Святослав Рыбас - Жизнь и смерть Петра Столыпина
В этих словах слышится обращение и к царскому окружению, и к думской оппозиции: «Проявите терпение! России одинаково необходимы Дума и реформы».
Показательно направление действий Столыпина при принятии нового продовольственного устава, который определял порядок помощи крестьянам во время неурожаев. Можно подумать, зная земледельческие пристрастия Реформатора, что он будет выступать за щедрую помощь всем нуждающимся. Но это справедливо только отчасти. По существу, он отвергает вечный общинный принцип равной помощи, прекращает бесплатное «кормление», заменяя его новой рациональной системой: состоятельным крестьянам продовольствие и семена выдавались как ссуда, для несостоятельных устраивались общественные работы, где на строительстве, например, дороги, можно было заработать на пропитание, а бесплатная помощь давалась только совсем маломощным. Даже сегодня у многих читателей мелькнет мысль о нарушении Столыпиным идеалов социальной справедливости, о каковых, впрочем, в капиталистическую пору думать было вовсе не обязательно. Однако Реформатор отвечал в Думе и на наш вопрос, сказав, что эта мера положила предел «развращающему началу казенного социализма». (Речь 9 ноября 1910 года.)
Патриархальный социализм общины и государственный социализм одинаково тормозили развитие народных сил. Все же какая смелость была нужна, чтобы внешне отнять у голодающих кусок хлеба, но дать возможность его заработать!
За два дня до произнесения слов о «развращающем начале» умер Лев Николаевич Толстой. Угас один из «духов русской революции», писавший в дневнике о «сострадательном отвращении к П. Столыпину». Уходила патриархальная Россия.
Но не идеалистические, небывалые Платоны Каратаевы, а практические русские мужики, восхищавшие Константина Левина в «Анне Карениной», теперь двигались по дороге, расчищаемой Реформатором.
В том же 1910 году А. И. Гучков, лидер партии «октябристов» и представитель крестьянско-купеческой России, стал председателем Думы. Реальный русский, побывавший и на освоении азиатских просторов в Китае, и на англо-бурской войне в Южной Африке, союзник Столыпина, Гучков хотел иметь прямое влияние на царя в деле развития реформ. Он был представителем того динамического начала русского народа, которое продвинуло империю из угро-финских лесов до Варшавы и Аляски. На самодержца Государя императора он смотрел несколько реалистичнее, деловитее, чем аристократ Столыпин.
Однако из желания Гучкова ничего не вышло. Царь не терпел открытого давления и догадался, к чему стремится Гучков. На первом приеме он вопреки своей приветливой манере встретил нового председателя Думы очень холодно. Было ясно, что ни о каком влиянии на царя не может быть речи.
У Гучкова тоже развеялись иллюзии. Во вступительной председательской речи через три дня после аудиенции он прямо намекал на расхождение с Николаем:
«Я убежденный сторонник конституционно-монархического строя и притом не со вчерашнего дня... Вне форм конституционной монархии... я не могу мыслить мирного развития современной России... Мы часто жалуемся на внешние препятствия тормозящие нашу работу... Мы не можем закрывать на них глаза: с ними придется нам считаться, а может быть, придется и сосчитаться».
(История предоставила Гучкову возможность расчета. Вместе с В. В. Шульгиным он 2 марта 1917 года принял у Николая II отречение. В дневнике царя об этом написано: «2 марта. Четверг. Утром пришел Рузский и прочел мне длиннейший разговор по аппарату с Родзянко. Под его словам, положение в Петрограде таково, что министерство из членов Государственной Думы будет бессильно что-либо сделать, ибо с ним борется эс-дековская партия в лице рабочего комитета. Нужно мое отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку Алексееву и всем Главнокомандующим. В 12 с половиной часов пришли ответы. Для спасения России и удержания армии на фронте я решился на этот шаг. Я согласился, и из Ставки прислали проект манифеста. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с которыми я переговорив и передал подписанный переделанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжелым чувством: кругом измена, трусость, обман».)
Как бы там ни было, начиная с 1910 года Гучков становится врагом Николая. Именно ему принадлежит первенство в обвинительных речах против Распутина с думской трибуны. («Хочется говорить, хочется кричать, что церковь в опасности и в опасности государство... Какими путями этот человек достиг центральной позиции, захватив такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти?»)
Конечно, было бы упрощением связывать все это с немилостью царя. Не только один Гучков переходил в оппозицию. Столыпин, как мы уже знаем, тоже становился не всегда удобным.
Депутат Думы В. В. Шульгин назвал причину торможения, наметившегося тогда, — «людей, гораздо более крепкоголовых, чем саратовские мужики, людей, хотя и высокообразованных, но тупо не понимавших величия совершавшегося на их глазах и не ценивших самоотверженного подвига Столыпина».
Революция раздавлена, террористы больше не грозят, экономика на подъеме — для чего, спрашивается, напрягать волю и ум?
Далеко не все удавалось и Столыпину. Например, С. И. Тимашев, министр торговли и промышленности в его кабинете, в воспоминаниях отмечает:
«Намерение Столыпина... выдвинуть в первую очередь экономические вопросы, осталось неосуществленным, хотя время для этого было чрезвычайно благоприятным. Наступило внутреннее успокоение, политический' горизонт казался безоблачным, иностранные капиталы прибывали, во всех отраслях хозяйственной деятельности страны наблюдалось большое оживление, и приходится очень сожалеть, что это хорошее время было упущено... Председатель Совета был главным образом занят осуществлением предпринятой им крупной землеустроительной реформы».
Упрек Реформатору?
Бесспорно. Даже больше чем упрек.
Однако нет ли в словах Тимашева преувеличения? В октябре 1910 года журнал «Промышленность и торговля» печатает статью с многозначительным названием «Наши противоречия». Что это за противоречия?
«Ныне наблюдается у нас несомненный избыток свободных капиталов. Они стараются проникнуть всюду, лишь бы не в отечественную промышленность. Такое печальное и крайне опасное явление объяснимо лишь тем гнетом и преследованием, которым подвергается у нас всякая инициатива и самодеятельность, как со стороны правительства, так и со стороны общественного мнения, поскольку последнее выражается русской периодической печатью. У нас господствует еще панический страх перед тем, как бы кто не заработал».
Поскольку газеты правительство не контролировало и панический страх перед предпринимательством оно не порождало, то, по-видимому, надо упрекать не кабинет. Тем более в том же журнале прямо говорилось, что «Проект росписи государственных доходов и расходов на 1911 год дает блестящую картину наших финансов. Задача оздоровления русских финансов превосходно закончена». Следовательно, надо искать причину противоречий в чем-то другом, не в фигуре человека, выступившего против «развращающего начала казенного социализма».
Но в одном журнал прав: страна общинного равенства, «нация без потребностей», как определяли русских иностранные предприниматели, не могла принять темпов происходивших перемен.
Община — это не только крестьяне, не выпускающие своего соседа отделиться на хутор или «в отруб». Это еще и вековая традиция, национальный характер, особенности народной психологии.
Не успел Столыпин выравнять баланс интересов в деревне, как накопленный в сельском хозяйстве капитал застучал кулаками русских промышленников в двери правительственного кабинета. Здесь же и Гучков.
А рядом и Государь император. И миллионы его подданных.
Поэтому упрек Столыпину — это скорее всего упрек всей России в том, что она не успевает...
Тут, впрочем, вспомним Эдмонда Тэри и профессора Аугагена, сделавших выводы, что очень даже быстро Россия успевает!
Успевала настолько, что за десятилетие 1904-1913 годов прирост промышленного производства был 88 процентов.
На эту силу опирались притязания русских деловых людей типа Гучкова. Они требовали большего, чем давала им реальность, и в конце концов дошли до 2 марта 1917 года.
Что было дальше? Временное правительство, Гучков — военный министр, Милюков — министр иностранных дел.
Затем «керенщина», попытка генералов остановить развал страны (мятеж Корнилова, дискредитация армии).
Октябрьский переворот.
Что такое Россия? Что такое оусские? Что такое «русский сфинкс»?
Вот вопросы, которые стоят перед каждым поколением и которые встали и перед Реформатором.
Представить ход его мыслей помогают работы его младшего современника, писателя русской эмиграции Ивана Солоневича.
