Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир
Испанцы всегда могли возобновить свои наскоки. Все время ходили слухи, что они уже высадились на острове Уайт. Люди пытались понять, как эта несчастная слабая женщина выживала в окружении этих хищных придворных, а особенно ее «фаворита», этого честолюбивого и своенравного красавца с округлой бородкой, сочинителя сонетов, графа Эссекского.
Как написал в своей замечательной работе «Год из жизни Уильяма Шекспира. 1599» Джеймс Шапиро, шекспировские пьесы — не оторванные от жизни шедевры, оставленные в наследство человечеству каким-нибудь взъерошенным интеллигентом, запершимся на чердаке. Публика Елизаветинской эпохи требовала произведений, питающихся энергией своего времени и написанных на злобу дня. Драмы Шекспира затрагивают скрытые пласты невысказанной — зачастую невыразимой словами — тревоги о стабильности государства. Множество пьес изучают проблему преемственности власти и опасности, порожденные вмешательством в естественный ход вещей, — «Гамлет», «Макбет», «Юлий Цезарь», «Генрих II», «Генрих IV», «Король Лир» и так далее. Почти четверть его пьес развивают эту тему в той или иной степени.
Поэтому, когда елизаветинский зритель видел, как заговорщики замахиваются кинжалами на Цезаря, он помнил о леденящих душу событиях, которые произошли при дворе не так давно. Шапиро рассказывает: однажды Елизавета поссорилась с графом Эссекским, а тот испытывает судьбу, полагая, что старушка все еще увлечена им. Он поворачивается к ней спиной — непростительное оскорбление для монарха! — и Елизавета дает ему пощечину. И тут Эссекс хватается за ножны! Немыслимо. Об этом нельзя было писать и даже говорить, но можно показать на сцене похожее событие из истории.
«Юлий Цезарь» в текстовом виде был фактически запрещен — в течение двадцати четырех лет после смерти Шекспира невозможно было купить экземпляр пьесы. Приходилось смотреть пьесу, и зритель смотрел историю об убийстве тирана, воспринимая ее сквозь призму тревог своего времени.
Вспомните эпизод, где Брут описывает изнеженность диктатора. Цезарь не может даже переплыть Тибр, а когда у него начинается лихорадка, он кричит: «“Дай пить, Титиний!” — Как девочка недужная. О боги, Как мог столь слабый духом человек Опередить величественный мир, Взять пальму первенства?»[7]
Такая критика вполне могла исходить из уст какого-нибудь раздосадованного графа-сексиста, и такие ворчуны имели поддержку кое-кого из низших сословий.
Кто-то услыхал, как некая Мэри Бантон из Хакинга сказала: «Мне глубоко наплевать на королеву и ее правила хорошего тона». На нее надели колодки, на лоб прилепили бумагу, где описывалось ее преступление, и выпороли. И сколько было таких Мэри Бантон и поддержали бы они Эссекса, когда бы он начал свой неминуемый мятеж?
Елизавета рискнула послать Эссекса во главе армии в Ирландию, чтобы подавить бунт, отчего возникло огромное напряжение — ведь никто не знал, как он поведет себя по возвращении. Волнения в Ирландии напомнили всем о другом монархе, который был: а) бездетным, б) не любим купцами, которых обложил непомерными налогами, в) увяз в Ирландии, а затем г) был смещен харизматичным графом.
Сама королева сделала мрачное сравнение: «Не знаете вы разве, что я Ричард II?»
Когда Эссекс все-таки вернулся из Ирландии во главе своей неудачливой армии, он опять повел себя вызывающе. Он поспешил прямо в спальню королевы и застал там стареющую женщину без макияжа с растрепанными волосами. Фрейлины королевы в панике разбежались, а он приблизился к королеве Англии.
Он целовал ее руки, он целовал ее шею и вообще был даже слишком мил, а Елизавета в тот момент ничего не могла поделать, но позже просто отделалась от него. Вскоре после этого Эссекс решил, что ему остается только одно. Накануне переворота он попросил компанию лорда Чемберлена, в которой тогда работал Шекспир, сыграть пьесу.
И что же он попросил их сыграть? «Ричарда II».
«Усядемся, — говорит король, перед тем как узурпаторы сошлют его умирать голодной смертью в замке, —
И грустные сказаньяПрипомним мы о смерти королей.Одни из них низвергнуты с престола,Другие же погибли на войне…»[8]
История свержения Ричарда II, может быть, печальна, а может быть, и нет. Но она стала динамитом.
