Борис Джонсон - Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир
Занавеса не было. Декораций было немного. Костюмы были небрежно сшиты из обносков богачей. Освещение было любительским, а для спецэффектов использовались в том или ином виде кровь и разные органы овец. Не было хорошеньких актрис, на которых можно было бы полюбоваться, потому что, исходя из каких-то чисто английских соображений, которые никто нигде в Европе не разделяет, все женские роли играли мужчины.
Действо могло продолжаться три-четыре часа и заканчивалось джигой — чудным танцем Елизаветинской эпохи, похожим на шуточную пьесу с участием хора сатиров после древнегреческой трагедии, но для нас немного загадочным. Если вы платили шиллинг, то могли сидеть на диване на месте для лордов; если платили шесть пенни, то могли рассчитывать на относительно удобное место для джентльменов; но подавляющее большинство было готово заплатить немалые деньги — достаточные для того, чтобы купить буханку хлеба весом в фунт… и стоять в условиях крайнего неудобства.
На такие условия никакая современная английская публика в жизни не согласится и на футбольном стадионе, не говоря уже о театре. А в Елизаветинскую эпоху публику все устраивало, и неделя за неделей она валила в театр огромными толпами. В любой день в театрах, если они не были закрыты из-за эпидемии чумы, шли две пьесы, каждую из которых смотрели две-три тысячи человек. Значит, в течение недели, из которой, допустим, пять дней шли спектакли, пятнадцать тысяч лондонцев платили за просмотр одной пьесы. Это шестьдесят тысяч зрителей в месяц — в городе с населением двести тысяч!
Более трети взрослого населения Лондона каждый месяц ходили на представление. Это были натуральные театральные фанаты. Чтобы удовлетворить их спрос, ставились сотни, если не тысячи пьес, а до нас дошла только жалкая часть, но почти четверть из тех, что дошли до нас, принадлежали авторству одного человека. По всеобщему мнению, был только один человек, который по-настоящему оправдывал жертвы, на которые шла публика елизаветинского периода. С помощью слова, которое было иногда странным и новым, но всегда завораживающим, неудобства зрителей оправдывал Уильям Шекспир.
Он преобразил и улучшил атмосферу «Глобуса». Он открыл для зрителей окно в такой мир и такую жизнь, о которых они даже не мечтали. Он превратил пустые подмостки в лагерные костры перед битвой при Азенкуре, в сцену смерти Клеопатры на берегах Нила, в населенные привидениями шотландские замки, в темные, неясные очертания зубчатых стен Эльсинора и в освещенный светом окна балкон в Вероне, где прекрасная молодая девушка (которую, гммм, играл мальчик) появлялась перед возлюбленным, видеться с которым ей было запрещено.
Его драмы приобрели мировую известность, с удивительной скоростью распространяясь за океанские просторы вместе с набирающим уверенность все более предприимчивым английским торговым флотом. В 1607 году — автору суждено было прожить еще девять лет — «Гамлета» и «Ричарда II» играли на борту корабля, отплывающего из Сьерра-Леоне. В 1608 году меланхоличный датчанин был представлен публике там, где сейчас находится Йемен. К 1609 году призрак отца Гамлета впервые появился на импровизированных зубчатых стенах где-то в Индонезии; а к 1626 году принца, помышляющего о самоубийстве, слушала публика Дрездена — спектакль шел на немецком.
Представление разыгрывалось труппой немцев, которые называли себя «английскими комедиантами» в знак уважения к источнику происхождения этого вида искусства. Дело в том, что именно Англия — или, точнее, Лондон, и никакой другой город, был инициатором экспорта коммерческого театра.
В течение семидесяти лет начиная с 1576 года, когда Джеймс Бёрбедж открыл свой первый театр, и до гнусного закрытия театров пуританами мы видим такой расцвет, которого не было ни до, ни после. Именно концепция коммерческого соревновательного театра — вы заставляете их смеяться, вы заставляете их плакать, и, главное, вы заставляете их платить — является прямым прародителем кино — величайшей формы массового искусства нашего времени, и начало ей было положено в Лондоне.
Да, в Испании был великий театр, но Siglo de Oro[5] пришел после эпохи королевы Елизаветы и его репертуарная палитра была ограниченной и сводилась в основном к противоречиям аграрного, феодального общества. Конечно же были театры и в Венеции, но опять-таки они появились позже и не могли сравниться по масштабу с театральной индустрией Лондона. Франция породила таких столпов, как Корнель, