Анджей Иконников-Галицкий - Самоубийство империи. Терроризм и бюрократия. 1866–1916
К середине июля расследование было закончено. Суд совершался с 18 по 24 августа. 31 августа оглашён приговор Каракозову: смерть через повешение. (Спешили, чтобы успеть сделать самое неприятное до приезда в Петербург датской принцессы, невесты наследника престола.) 1 сентября Каракозов написал прошение о помиловании: «Преступление моё выше всякой меры, оно так ужасно, что я, Государь, не смею и думать о малейшем хотя бы смягчении заслуженного мной наказания. Но клянусь, Государь, в последние минуты, что если бы не ужасное болезненное состояние, в котором я находился со времени моей тяжёлой нервной болезни… я не совершил бы этого ужасного преступления. А теперь, Государь, прошу у Вас прощения как христианин у христианина и как человек у человека». На прошении сверху Александр II карандашом начертал: «Лично я в душе давно простил ему, но как представитель верховной власти, я не считаю себя вправе прощать подобных преступников». Каракозов был повешен 3 сентября на Смоленском поле. Казалось бы, всё.
Не всё. В деле Каракозова и вокруг него витает множество загадок, странных и зловещих, почти мистических. Даже номер бляхи городового – 66, почти число Зверя. Или вот судьбы участников. Любопытно: из них раньше всех мир сей покинул… председатель следственной комиссии Муравьёв! Умер 29 августа 1866 года. Современники мрачно шутили: как, мол, следователь встретит своего подследственного там, в раю… Или в аду? (Из «Ада» земного в ад вечный…) Замятнину и Валуеву повезло больше: они просто распрощались с министерскими постами. О трагической судьбе Комиссарова мы уже говорили. Финал Ишутина и Худякова оказался ещё мрачнее: оба они лишились рассудка и умерли в тяжком безумии в тюремных больницах. Главный источник информации для следствия, Осип Мотков, не прожил после суда и года. Приговорённый к четырём годам каторги, он бежал из Нижнеудинского острога, был пойман и умер в июле 1867 года в иркутской тюрьме от туберкулёза в возрасте двадцати лет.
От людских судеб, коими управляет Провидение, обратимся к вещественным доказательствам: ими потусторонние силы редко интересуются. Удивление вызывают аксессуары покушения. Неиспользованный яд, неудобное и даже нелепое оружие – тяжёлый двуствольный пистолет… Однако самая главная странность заключается в том самом неотправленном письме, обнаруженном в кармане Каракозова. Для непосвящённого этот текст – тайнопись. «Дорогой друг! Свинья, брат, ты, Николай Андреевич, не сумел поставить вопрос прямо», и далее, о каком-то документе: «Ты ведь очень хорошо понимал, как мне нужна эта вещь для того, чтобы выгодней обставить дело, и время потрачено на совершенно ненужную поездку, которая не принесла результата… Знакомые мои, о которых я тебе говорил, предполагают начать дело очень скоро – но это дело не наше… Ты понимаешь, что если произойдёт такой афронт, то ведь один чёрт на дьяволе, и К. может тем или другим способом обеспечить себе спокойное и безмятежное существование». Далее идёт вовсе непонятная речь о каких-то акциях, кредитных обществах и дивидендах.
Разумеется, следствие не могло не заинтересоваться содержанием письма. Автор согласился дать пояснения только 4 мая, после очной ставки с адресатом – Ишутиным, когда таить его имя уже не имело смысла. Согласно этим пояснениям, под литерой К. в письме скрыт брат государя, великий князь Константин Николаевич. Более того, существуют силы, желающие возведения его на престол. «Когда я писал Ишутину и высказывался о существовании Константиновской партии, то точно так же говорил ему о моём желании сблизиться с этой партией и действовать таким образом, чтобы партия эта видела во мне представителя от московского студенческого общества», – поясняет Каракозов следователям. Эти сведения подтверждаются показаниями Корево: «Ишутин говорил, что легко может быть, что Каракозов подкуплен партией в. кн. Константина, потому что, как он прибавлял, Каракозов говорил, будто он сошёлся с некоторыми из членов этой партии».
Разумеется, ни версия о связи всенародно проклятого «нигилиста» с партией великого князя, ни даже намёки на существование такой партии не могли прозвучать публично. Следствие в этом направлении было свёрнуто, или, по крайней мере, строго засекречено. Если кто-то об этом получал информацию, то разве что граф Муравьёв… И тут – эта его несвоевременная смерть… Нет, мы ничего не утверждаем. Во всяком случае, сам факт наличия у Каракозова планов вступления в контакт с действительными или мнимыми сторонниками «царя Константина» резко меняет хрестоматийные представления о «пламенном революционере», превращая его в агента дворцового заговора. Надо сказать, что состав «ишутинского» кружка тоже как-то больше соответствует идее заговора «в верхах». В нём, как в масонской ложе, преобладают молодые дворяне из хороших семей. Аристократ князь Оболенский, богатые дворяне Юрасов и Ермолов, гусарский офицер Спиридов… Все они могли быть приняты в самом высоком петербургском обществе.
