Век империи 1875 — 1914 - Эрик Хобсбаум
Глядя на события с этой точки зрения, трудно отделить экономические мотивы приобретения колоний от политических шагов, предпринимавшихся с этой целью, поскольку протекционизм любого рода представляет собой экономические меры, осуществляемые политическими средствами. Стратегические мотивы колонизации являлись очень важными для Британии, имевшей давно захваченные колонии, размещенные в самых важных местах с целью контроля доступа в различные зоны суши и моря, считавшиеся жизненно важными для британских мировых коммерческих и военно-морских интересов, а также (с развитием парового судоходства) для пополнения запасов угля на проходящих судах. (Так, Гибралтар и Мальта с давнего времени были военными базами, а Бермуды и Аден превратились в удобные промежуточные пункты для пополнения запасов.) Эти базы имели также значение (реальное или символическое) для обеспечения интересов при дележе земель. Поскольку началась перекройка карты Африки и Океании соперничавшими державами, то каждая из них, естественно, старалась не допустить, чтобы другие захватили лишнюю порцию или самый лакомый кусочек. Статус великой державы стал ассоциироваться с подъемом флага над каким-либо пляжем, осененным пальмами (или, как бывало чаще, над пустошью, поросшей колючим кустарником), так что владение колониями превратилось, само по себе, в символ величия, независимо от истинной ценности захваченной территории. Даже США (империализм которых ни до, ни после этого времени не имел ярко выраженного колониального характера) почувствовали (около 1900 года), что они тоже должны следовать общей моде. Германия чувствовала себя глубоко задетой тем, что она, являясь столь мощной и динамичной державой, должна довольствоваться гораздо меньшей долей колониального «пирога», чем Британия или Франция; к тому же ее колонии не имели большого экономического и стратегического значения. Италия настойчиво старалась захватить совершенно непривлекательные пространства африканских гор и пустынь, чтобы подкрепить свой статус великой державы, и ее неудача в Эфиопии несомненно понизила этот статус.
Дело заключалось в том, что если великими державами считались государства, обладавшие колониями, то малые державы как бы «не имели права» на владение ими. Например, Испания потеряла почти все, что оставалось от ее колониальной империи, вследствие испано-американской войны 1898 года. Как уже говорилось, серьезно обсуждались планы раздела между новыми колониальными державами остатков имперских владений Португалии в Африке. Только Голландия уверенно сохраняла за собой давно захваченные богатые колонии (в основном, в Юго-Восточной Азии), и король Бельгии сумел выкроить себе личное владение в Африке на условиях, приемлемых для других держав — но только потому, что ни одна великая держава не желала уступать соперникам важную территорию в бассейне реки Конго. К этому можно еще добавить, что на великих путях в Азию и в Америку европейские державы не осуществляли крупные территориальные захваты по политическим соображениям. В Америке ситуация с уцелевшими колониями европейских держав оказалась «замороженной» с появлением «Доктрины Монро»: только США имели там свободу действий. В большинстве районов Азии шла борьба за сферы влияния на территории стран, формально сохранявших независимость, особенно в Китае, в Персии и в Оттоманской империи. Здесь исключение составляли русские и японцы: Россия успешно расширила свою территорию за счет Центральной Азии, но потерпела неудачу в Северном Китае, а Япония захватила Корею и Формозу (Тайвань) после войны с Китаем в 1894–1895 гг. Таким образом, главными зонами захвата земель стали Африка и Океания.
Некоторые историки склонны объяснять явление империализма в первую очередь и в основном стратегическими интересами держав: так, они пытаются представить британскую экспансию в Африке как проявление необходимости защиты от возможных угроз путей, ведущих в Индию, а также ее морских и сухопутных границ. Действительно, важно помнить, что Индия была центром стратегических интересов Британии и что эта стратегия требовала сохранения контроля не только над ближними, но и над дальними морскими путями, ведущими в Индию, а также над всем Индийским океаном, включая важнейшие участки африканского побережья и прилегающих земель. (Ближний морской путь в Индию шел через Египет, Средний Восток, Красное море, Персидский залив и Южную Аравию; а дальние — вокруг мыса Доброй Надежды и через Сингапур.) Все британские правительства сознавали сказанное выше вполне отчетливо. Верно и то, что нарушение господства в стратегически важных районах (например, в Египте и в Судане) заставляло Британию усиливать свою прямую политическую власть и даже переходить к прямому правлению. Однако все эти аргументы не могут заменить экономический анализ империализма и недооценивают чисто экономические стимулы к захвату африканских земель, среди которых Южная Африка была самым ярким примером. В любом случае, грызня за Южную Африку и за Конго имела, в первую очередь, экономические причины.
Далее, эти историки упускают из вида тот факт, что Индия была «самым ярким бриллиантом в короне Британской империи» и центром глобальной стратегии Британии именно в силу ее действительно огромного значения для британской экономики. В то время это значение достигло своего пика, так как до 60 % экспорта британского текстиля шло в Индию и на Дальний Восток (в Индию— 40–45 %), причем Индия была «ключом», открывавшим путь на Дальний Восток, кроме того, общий внешнеторговый баланс Британии зависел от положительного сальдо в ее торговле с Индией. Само смещение местных правительств, сопровождавшее иногда установление европейцами своего правления в тех областях, где раньше они не считали это необходимым, происходило именно вследствие подрыва местного самоуправления при усилении экономического проникновения. И, наконец, попытка доказать, что никакие явления внутреннего развития западного капитализма в 1880-х годах не повлияли на передел мира, является несостоятельной, поскольку мировой капитализм в тот период был уже совсем не таким, как в 1860-е годы. Он состоял
