Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
На другой день, когда я захотела заявление отнести, у меня опять беда случилась. Сдох у меня жеребец пяти лет. Опять мое здоровье перевернуло. Опять с лекарствами да с леченьями хожу. Опять про колхоз забыть надо.
Яша Шевелев посочувствовал и говорит:
- Брось, Маремьяна, реветь. Дадим мы тебе из колхоза кобылку, выкормишь осенью, сядешь да поедешь. А ты нам в обмен телку дай. У тебя в колхозе две коровы будут.
Я так и сделала. Бегает кобылка, я любуюсь, повеселела.
Летом я на кобылку да на корову сена поставила. Осенью Павлик заявление в колхоз пишет. Да и тут не пришлось его отдать. Прислали мне извещение о налоге, и решила я, что, пока не выплачу налога, не пойду в колхоз. Туда я с чистой душой идти хотела. Подала я заявление в сельсовет, мне скинули половину налога: на семь человек - одна рабочая рука. А в сентябре, когда выплатила другую половину, написал мне Павлик еще одно заявление, и решила я сразу его в колхоз снести, чтобы больше ничего не приключилось. Как только поставила я под заявление свое клеймо одной буквой, побежала в правление.
Захожу туда веселая, смеюсь.
Председатель говорит:
- Ну вот, теперь и Маремьяна у нас заулыбалась.
- Не сглазь, - говорю. - На вот, принесла я тебе, читай да разбирай.
Прочитал он, похвалил:
- Самое хорошее дело надумала.
- Не за думой, - говорю, - у меня стояло дело. Давно надумано, с вами же наряду. Да из-под мужниной воли не могла выйти. А то, сами видели, боролась я со всякой бедой.
Хоть и торопила я, а разобрали мое заявление только к концу года. Шевелев уехал на путину, а без председателя кто будет принимать: без паруса и лодку не несет.
В конце ноября заседание членов правления собрали. А почти все правление наше в то время одного роду - Кожевины, свои да присвои. Один только Александр Тюшин не той семьи да Гриша Слезкин - муж моей падчерицы.
Гриша первый коммунар был, пока в макаровской коммуне пилось да елось, да веселиться хотелось. А когда коммуна рассыпалась да в колхозе работать понадобилось, тут он в Голубково приехал да в правление быстренько и пристроился. Меня он невзлюбил.
- Таких колхозниц принимать, - говорит, - лошадей умучим в больницу их возить. Да и ямщиков не хватит. Вези да еще не тряхни, чтобы сало не стряхнуть.
- Что ты, Гриша! - говорит ему председатель. - Где ты сало-то увидел? С ее жизнью никакое сало не удержится.
Я уж около слез сижу: думаю - хотела да радела, а тут, видно, уж не примут.
Все Кожевины сидят-молчат. Тогда Яша заговорил:
- Молчанкой, - говорит, - город не возьмешь. Говорить надо прямо, что есть на душе. Только отказать ей мы никак не можем. Хоть какая бы она пришла, а мы ее принять должны, потому - не из кулацких, а из батрацких она родов.
Кожевины опять молчат. А Санко Тюшин проворчал:
- Ну, так ведь у нас по привычке бумажных-то колхозниц держат. Считать начнешь - колхозниц много, а наряжать на работу некого. У одной ручка болит, у другой - ножка.
Это он намекал, что к заявлению у меня справка от Батмановой приложена: на тяжелую работу наряжать меня нельзя.
Все-таки проголосовали все за меня, кроме Гриши Слезкина. Тот встал, поклонился собранию.
- Поздравляю, - говорит, - с новой колхозницей. Теперь держись, работа.
И я встала:
- В колхоз я бежала бегом, - говорю, - и на работу не придется меня подгонять: работа - мой вечный друг.
Общее собрание не собиралось еще с месяц. А я уж не заботилась, знала, что меня примут.
И верно, в конце декабря меня записали в члены колхоза.
2
В ту пору я уже училась в школе ликбеза при нашем колхозе. Еще осенью приехал к нам в Голубково заведующий районо Сопилов с учителем, молодым парнем годов двадцати. Созвали нас на собрание. Объяснил нам Сопилов, что всем неграмотным надо учиться.
- Средства готовы - сельсовет дает, учитель есть. Только пожелайте учиться, поможем вам грамоту одолеть. В Советском Союзе неграмотных не должно быть.
А у нас все женщины были неучены. А кто и грамотным считался, так один глаз видел, а в другой не попадало. И все же заворчали:
- Не к чему нам учиться под старость. Смолоду жили неграмотными, а нонче уже нам столько не жить.
- День робишь да дома крутишься, да ребята одолевают, а тут еще учеба. Нет, уж нам не до грамоты.
А я сказала:
- Не знаю, как кто, а я буду учиться.
Таисья Маркова рядом стояла. Сухопарая, глаза как у совы. Вот она мне и буркнула:
- Плакать кто будет? Учиться начнешь - забудешь все и слезы.