На этом странности не заканчиваются. Почему письмо оказалось в кармане Каракозова в день покушения? Ведь ясно, что оно попадёт в руки властей и в случае задержания, и в случае гибели его автора. Человек идёт на цареубийство – и кладёт в карман конспиративный документ, содержание которого не может не заинтересовать следствие… Почему вообще письмо не было отправлено? Да и интонация его – спокойная, даже ироническая – не вяжется с ситуацией покушения…
Загадки, загадки… И вот ещё: аккурат накануне каракозовского выстрела, в Мариинской больнице скончался Николай Ножин, приятель многих фигурантов дела 4 апреля. Обстоятельства его смерти до того заинтересовали Следственную комиссию, что начато было отдельное расследование. И оно дало любопытные результаты.
Загадочная смерть литератора Ножина
Этот человек идеально подходил для роли героя своего времени. И по возрасту – молод, почти что юн. И по внешности – сер, невзрачен, худ. И по характеру – целеустремлён, беспощаден. И по своим резким, радикальным, «нигилистическим», как тогда говорили, взглядам, и по несомненной, хотя и не проявленной талантливости. Базаров, Рахметов, Раскольников, Ставрогин в одном лице. Он и умер – по официальной версии – от тифа, как Базаров. По мнению же некоторых, покончил с собой, как Ставрогин. А может, был отравлен? Вот, правда, такой исход не значился в описаниях судеб героев. Он умер, и от него осталось несколько статей в захудалом журнальчике, да незаконченное учёное исследование про каких-то морских чудищ. Впрочем, нет: осталась ещё история болезни и смерти, странным образом вплетённая в апокалиптический узор нарождающейся русской революции.
«Вскрытие может быть интересным»«Пётр Лаврович. Передайте, пожалуйста, Курочкину (адрес которого мне неизвестен), что Ножин умер сегодня утром, в восемь с половиной часов. В момент смерти я его не застал, но пришёл по окончании агонии. Курочкин, может быть, знает его родных, или его знакомые захотят его если не похоронить, то быть, по крайней мере, на казённых похоронах. Если не будет до завтра особенных препятствий, то я вскрою его, тем более что вскрытие может быть интересным».
Автор этого несколько необычного письма – П. Ф. Конради, врач, а в недалёком будущем – редактор либеральной газеты «Неделя». Адресат – П. Л. Лавров, идеолог революционного народничества, духовный отец поколения молодых безумцев, которых обыватели и власти именовали «нигилистами». Дата: 3 апреля 1866 года. Когда Конради писал эти строки, наверняка где-то рядом тикали часы. Доктор не знал, что отсчитывают они мгновения, оставшиеся до рокового события у ворот Летнего сада. Приехавший из Москвы в Петербург студент Каракозов уже купил пистолет, из которого завтра будет стрелять в императора Александра II. Это случится примерно через 25–30 часов. Мы не знаем, удалось ли доктору Конради провести «интересное вскрытие». Грохот выстрела 4 апреля заглушил все иные шумы, нарушил планы, спутал многие исторические пасьянсы.
3 апреля вечером Лавров переправил письмо Курочкину с припиской: «Многоуважаемый Николай Степанович, посылаю Вам в оригинале печальную записку Конради. Жалею, что молодые силы погибли рано, хотя я не сочувствовал Ножину, но искренне жалею о нём». Этот Курочкин, Николай, лидер кружка вольнодумной молодёжи, брат известного поэта, политического сатирика и издателя леворадикальной «Искры» Василия Курочкина. Через несколько недель Николай Курочкин будет арестован и предстанет перед Следственной комиссией по делу Каракозова. Выпустят его только в августе.
Фигурантом следственного дела станет и усопший Ножин. 29 апреля жандармское перо выведет каллиграфическую надпись на пустой ещё папке для бумаг: «Производство высочайше утверждённой в С.-Петербурге Следственной комиссии. О кружках знакомых коллежского секретаря Николая Ножина и причине его смерти». Папка быстро росла и пухла. Дело (сто тридцать семь листов) было закончено, закрыто и сдано в архив III Отделения только 18 февраля 1867 года – через пять с половиной месяцев после казни Каракозова. Стало быть, для властей оно представляло особый интерес, было выделено в отдельное производство.