Как и «Юлий Цезарь», она так и не была напечатана при жизни Шекспира, полторы тысячи экземпляров истории жизни узурпатора Генриха IV было изъято и сожжено епископом Лондона. Мы не знаем, что чувствовали Шекспир и компания, когда их попросили сыграть бунтарскую пьесу, мы не знаем реакции публики. На следующий день Эссекс и его сторонники вышли из его дома на Стрэнде и прошагали через Лудгейт в Сити, по пути призывая лондонцев присоединиться к ним. Граждане же, со своей стороны, выглянув из своих домов и лавок, решили, что это очень рискованное предложение. Эссекс, осознав, что его переворот не состоялся, решил позавтракать и ждать ареста.
Через несколько дней раскаявшемуся графу отрубили голову в лондонском Тауэре. Сама королева стала угасать и сидела в темноте и плакала из-за предательства фаворита. Вскоре она умерла, и на трон взошел Иаков I: исход, на который все и надеялись. Установленный порядок восторжествовал. Как заметил Герман Грир, Шекспир постоянно ниспровергает этот порядок для достижения драматического эффекта.
Он был первым драматургом, который написал пьесу, где черный мавр — герой, а нижестоящие — дети, слуги, шуты, бродяги — поучают вышестоящих. Он показывает нам длинную череду сменяющих друг друга режимов и революций. И все же в своих нравоучениях Шекспир большей частью выступает за сохранение статус-кво. Первородство. Порядок наследования. Династическая преемственность — вот должная награда за добропорядочное правление монарха.
Узурпатор Клавдий наказан, так же как и Гертруда, и, хотя участь избранника в конечном счете выпадает Фортинбрасу, а не Гамлету, нам еще в самом начале подробно разъясняют, что у Фортинбраса есть достаточные основания претендовать на Данию. Заговорщики против Цезаря получают по заслугам, дочери Лира и их отвратительные мужья справедливо зарезаны за скверное отношение к состарившемуся правителю (отчего трагедия пользуется особой популярностью в Азии), и у Макбета тоже не все в порядке. Во всех комедиях неразбериха переодеваний женщин в мужчин и наоборот, путаница — кто есть кто — разрешается гармонично, как у Моцарта, и заканчивается вереницей свадеб. Все заканчивается хорошо, и если новый король восходит на трон, который он захватил, — это точно означает, что он лучше, чем предыдущий.
Что стоит за этим государственническим подходом Шекспира? Может быть, страх перед цензурой? Именно взаимодействие текста и реальных политических событий придавало пьесам электрическое напряжение, которое притягивало толпы, а иногда вызывало ярость власти. Бена Джонсона бросили в тюрьму и чуть не отрезали нос и уши за остроумные шутки над шотландцами — это накануне восшествия на престол Иакова. Томаса Кида искалечили пытками на дыбе, а в смерти Марло подозревают тайные службы.
В 1597 году, за два года до первой постановки «Юлия Цезаря», Тайный совет фактически потребовал закрыть лондонские театры: в них якобы нет ничего, кроме «нечестивых басен, развратных похождений, мошеннических затей и непристойного поведения». Когда компания Чемберлена, в которой состоял Шекспир, сыграла «Ричарда II» — для Эссекса накануне его безнадежного бунта, — их вызывали на допрос, и все сочли, что они еще легко отделались.
При таких обстоятельствах ясно, что Шекспир проявлял осторожность и благоразумие, придавая своим пьесам промонархическое, государственническое звучание. Согласны? Допустим.
Но более вероятно — да и приятнее сознавать, — что его драматургическое мировоззрение действительно отражало его взгляды и понимание запросов публики. Это было время неопределенности в международном положении Англии. Спустя десять лет после победы над Армадой в стране все еще царила паранойя по поводу возможности испанского вторжения.
В 1598 году один купец в гневе писал из Брюсселя, что посмотрел там глупую постановку. В ней сиятельная повелительница королева Англии Елизавета показана раболепной, льстивой женщиной, она пытается подслушивать беседу между Францией и Испанией, она дергает за рукав короля Франции, а публика потешается над этой дурацкой выдумкой. Англию давно вышибли из Франции, и Дик Уиттингтон давным-давно закатил королю банкет в честь победы под Азенкуром.
А Шекспир давал нам представление об Англии как о совершенно особом месте, об «алмазе в серебряной оправе океана», а в «Генрихе V», самой шумной ура-патриотической пьесе всех времен, он снова возвращается к ее триумфу. Как было славно, говорил Томас Нэш, видеть на сцене Генриха V, когда он берет в плен короля Франции и заставляет его и дофина клясться в верности. Вот что надо было показывать войскам.
