Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
Сначала женок мало было в колхозе. Семьи надвое раскололись: муж колхозник, а жена - единоличница. Жена свое хозяйство правит, а муж в колхозе работает. Лошадей в колхоз сдали, а сеном своим кормили, в своей стае держали и сами ухаживали каждый за своей лошадью. Колхоз законтрактовал у своих же колхозников телок для общего стада. Да и у меня телку законтрактовали.
До колхоза молоко пропускали через местный общий сепаратор, а сливки отвозили в Оксино и там сбивали масло. А тут сепаратор стал колхозным, и устроили колхозники свой маслодельный завод.
Из беды в беду я с ребятами попадала. У Сусаньи глаза заболели. Билась, билась я, в больницу обращалась, лечили там ее, а все же на обоих глазках бельма навернулись.
Потом Коля заболел, целый год с ним провозилась. Коля поправился Степа слег. Была у него в ту пору одна забава: любил он в грамотных играть. Попросит, сошью я ему из тряпок сумку, натолкает он туда бумаг да книжонок да так с сумкой и лежит. А потом достанет из сумки букварь со славянскими буквами и будто читает. И карандаши мы ему покупали, хоть писать он и не умел.
Трудно мне было, а все же видела я и облегченье.
Павлик в ту пору поступил в педагогический техникум на подготовительное отделение, а Андрюша в третий класс пошел. Об этих у меня большой заботы теперь не было, они на всем готовом учились: Павлику стипендию дали, а Андрей в интернате жил.
Ребята придут на воскресенье, начнут рассказывать мне новости, мне приятно их слушать. Только много слушать не удавалось: все в работе крутилась.
Колхоз газеты выписал. Люди читают да про политику рассуждают, а я сама читать не умею, а людей слушать - времени нет. Вздохнешь да подумаешь: "Грамотна была бы, так не доспала бы, прочитала, не хуже бы людей понимала. А тут, если что-нибудь ухом и схватишь, так и то половину недопоймешь".
Весной на путину мужья от колхоза пошли, а жены за ними же на одном неводе единоличницами тянутся.
- Муж - кузнец, а женка - барыня, - смеются мужики.
Летом на страду выделили из колхоза сколько-то человек. Вот женки и работали в лугах. А мужья ходили на поплавь, как и раньше, семгу плавать. Тогда новых сетей еще не было - ни рюж, ни ставных неводов, так ловили поплавями, какими и деды наши. Осенью пришли с поплави, стали готовиться к подледному лову. Это в первый раз собрались. Раньше подо льдом только дома на озерах ловили.
Приезжал к нам в гости один хороший ненец - Иван Павлович Выучейский. Очень он мне понравился. Он в то время по кооперации работал и про кооперативы нам рассказал. А потом и о колхозах.
- По тундре теперь тоже колхозы созданы. Многие ненцы уже объединились, оленей сообща пасут.
От Ивана Павловича мы и о Нарьян-Маре узнали. На пустом месте город растет.
- Большевики, - говорит, - за великие дела взялись. Погодите лет десяток - Печору не узнаете.
Старикам и тем понравилось, что рассказывал Выучейский. Он уехал, а все часто его вспоминали. После услышали, что он стал большим человеком, во всем нашем Ненецком округе делами управляет.
Вскоре я Пашу в Нарьян-Мар отправила. Два года он учился в Оксине на подготовительном отделении педтехникума. А той порой выстроили в Нарьян-Маре большой дом для техникума и перевели ребят туда.
Приехал он в Нарьян-Мар, сразу же написал мне письмо. Пишет, что техникум пока еще недостроен, дверей нет, вместо дверей одеяла навесили. Нарьян-Мар пока еще не город, а поселок. Но растет на глазах, много строится домов. Живется весело, и не перескажешь всего, что поднимается вокруг. Завод близко, клубы есть, кино.
Так и стал он там учиться.
13
В начале тридцать третьего года колхоз за большую работу принялся. Скотный двор наладили, конюшню построили и всех колхозных лошадей туда перевели - двадцать голов. Рогатого скота набралось: десять телок и две коровы.
С зимы в колхозе начали новые рюжи вязать, новые невода составлять. До того рюжами только навагу промышляли, а тут на семгу готовят. Теперь наш колхоз большой невод завести решил.
Все низовские колхозы распределили между собой рыболовные участки, чтобы весной прийти, так знать каждому колхозу свое место. Весной наши голубчане с новыми сетями ловить пошли. У них тогда прибыло еще много новых колхозниц, часть осталась в сельском хозяйстве работать - с коровами да на маслозаводе, а другие ушли на путину.
Фома подрядился идти на путину от рыбкоопа. Пала у нас последняя корова, а жить надо.
