1917. Народ и революция - Виктор Иванович Калитвянский

сторонником насильственной смены власти. «…Вся хозяйственная, экономическая жизнь страны катилась под гору, потому что та власть, которая должна была взять на себя организацию… <…> тыла, была и бездарна, и бессильна, – говорил Гучков на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства. – В этот-то момент для русского общества, по крайней мере, для многих кругов русского общества и, в частности, для меня стало ясно, что как во внутренней жизни пришли мы к необходимости насильственного разрыва с прошлым и государственного переворота, так и в этой сфере, в сфере ведения войны и благополучного ее завершения, мы поставлены в то же положение… <…> Вина, если говорить об исторической вине русского общества, заключается именно в том, что русское общество, в лице своих руководящих кругов, недостаточно сознавало необходимость этого переворота и не взяло его в свои руки, предоставив слепым стихийным силам, не движимым определенным планом, выполнить эту болезненную операцию».23

2

Наш великий писатель Александр Солженицын, закончив одну из частей «Красного колеса» – «Март Семнадцатого» – почувствовал «органическую потребность: концентрированно выразить выводы из той массы горьких исторических фактов». В течение 1980-1983 г.г. он пишет большую статью «Размышления над Февральской революцией» и пытается понять причины революции.24

С одной стороны, – полагает Солженицын, – к началу 1917 года «российская монархия сохранялась ещё в огромной материальной силе, при неисчислимых достояниях страны. И к ведению войны<…> И – для сохранения внутреннего порядка: образ царя твёрдо стоял в понятии крестьянской России, а для подавления городских волнений не составляло труда найти войска».

С другой стороны, налицо была общая «моральная расшатанность власти», которая выражалась в том, что власть неспособна противостоять революционному хаосу. Эту расшатанность Солженицын объясняет «мощным либерально-радикальным (и даже социалистическим) Полем в стране. Много лет (десятилетий) это Поле беспрепятственно струилось, его силовые линии густились – и пронизывали, и подчиняли все мозги в стране, хоть сколько-нибудь тронутые просвещением, хоть начатками его. Оно почти полностью владело интеллигенцией. Более редкими, но пронизывались его силовыми линиями и государственно-чиновные круги, и военные, и даже священство, епископат (вся Церковь в целом уже стояла бессильна против этого Поля), – и даже те, кто наиболее боролся против Поля: самые правые круги и сам трон. <…> Поле струилось сто лет – настолько сильно, что в нём померкло национальное сознание и образованный слой переставал усматривать интересы национального бытия. Национальное сознание было отброшено интеллигенцией – но и обронено верхами. Так мы шли к своей национальной катастрофе».

У Солженицына в революции виноваты все.

Император Николай Второй: «сам более всех несчастный своею несилой, он никогда не осмеливался ни смело шагнуть, ни даже смело выразиться»; <…> Ему была вверена эта страна – наследием, традицией и Богом <…> Он предпочёл – сам устраниться от бремени. Слабый царь, он предал нас. Всех нас – на всё последующее».

Монархия как институт – «как бы заснула. После Столыпина она не имела ясной активной программы действий, закисала в сомнениях. Слабость строя подходила к опасной черте».

Дворянство как класс – «столько получивший от России за столетия, <…> так же дремал, беззаботно доживая, без деятельного поиска, без жертвенного беспокойства, как отдать животы на благо царя и России. Правящий класс потерял чувство долга, не тяготился своими незаслуженными наследственными привилегиями, перебором прав, сохранённых при раскрепощении крестьян, своим всё ещё, и в разорении, возвышенным состоянием».

Церковь в дни величайшей национальной катастрофы «и не попыталась спасти, образумить страну. <…>Духовенство <…> утеряло высшую ответственность и упустило духовное руководство народом. Масса священства затеряла духовную энергию, одряхла».

При всем том, по Солженицыну, не пропала бы страна, «сохранись крестьянство её прежним патриархальным и богобоязненным. Однако за последние десятилетия обидной послекрепостной неустроенности, экономических метаний через дебри несправедливостей – одна часть крестьянства спивалась, другая разжигалась неправедной жаждой к дележу чужого имущества <…> Это уже не была Святая Русь».

Что касается интеллигенции, образованного общества, либералов – они, по мнению Солженицына, – есть проводники того самого губительного либерально-радикального Поля, которое опутало страну. Либералам достаются самые нелестные эпитеты и характеристики. Князь Львов – размазня. Милюков – окаменелый догматик, засушенная вобла. Гучков – потерявший весь свой задор, усталый и запутлявший. Керенский – арлекин, не к нашим кафтанам… Только два человека удостоились положительных характеристик в статье Солженицына – Столыпин и… Маклаков.

Итак, Солженицын полагает, что в революционной катастрофе виноваты все. Но очень интересно – какие именно обвинения он предъявляет каждому виновнику.

Император Николай виноват в том, что не сумел и не посмел защищать свою власть от взбунтовавшейся черни. При этом Солженицын ставит в пример большевиков, которых ненавидит: они не допустили падения власти в гораздо более тяжелых для них обстоятельствах 1941 года…

Дворянство виновно в том, что почивало на лаврах своих сословных преимуществ. Церковь – упустила духовное руководство народом. А крестьянство – перестало быть патриархальным и богобоязненным.

Таким образом, по мнению Солженицына, Россия избежала бы революции в том случае, если бы власть монарха была незыблема и он бы защищал эту власть во что бы то ни стало; если бы дворянство проснулось от своей спячки и снова стало лидирующим государственным сословием; и главное – чтобы крестьянство (более 80 % населения страны в начале 20 века) – под руководством церкви оставалось бы тем же патриархальным сословием, каким оно было многие сотни лет, молчаливо и терпеливо несла бы тяготы и повинности, обеспечивая самое существование государства…

Нетрудно заметить, что представления Солженицына об идеальном русском государстве практически совпадают с образом идеальной России у Столыпина и Николая Второго (разве что последний не мог проводить такую линию твёрдой рукой), – при том что реальная Россия в любой момент её развития никогда таким государством не была…

3

К 90-м годам прошлого века среди немалой части историков и публицистов в России сложилась, во многом под влиянием авторитета Александра Солженицына, такая формула: предреволюционная Россия, ведомая Столыпиным и его идеями даже после его смерти, развивалась успешно; если бы не мировая война, то никакой революции не случилось бы; «либералы» раскачали лодку, а когда монархия пала, власть удержать не сумели.

Эта формула всем хороша, кроме одного, но самого главного: она не объясняет причин и результатов революции. Тезис «либералы раскачали лодку – и трехсотлетняя империя пала» – не выдерживает серьезной критики. Грандиозная русская революция, полностью уничтожившая прежний строй жизни огромной страны, предстает каким-то случайным эпизодом, а глубоких причин её не находит даже такой упорный исследователь, как Солженицын, который чуть ли не в лупу рассматривает предреволюционные события. В конце концов, он приходит к выводу, что виноваты – все. Но ведь если виноваты все – это означает, что никто не виноват…

27 сентября 1915 года газета «Русские ведомости»