Николай Шпанов - Старая тетрадь (рассказы)

И я, содрогнувшись, понял. Здесь, в этом водовороте, вековая могила тех, кто терпел крушение в полярной области. И, как бы в подтверждение моей мысли, мимо, едва не задев моей утлой люльки, пронеслась какая-то корабельная надстройка. К железной решетке ее иллюминатора приникла целая куча белых черепов.

Увидев эти черепа, я вспомнил о том, что у меня порвалась связь с дирижаблем и что через минуту я окажусь в окружении мертвецов. Холод близкой смерти пробежал по моей спине.

Я лихорадочно дернул трос, на котором опускался.

Поздно!..

Вот дно. Люлька коснулась его. Зацепившись за какую-то рею, она быстро понеслась в общей круговой пляске, а с соседней доски ко мне протянулись обломанные фаланги костяных пальцев.

Волосы зашевелились у меня на голове. От сильного толчка в плечо сознание покинуло меня и...

Я открыл глаза.

– Алло, Митонен! Проснитесь же!

Улыбающийся всеми своими морщинками Амундсен тряс меня за плечо. Глаза резанул луч солнца, пробившийся сквозь щелку оконной шторы.

– Ну, ну, вставайте, мой друг. Эльсворт говорит, что мы сейчас на десятой минуте девяностого градуса. Скоро полюс. Всем механикам следует быть на ногах.

С этими словами Амундсен исчез за перегородкой командирской рубки "Норвегии".

ОХОТНИК СО СВАЛЬБАРДА

Эту историю я передам так, как ее мне рассказывал Арву Митонен. Прежде всего потому, что ему, по-видимому, хотелось остаться в ней неузнанным. Почему?.. Видно, у него были на то причины... Я не стану о них даже гадать. Когда имеешь дело с человеком, скрывающимся от политической полиции, следует быть осмотрительным. Лишнее слово, неуместная догадка могут нанести вред. Исправить ошибку бывает уже не в вашей власти. "Право убежища" политических изгнанников в наши дни – лишь воспоминание о временах, когда на заре либерализма буржуазия еще не боялась революции. Многим революционерам пришлось на себе испытать, что такое неприкосновенность личности в понимании охранки буржуазных стран. Слишком многим борцам за свободу народов пришлось уже убедиться в том, что между органами политической полиции большинства капиталистических государств существует круговая порука. Только наивные люди, глаза которых закрыты шорами прекраснодушной веры в разрушенный жизнью миф братства волков с ягнятами, могут еще воображать, будто какое бы то ни было буржуазное правительство может обеспечить свободу и безопасность борцу против системы, которой служит само это правительство и весь его полицейский и карательный аппарат.

Одним словом, достаточно сказать: зная, как друг мой Митонен вынужден был много лет тому назад покинуть пределы своей родной страны, зная, какие усилия прилагала полиция, чтобы получить его в свои лапы для расправы, я должен уважать его желание оставаться в тени, когда он этого хочет. Свидетель его странствований по далекому Северу, где он провел многие годы под чужим именем, я знаю, что рассказанное им происшествие на Свальбарде – истинная история. Мало того, все заставляет меня высказать уверенность в том, что случай этот автобиографичен. Иными словами, один из героев истории – сам Арву Митонен. Однако он старательно замаскировал себя под именем Яльмара Свэна. Он придал Свэну совсем несвойственные самому Арву черты неуклюжего, ленивого увальня. Он старательно изменил и наружность героя. Он описал мне Свэна человеком небольшого роста, коренастым, даже тяжеловесным, с добродушным выражением широкого лица, украшенного густыми белесыми бровями, словно бы выгоревшими на солнце. Светлыми, по словам Арву, были и волосы на голове Свэна. Не слишком густые, они окружали розовую и уже довольно большую, несмотря на нестарые годы, лысину. Глаза Свэна были якобы почти такими же бесцветными, как волосы. По словам Митонена, они редко отражали то, что думал или чувствовал их обладатель. Руки у Свэна были короткие и крепкие, с короткими же и очень крепкими пальцами. Как видите, Арву хотел создать образ человека физически сильного, не слишком страдающего от склонности к излишним размышлениям, флегматичного и, может быть, чрезмерно добродушного. Внешне портрет этот совсем не походил на самого Арву.

