун, далеко до нее!
Фенхас был купцом до мозга костей. Ради прибыли и на смерть отправился бы. В самый разгар торговли он готов был вынести и более тяжелые оскорбления: "Что мне от ее криков?" Чтобы избавиться от нее, пока слух не разошелся по всему базару, он протянул руку старой иудейке:
— Если и вправду купить желаешь: четыреста динаров! — Фенхас так сжал дрожащую дряблую ладонь старухи, что на ее выпученных глазах выступили слезы. — Ну, как? Чего молчишь? Биту!
Старая иудейка что-то прочитала в подозрительно глядящих на нее глазах Фенхаса и, чтоб он не успел переменить свое решение, тут же ответила;
— Иштирату!
Будто старуха горячими углями прикоснулась к пухлой физиономии Фенхаса: "Поспешил, ох… надо было, заломить пятьсот динаров!" В заплывших мясом черных глазах купца застыло раскаянье. Но у базара Сугульабд были свои законы: "Биту!", "Иштирату!" Эти слова были равны клятве на коране, после них купец если даже нес убытки в сто тысяч динаров, не имел права отменять сделку. Фенхас, стиснув зубы, выплеснул всю свою злость на Горбатого:
— Мирза, куда смотрели твои ослепшие глаза? Не ты ли говорил, что здесь нет женщин, стоящих четырехсот динаров?
Горбатый Мирза покорно сжался, пригнул плечи и, обиженно скривив губы, приложил руки к груди:
— Да буду я твоей жертвой. Разве ты не был рядом со мной у хорасанских ворот? Сам же видел, в каком состоянии были пленные. Откуда мне знать, что хуррамиты после того, как их накормишь да напоишь, превратятся в шахинь!..
Фенхас опять стал распекать себя:
— Чтоб глаза мои повылазили! Как же я раньше не заприметил ее?! Как же я упустил ее?!
Старуха-иудейка, отсчитав деньги, вручила их казначею и, взяв Баруменд за локоть, вывела с базара, усадила у базарных ворот на оседланного черного коня. К ним тотчас подбежал коренастый фарраш-стражник:
— Кто купил эту рабыню?
— Я купила, — ответил,^ старуха.
— А кто позволил ей садиться на коня?
— У бедняжки ноги больные, ходить не может. Фарраш передразнил старуху:
— Ноги больные… Ноги больные… Если так, посади на осла. Глупая старуха, разве ты не знаешь указа повелителя правоверных Гаруна ар-Рашида, что в Багдаде позволено ездить верхом только знатным мусульманкам? Раскрой как следует уши и слушай. Иудейки, христианки и женщины всех других немусульманских племен должны ездить по Багдаду только на ослах! А мужчины ваши вместо пояса должны носить веревку. Роскрой свои оглехшие уши и услышь такова воля халифа Гаруна ар-Рашида.
Старуха, испугавшись, что снова завяжется ссора и Баруменд накинется на фарраша так же, как на Фенхаса, дрожащей рукой достала из мешочка, похожего на большого паука, один динар и, плутовато ухмыльнувшись, сунула в ковшеподобную ладонь фарраша. Тот, подумал: "Это другое дело!" и раза два кашлянул. Губы растянулись в некоем подобии улыбки, обнажив желтые гнилые зубы. Старуха, взяв коня под уздцы, прикрикнула на евнуха:
— Эй, кузнечик, чего разморгался? Двигай, пошли!..
Знатные мусульманки, жеманно державшиеся в отделанных золотом и серебром седлах на конях, крашеные хной хвосты и гривы которых светились под солнцем, раздвигая края черных шелковых покрывал, презрительно смотрели на старуху и махали на нее руками, словно осыпая пеплом:
— Поганые! Для вас и ослов жалко, вам только на свиньях разъезжать!
А перед Баруменд уже приоткрылись ворота Свободы.
После вечернего намаза на Сугульабдском базаре, на котором целый день стояли шум и толчея, не осталось никого, кроме трех, уборщиц. В тишине фонари, висящие на коротких столбах, помигивали. Три негритянки, ворча, подметали базар. Они, подобно, детям, подбирали с земли разные блестящие бусинки, вытирали их:
— Какая красивая!
— Ой, и вправду — красивая.
— Отнесу дочери, пусть порадуется.
— Интересно, какой счастливицы эти бусы?
Бусы пахли духами. Уборщицы опять что-то искали вокруг бассейна.
Ветер, сорвав с нескольких рабынь красные шелковые платки, закинул их на финиковые деревья. При свете луны и фонарей онш наводили печаль подобно одежде умерших. Фонтаны грустно перешептывались. Ночующие на деревьях птицы, казалось, спрашивали на своем наречье одна у другой: "^Куда подевались прекрасные пленницы хуррамитки? Куда увели их купцы?"
Голоса рабынь доносились с Тигра. Они пели. Корабли, глубоко осев, будто под тяжестью груза — горя и печали — и тяжело покачиваясь, плыли по Тигру к мосту Рас-аль-Чиср. Рабыни глядели на воду, освещенную луной. Ветер раздувал паруса, сшитые из четырехугольных кусков материи серого и красного цветов, и напоминавшие шахматные доски. Черные, похожие на негров, изнуренные, худые, полуголые перевозчики недвижно лежали на берегу рядок с привязанными лодками.
На другом берегу реки, над величественным Золотым дворцом, над мечетью Газмийя, над Дворцом Золотых ворот вился легкий туман. Кое-где все еще виден был свет. По Тигру шла серебряная лунная рябь. На береговых "деревьях смерти" вновь раскачивались, повешенные. В эти тяжелые минуты рабыни жили надеждами, вспоминали свое прошлое, гордились им и как ни в чем не бывало пели:
Объявится ль пророк, который смелокичливому Багдаду возвестил бы,что в племени сосущих молокошальных верблюдиц и вонючих козне наберется сотни человек,которые все вместе бы сравнялисьс одним хотя бы волоском Ширвина,иль Джавидана, что великомудр.Мой дед — Шахраи, мой прадед — Джаваншир.Достойнее, чем мой преславный родне отыскать, хоть обойди весь мир.
С соседнего корабля отзывались рабы-хуррамиты.
Фарраши, пустив вскачь своих коней по берегу, тыча плетками в сторону кораблей, поносили купцов:
— Эй, протухшие верблюжьи туши! Заткните глотки этим негодяям!
Купцы притворялись, будто не слышат, а рабы назло фарра-едам пели еще громче:
