1917. Народ и революция - Виктор Иванович Калитвянский
Милюков писал, что основной вывод Маклакова – «тот, что либералы – главные виновники революции, ибо они изменили тому понятию, которое Маклаков для них составил, и не выполнили своей «исторической роли». И не «либералы» вообще, а именно кадеты, узурпировавшие право говорить и действовать от имени либерализма. Они виновны, без снисхождения, – и «история будет к ним еще суровее, чем их несчастные современники». <…> Как же поступит «история» с теми, кто сделал революцию неизбежной, и с теми, кто совершил ее фактически: с реакционерами и с революционерами? По Маклакову, история найдет для них смягчающие обстоятельства, которых он не находите для к. д.».16
Не одобрял Милюков и того обстоятельства, что бывший его соратник выдвигает на роль «истинного» либерала Петра Столыпина: «Маклаков вообще выбирает Столыпина в свои герои. <…> Он очень сомневается, чтобы кадеты в роли министров спасли Poccию от революции <…> Но в чем Маклаков совершенно убежден, это в том, что Столыпин наверное спас бы Россию. И он обвиняет «режим» (т. е. царя), что он не узнал в Столыпине своего спасителя».17
«Маклаков, игнорируя политическия задачи Столыпина, – продолжает Милюков, - выдвигает на первый план «либеральное» значение его реформ, как уравнивающих крестьян с другими сословиями и вводящих право частной собственности вместо патриархальной общины. Маклаков не может не знать, что «ставка на крепких» мужичков сопровождалась ограблением менее состоятельных и этим пытались отвести внимание крестьянства от дворянских земель. <…> Если Маклаков думает, что «история признала правоту Столыпина перед его противниками», то он забывает, что «история» начисто смела столыпинских хуторян».18
«Революции нельзя было предотвратить, – заканчивает Милюков, - и с этим, в противоречии с самим собой, невольно соглашается и Маклаков, так красноречиво говорящий о «смерти» режима и об «обреченности» императора. Но взять революцию в руки, канализировать ее было, по моему мнению, возможно в течение первого времени. <…> Умеренные социалисты очень слабо и неуверенно, но все же пытались бороться с большевизмом. Социалистические министры быстро приходили к пониманию значения государственности. Но это понимание только ускоряло их дискредитацию в массах. Процесс этот еще раз доказывает, что в игре действовали такие forces majeures, справиться с которыми стало с известного момента не под силу отдельным деятелям. Как жалко среди этого вихря событий <…> выглядит попытка навязать наиболее ответственную роль наименее ответственным – и потом судить их за то, что они оказались «ниже своей исторической роли».19
Взгляды Маклакова, как нам представляется, нашли отражение в знаменитых мемуарах члена ЦК кадетской партии Ариадны Тырковой-Уильямс «На путях свободы». Воспоминания Тырковой-Уильямс имеют как бы две пересекающиеся и растворенные одна в другой части. Первая – это собственно воспоминания о событиях вокруг работы первого русского парламента. Здесь автор с большой художественной силой воссоздает обстановку тех лет, не скрывая симпатии к освободительному движению начала 20-го века. Вторая часть – это разнообразные отступления, в которых даются оценки политическим деятелям, тактике и стратегии кадетов. В этих оценках чувствуется их «поздний», постфактум уже характер, видна солидарность автора мемуаров с основными тезисами Маклакова.
Едва ли не самым упорным и глубоким критиком Маклакова стал один из редакторов «Современных записок» эсер Марк Вишняк. Он опровергал самый главный вывод Маклакова – о том, что «прогрессивная общественность» не сумела договориться с властью о совместном реформировании русской жизни и этим предопределила будущее трагическое развитие событий.
По мнению Вишняка, Маклакову «открываются только два прямолинейных пути: путь эволюции, или «соглашательства» со старой властью во что бы то ни стало, и путь революции, неизбежно ведущий, хотя и с проклятиями, но все же к приятию Октября. Такое геометрически-прямолинейное построение исторически неправильно и жизненно нереально. Оно не считается с тем фактом, что и в «революционной демократии» всегда существовало – от Герцена и до Чайковского и Брешковской – течение, которое вовсе не было энтузиастом революции во что бы то ни стало. Это течение предвидело революцию, считало ее неотвратимой, но признавало ее не желанным днем, a днем р о к о в ы м, отчаянным средством; хотя и неизбежной, но варварской формой прогресса».20
Вишняк напоминает, что Маклаков почему-то напрочь забывает тот факт, что путем «соглашательства» с властью, во что бы то ни стало, «партии эволюции» пытались идти долго и упорно. «Воскрешать ли из забвения «работоспособность» столыпинской III-ей Думы, чтобы получить право утверждать, что считавшая себя либеральной русская общественность может быть обвинена в чем угодно, но только не в недостатке уступчивости, a иногда и прямой угодливости перед властью? Октябристская ли Дума не старалась «не открывать дверей революции»? Она ли не «помогала власти во всех её попытках двигаться в лучшую сторону, как бы ни было это движение незначительно»? Она ли не избегала «всякого шага, который мог толкать к тупику, из которого не было другого выхода, кроме общего взрыва». И к чему привел этот путь эволюции во что бы то ни стало? К тому, что не менее ІІІ-ей Думы законопослушная и патриотическая ІV-ая Дума возглавила не ею подготовленный, a ею всячески приглушавшийся «общий взрыв!».21
«Если бы даже все кадеты перестали быть кадетами и стали октябристами, – подводит итог Вишняк, – взрыв не был бы предотвращен. <…> Взрыв 17-го года был, действительно, всеобщим. И в нем так или иначе приняли участие не только «революционная демократия» и вся без изъятия «либеральная общественность», но и сановная и придворная бюрократия, министры и apxиереи, почти вся царская фамилия… Если искать причин срыва революции и неудач её первого возглавления, их надо искать не там, где их ищет В. А. Маклаков, а как раз в противоположном направлении – не в недостаточной гибкости либеральных партий перед властью, а в избыточности их оппортунизма и приспособляемости».22
Ирония русской исторической судьбы заключается в том, что главный сторонник компромисса с царской властью «во что бы то ни стало» лидер «октябристов» Александр Гучков к 1916 году становится