- Забыть и пора, - говорю. - Мои слезы уже выплаканы, кручина прочь откинута. Время теперь не то и дело не то. Надо ума копить.
- Смолоду, - говорит, - не набрала, так под старость не накопишь. Да и слезы у тебя что-то скоро подсохли. Еще год не миновал, как муж помер, а уж и забыла.
- Солнце, - говорю, - взошло, роса высохла.
Завели бабы свое собрание, да Таисья Кожевина - она за председателя сидела - уняла.
- Довольно, - говорит, - ругаться. Надо дело говорить. Кто хочет учиться, записывайтесь.
- Пишите, - говорю, - меня первую.
С малых лет я у матери учиться просилась. Братишки по году учились, так и от них-то я каждое слово ловила, с той поры и буквы запомнила. Ребята в шкоду пойдут, и я без спроса туда же. Да не удалось мне у матери учение выпросить. Учительница и та мать уговаривала меня в школу пустить.
- У тебя, - говорит, - девка толковая, учить ее надо бы.
А у матери один ответ:
- Куда девкам с грамотой: письма парням писать, что ли? Без грамоты скорей брюхо не нарастит.
С той поры, где про учебу говорят, там я и жадничаю. Было бы время, так я самоучкой бы выучилась. А у хозяев время не вырвешь. Они грамоту добыть работному человеку не дадут: неграмотных им легче было обыграть. Без учения-то мы ровно как в карты играли, а козырей не знали. Хоть и недолго, а знавала я ученых людей и видела, как учение человека красит. Все-то он знает да понимает. Хотели меня Родионовы грамоте учить, да мать замуж отдала.
Вот я ликбезу-то и рада. Мне учеба показалась, как свет в окне.
Записалась я, а другие мешкают.
Подождали, голосовать начали. Опять только одна моя рука поднялась да председательница меня поддерживает.
- Было бы время, - говорят женки, - да годы бы помоложе, да ребят бы поменьше, без голосованья бы записались.
- Мы не востры да не быстры, - говорит Таисья Маркова, - так нам уж не учиться. На учительниц не выйдем, на счетоводов также. Где уж нам, голикам, с вениками знаться.
Сопилов отвечает:
- Хоть двое-трое будут учиться, а ликбез все равно откроем.
К концу собрания нас пять человек набралось.
Собрание проводили у Ивана Коротаева. Иван тут же и помещение указал:
- У меня стоит пустая кухня. Нагреть, так не хуже других школ помещение, что твой техникум в Нарьян-Маре.
Согласились с Иваном.
- Кто, женки, топить печку будет? - спрашивает председательша.
- А кто, - говорю, - учиться задорный, тот пусть и топит.
Смеются женки, понимают, что сама напрашиваюсь.
Утром все дела дома направила, бегу печку топить. Три дня нагревала избу, вымыла всю, полы и стены посветлели, переменилась изба.
Через три дня учитель Филиппов приехал. Оборудовали школу столами да скамьями. Отдала я из дому стол да скамью, Иван Коротаев, сестра Лукея, Таисья Шевелева по столу дали.
Доски школьной не было, так у Ивана Коротаева нашли черную столешницу, временно взяли. Да в тот же вечер и первое занятие провели. Как записались пятеро, так пятеро и пришли, никто больше не заглянул.
Договорились с учителем, чтобы назавтра беседу провести. Вечером пригласили мы всех женок, поговорили. После учителя и я сказала:
- Женки, - говорю, - ведь это нам же добра радеют. Сами же для себя учимся. Прежде и хотели бы мы учиться, да двери перед нами закрывали. А сейчас учителей для нас нанимают, а мы - против учения. Что мы - сами себе вороги?
Начали женки уступать. Хионья согласилась, Серафима тоже. Анна Игнатьевна Богданова, сорока трех годов, также сказала:
- Давай и я с Серафимой вместе пойду.
Серафима ей невестка, вот и свекровь, глядя на нее, не утерпела. А потом и сын Анны записался:
- Мать, - говорит, - идет, и сын не отстанет. От старух отстать - со стыда глаза завешать надо.
Четвертая записалась Ольга Явтысая, Ивана Коротаева сестра. Она вышла замуж за ненца Николая Явтысого, по прозвищу Совесть. Жил он у нас в Голубкове, куроптей ловил да деревянную поделку делал: ушаты да доильницы. Прозвали его Совестью за то, что он в прежнее время с кулаками возьмется спорить и кричит: "Совести у вас нет!"
Пошла я с учителем по домам. Учитель увидел во мне пользу и позвал:
- Помоги мне, Маремьяна Романовна, потолкуй с соседями.
Вошли мы к Таисье Марковой, она свое твердит:
- Нам уж дважды молодыми не быть.
К Наталье Коротаевой пошли. Играет она своими широкими кроликовыми ноздрями и зло так накинулась на нас:
- Нам некогда с учителями под ручку ходить.