Перед уходом Фомы на путину случилось так, что я чуть не погибла. Пошла я в Оксино за мукой. После ледохода все протоки растопило. Через виску Якуню мы на лодке перебирались. К ней веревки с двух берегов протянуты: кто идет, тот и тянет к себе. Вперед-то я с людьми шла, а обратно, уже поздно вечером, одна. Подошла к берегу, зашла в лодку, потянулась. Перетягиваюсь, а веревку с другого берега задело и не дает лодке ходу. Я повернулась, хотела было вязку снять с лодки, лодка качнулась и зачерпнула бортом воды. Мешки подмокли, я кинулась муку спасать, лодка с другой стороны качнулась, еще прибавила воды и перевернулась кверху дном.
Ухватилась я за веревку, а в карманы мне попали уключины - меня под лодку и тянет. Начала я рвать карманы, уключины меня отпустили, а лодку течением тут же завертело обратно. Осталась я на середине реки, держусь за веревку.
Потом начала я кричать, думаю: кто-нибудь услышит. Весна ведь, везде идут да едут.
Долго я кричала, из сил выбилась, а веревку не выпускаю, намотала на руку. И видно из воды только руку да лицо.
И вдруг человек на берегу на мой крик отвечает:
- Подержись!
Собралась я с последними силами, за кромку лодки пальцами зацепилась.
И вот он меня за вязку и тянет. Я уж и не чувствую, больно мне или не больно. Наверно, здорово он тащил: веревка с другого берега отцепилась от лодки и отпустила ее. Тут он меня и притянул к берегу. А берег лесной, достать меня через кусты не может. Ухватилась я за ивовый куст, поднялась, - жить хотела, так последние силы собрала. Тут человек вытянул меня за руку на берег.
Только на берег я ступила, набросился на меня лютый снежный ветер. Обжал человек на мне одежу. В сознанье привел, на ноги поставил, начал водить по берегу. И спрашивает он меня:
- Откуда будешь-то?
- Голубковская, - говорю. - А ты кто будешь?
- Учитель, - говорит, - Яншев Николай.
- Павлика Голубкова, - говорю, - знаешь? Так я мать ему буду.
- Павлика как не знать, - говорит, - мой ученик. Да и тебя знаю.
До Голубкова мне надо идти еще три километра. А время - часов десять, и силы мало. А учитель болел тогда цингой, ноги у него опухли. Это он пошел на охоту, от цинги спасенья искать. Если ему меня провожать до Голубкова, так надо еще обратно семь километров шагать. А не вернется к утру - самого искать будут.
Отправляет он меня, наказывает:
- Иди сколько силы есть, не останавливайся.
Одежа на мне вся замерзла, волосы к платку примерзли. Пошла, пока еще в сознанье. Иду, чувствую, что ноги все тяжелеют. Взглянула, а из бахил вода-то не вылита! Думаю: "Выливать нельзя, пропаду. Как-нибудь надо выбраться из лесу на открытое место, если и упаду, так кричать буду, кто-нибудь услышит".
Кое-как доплелась. Дошла до материного дома, под изгородь не могу согнуться. Стонать громко начала. Сестра Лукея выбежала, завели меня в дом. Раздевают и спрашивают:
- Где ты, чего ты, пошто ты?..
А я и ответить не могу.
В сухое одели, взяли под руки, водят по полу. А дома муж да дети все еще не знают, что я пропадала. Одна Дуня вспомнила:
- Мама где-то долго не идет, может, утонула.
А муж думал, что я в Оксине до утра осталась.
Размяли, отогрели, чаем отпоили. У меня все еще из ушей вода текла. Под утро отвели домой. За все время я слезы не выронила, а пришла домой расплакалась. Сама не понимаю, как могла я силы набраться, ума не лишиться? Да потом и вспомнила: а вся-то моя жизнь какова? Тону я с самых малых лет. И утонуть никак не могу, и кликать никого не хочу. Все одной своей силой надеялась справиться. Теперь будто и достигла берега - ветром не дует, но и жарким солнцем не греет. Иду я как по лесу, на чистое место хочу добрести, а не знаю - где оно. И кружу я между двумя дорогами, не знаю - вдоль или поперек надо взять, некого мне спросить. Муж да дети - и те не знают, где бродят мои мысли. И когда-то я дойду до верной дороги?
14
Стояло раньше Белощелье пустым-напусто: ни двора на нем, ни хижины.
Мимо того берега на Нижнепечорье мне не раз приходилось бечевой лодку тянуть. Устанем тянуть - попутного ветра ждем, севера. Коли ветер таится, запаздывает, дразним его, посвистываем, чтобы дул сильней. Если не помогает, начнем север задабривать: бросаем на воду хлеб с маслом, сахарок, сушку. А то мачту с северной стороны вымажем коровьим маслом да приговариваем:
- Север-батюшко, покушай да нас послушай.
Когда добро не помогает, начнем север честить да поругивать. Что ж делать? Плюнем да и пойдем на белощельский берег.
