Егор Иванов - Честь и долг (Вместе с Россией - 3)
- Так в чем же дело? - удивился Черчилль, также отложив свою вилку. Давайте купим их или пообещаем дать им то, что они хотят!
- Дело не так просто, - покачал головой Мильнер. - Ключи к деятелям этой организации - в российском Генеральном штабе. До войны австро-венгерскими делами ведал в нем некий Соколофф. Именно он и некоторые его подчиненные знают всех друзей России и их возможности на чешско-словацких землях...
- Необходимо дать задание Ноксу завербовать этого русского офицера! не дожидаясь, пока Мильнер закончит, вмешался Черчилль. Его бурный темперамент делал его иногда крайне невоспитанным человеком, почти не джентльменом.
- Друзья мои! - обратился хозяин дома к гостям. - Давайте закончим завтрак, а милорд, - он поклонился Мильнеру, - решит с сэром Реджинальдом чисто технические вопросы.
Черчилль понял, что премьер сознательно отодвигает его от контактов с Холлом, которые способны дать драгоценную информацию, и заметно погрустнел. Хозяин увидел это и решил немного его подбодрить.
- Джентльмены, за сигарами я предлагаю обсудить план, как провести сэра Уинстона на официальный пост в кабинете...
Лорд Мильнер сказал: "Браво!", а мистер Черчилль быстро потянулся к ящику с сигарами.
21. Петроград, декабрь 1916 года
Генерал Монкевиц встретил Сухопарова на лестнице в здании Генерального штаба и сказал, что у него есть к нему неотложное дело.
Пригласив Монкевица к себе в кабинет, Сухопаров и представить себе не мог, какой разговор его ждет. Просидев минуту-две в раздумье, генерал стал спокойно излагать то, что его привело сюда.
- Я пришел к тебе как к другу, хотя понимаю, что в любую минуту ты можешь выставить меня за дверь. Но я дошел до крайнего состояния, поэтому прошу выслушать меня, - сказал он, и его раскосые глаза вдруг пошли еще больше в разные стороны, так что Сухопаров не знал, в какой из них ему смотреть.
Волнуясь, генерал поведал, что на приеме в английском посольстве он познакомился с прекрасной девушкой. Она англичанка.
- Не буду рассказывать тебе о нашем романе. Мы были счастливы, - пылко продолжал он, - пока она не призналась мне, что ее семья бедствует. Они едва сводят концы с концами. А теперь несчастье - у нее умер отец. То небольшое поместье, которое у них было, пришлось заложить. На руках у матери еще двое детей. Об этом знают в посольстве, знают и о нашей связи.
Николай Августович поднялся и начал ходить по кабинету. Все говорило о его крайнем волнении.
- Все против нас и нашей любви. Недавно ей была предложена большая сумма за сведения об австро-венгерской агентуре, если она сумеет их достать. Она в отчаянии, умоляет помочь ей, зная, что у меня большие связи в этой области. Австро-венгерским производством теперь ведаешь ты. Прошу тебя, помоги мне.
- Да как вы смеете предлагать мне такое!.. - возмутился Сухопаров.
Но Монкевиц, казалось, не слышал его. Он говорил искренне, горячо, не обращая внимания на протест Сухопарова.
- В стране царит хаос, в армии нет дисциплины. Контроля почти никакого, - голос Монкевица вдруг перешел на шепот. - Ты должен понять, ведь и у тебя большая семья. А тебе будет обеспечен огромный вклад в швейцарском банке.
Сухопаров оцепенел от этих слов: "Это же предательство, измена, подумай о долге и чести офицера!" - хотел сказать он. Но Монкевиц как будто прочел эти мысли.
- Мне уже не о чем думать. Моя судьба связана с ней навеки. Если мы расстанемся, мне хоть пулю в лоб. Но когда все идеалы уничтожены, можно подумать и о себе... Что будет с нами - неизвестно. Я понимаю, ты честен. Но, как разведчик, ты ведь способен видеть гораздо дальше и глубже... Не могу торопить тебя с ответом, - шептал генерал, кося глазами. - Но не считай меня предателем. Я верно служил России. Но где она теперь, что с ней будет завтра? И о себе подумай. Моя жизнь - в твоих руках.
Перед Сухопаровым сидел человек, совершенно незнакомый ему, хотя он прослужил с ним рядом много лет. Бескровное лицо покрывали капельки пота. Казалось, душа еле теплилась в нем. Но какая же эта душа? Жалкая и ничтожная. Сухопарову вдруг представилось лицо Соколова, он вспомнил те переживания, которые выпали на его долю. И еще раз подивился и восхитился его мужеством. "Нет, - подумал он. - С такими, как Соколов, Россия пойдет дальше. Ценой предательства они не будут покупать себе счастье".