В противоположность этому портрету, он добросовестно описал Кнута Йенсена – огромного, широкоплечего детину с низким лбом, обрамленным жесткими светло-рыжими волосами, со впалыми щеками, почти всегда покрытыми неопрятной щетиной такого же рыжего цвета. Из-под насупленных бровей Кнута глядели темные глаза – всегда внимательные, будто настороженные. В них нередко вспыхивал недобрый огонек. И тогда под скулами Кнута надувались два крепких желвака и тонкие губы большого рта расходились в оскале, приоткрывая два ряда крупных крепких зубов. Единственное, что было общего между компаньонами, – руки. У Кнута были такие же большие, такие же крепкие руки с сильными, словно железными, пальцами. Темперамент Кнута не соответствовал его весу – он был подвижен, несмотря на свои сто пять кило, не боялся работы, ходил быстро, большими шагами. В большинстве случаев Кнут делал свое дело молча, не глядя по сторонам и не обращаясь за помощью, даже когда ему приходилось трудно.

Рядом с выдуманным портретом Яльмара Свэна предо мной стоял живой Кнут Йенсен. Я знавал его: Митонен верно обрисовал его наружность и нрав.

Я не намекнул Митонену, когда услышал этот рассказ, что разгадал его маскарад. И вас, читатель, прошу, ежели вам доведется встретиться с Арву Митоненом, сделать вид, будто вы чистосердечно верите: да, Яльмар Свэн, это действительно не кто иной, как Яльмар Свэн! И уж во всяком случае не признавайтесь, что слышали от меня о попытке скрыть под образом этого неуклюжего увальня самого Арву Митонена. Зато уж я вам головой ручаюсь: все, что здесь рассказано, правда. Всякий, кому довелось побывать в тех местах, легко мог бы в этом убедиться: там до сих пор хорошо помнят историю Кнута Йенсена. Потому что все это касается больше его, чем Свэна.

Вот она, эта история, в том виде, как я ее услышал от Арву Митонена.

Солнца не было. Бледная полоска зари загорелась на востоке совсем ненадолго. На миг вершины, укутанные снежным саваном, окрасились розовыми бликами – неуверенными, расплывчатыми, такими, что ни в ком, кроме тех, кто ждал их полгода, они не вызвали бы восторга: весна идет!

Восток погас. Мгла окутала бесконечный простор ледяного плато. Серое небо почти ничем не отграничивалось от такой же серой равнины, обрамленной шапками острых вершин.

Снег стал падать медленно, крупными пушистыми хлопьями, образуя плотную завесу. Снежинки ложились ровным покровом. Потом они метнулись под резким порывом колющего ветра. Все закружилось и запрыгало. Ударяясь о землю, пушистые концы снежной завесы взлетали, волновались, прыгали.

Под ударами ветра снежные валы срывались с краев трещин на глетчерах. Ледяные стены с треском и грохотом низвергались в бездонные пропасти. Навстречу им вырывался белый вихрь.

Буря неистовствовала трое суток.

Кнут Йенсен проснулся первым. Он вылез из мешка и зажег спиртовку, пока Яльмар Свэн еще спал. Кнут не любил Яльмара за обстоятельность, которую считал медлительностью, неуместной в их профессии. А когда сердился, то и просто называл это ленью. Свэн всегда просыпался позднее и первым ложился спать. И на охоте тоже: пока Свэн успеет обойти половину своих капканов, Йенсен обежит все свои.

На этой почве у них и произошла размолвка. Йенсен отказался работать со Свэном на равных началах. Решили, что каждый будет работать для себя.

Но не так давно у Йенсена появилась мысль о том, что это решение было несвоевременным. В капканах Свэна зверя всегда оказывалось больше, чем в капканах Йенсена. Единственной причиной этого, понятной Йенсену, был случай. Случай – слеп. Повернувшись в сторону Свэна, он уже не изменит. Заодно со случаем против Йенсена была и зима. Давно не видели такой суровой зимы на Свальбарде. А ведь Йенсен проводил на снегу вдвое больше времени, чем Свэн, для него погода была не последним делом.

Этой зимой почти каждый раз, когда охотники покидали свою базу у Зордрагерфиорда, они попадали в метель. Если их не загоняла в избушку вьюга, то делал это оглушающий мороз.

Йенсену не нужен был градусник. По повадке собак, на ходу стискивавших пасти и не высовывавших языков, он знал, что температура слишком низка, чтобы он мог требовать от животных большой работы.

Когда Йенсен попробовал не поверить собакам и однажды прошлой зимой наперекор здравому смыслу пошел в глубь Норд-Остландского плато, мороз крепко ударил его по рукам. На Западный Шпицберген, в Гринхарбор, он вернулся из этой поездки с двумя отмороженными пальцами и не досчитался хорошей собаки.

Йенсену не было бы так жалко пальцев, если бы один из них не оказался указательным. Пришлось приучаться плавно спускать курок средним пальцем, не теряя мушки. Ему самому не верилось, что это не так-то просто сделать. То был период, когда неповоротливый Яльмар Свэн посмеивался над промахами шпицбергенского ветерана. Но Кнут был не только жаден – он был еще и очень упрям; в конце концов, его прицел стал так же верен, как был.