Теперь он презирал Монкевица, но ничего не ответил ему. Он понимал, что приход Николая Августовича не случаен. Началась какая-то крупная игра, а он, Сухопаров, не хотел быть в ней пешкой. Он встал и открыл дверь кабинета, показав Монкевицу, что разговор окончен.
22. Царское Село, 31 декабря 1916 года
Последний день тысяча девятьсот шестнадцатого года выдался тихим и пасмурным. Не завывал ветер в оголенных ветвях деревьев царскосельских парков, не мела метель. Но и солнце совершало свой путь за плотным занавесом серых облаков. Пасмурное настроение царило и в душе Николая Романова.
С утра он принял в своем кабинете на первом этаже Александровского дворца доклады Кульчицкого* и Фредерикса. После завтрака зашел наверх к Алексею, рука которого, ушибленная несколько дней назад, стала поправляться. Рано пообедал по-семейному. Как всегда, сотрапезничал дежурный офицер. В этот день был любимый Николай Павлович Саблин, преданный друг и командир императорской яхты "Штандарт".
______________
* Кульчицкий Н.И. - управляющий министерством просвещения с конца 1916 года.
В четыре часа прибыл с докладом начальник Генерального штаба - ничего приятного не сообщил. За ним притащился премьер князь Голицын, тоже не утешил.
А праздник был большой, церковный - суббота по рождестве Христовом и пред богоявлением. В шесть часов Николай и Александра отправились в Федоровскую церковь. Государь любил общаться с богом, когда живал в Царском, именно в этом храме. Его пять золотых глав, сто четырнадцать древних икон, врезанных в стены и не имеющих риз, мелодичная гамма из десяти специально подобранных колоколов - все вызывало умиление в его душе, соделывало мир, даровало благость. Даже в эти тяжелые дни.
Николай был ревностным богомольцем. Его поклонение богу было основано на убеждении в том, что он управляет всем миром, видимым и невидимым, что нет такой области бытия, в которую бог, как вездесущий, не проникает. И поэтому иконы, алтарь, царские врата, кадила и каждение - все доставляло царю удовлетворение, успокаивало.
В предновогоднюю ночь охрана дала своевременно знать настоятелю собора о предстоящем моленье царя. Как только Николай вступил в церковь, началась служба. В полной тишине священник и дьякон совершали каждение вокруг престола, в глубине алтаря возносились клубы кадильного дыма, символизирующего веяние духа святого над неустроенной землей.
Церковь, доступ в которую разрешен, кроме членов царствующего дома, лишь некоторым чинам двора и их семьям, сегодня, в предновогоднюю ночь, полна. Особенно рьяные молельщики встают на колени. Среди опустившихся долу - и императрица. Но царь остается на ногах.
Глубокий бас священника гремит: "Слава святей, и единосущней, и животворящей, и нераздельной троице, всегда, ныне и присно и во веки веков!" Хор голосов отвечает: "Аминь!"
Царь - неплохой знаток церковной службы, отмечает непогрешимость пастыря и благолепие хора, с удовольствием вдыхает фимиам, исходящий от кадила. Церковная символика напоминает ему прочно усвоенные еще в детстве от воспитателя Победоносцева догмы о том, что торжественное начало всенощного бдения указывает на близость божью к первым людям - Адаму и Еве, невинности прародителей в раю, не знавших ни страданий, ни мучений совести. А во время каждения распахнуты царские врата потому, что были открыты для людей врата рая...
Но вот царские врата закрываются в знак того, что прародители лишились райской жизни. "Опять же потому, что свободу, данную им при творении, они утратили, отдавшись соблазну диавола..." - по привычке думает Николай.
"Грех гордости лишил людей близости божией, - тянутся его мысли, словно дым из кадила, - они стали пленниками греха и смерти и были изгнаны из рая... А я что? Какой грех совершил я, если господь ниспослал на меня испытания? Тяжкая война расшатывает мой трон, безумная "общественность" словно с цепи срывается, наследник болен, Аликс все более делается неуправляемой, господи! Что же это такое?!"
Дьякон выходит из алтаря, чтобы произнести еще более густым басом, чем отец-настоятель, ектенью:
- Миром господу помолимся - в мире со своею душою, с богом и ближними...
"С какими ближними в мире? - думает Николай. - Великие князья наступают с требованиями "ответственного перед Думой" министерства, Дмитрий, Николай Михайлович и Феликс Юсупов - душегубы, замешаны в убийстве святого и доброго Григория!.. Что же теперь будет, ведь старец напророчил, что мы в силе, пока он рядом! А теперь?!"
Священник начинает молитву, но Николай, машинально следя за ней, с душевным стоном ведет свою собственную: "Внуши, боже, молитву мою и не презри моления моего. Вонми ми и услыши мя. Возскорбех печалию моею, возскорбех печалию моею и смятохся. Сердце мое смятеся во мне, и боязнь смерти нападе на мя, страх и трепет прииде на мя, и покры мя тьма. Аз к богу воззвах, и господь услыша мя".
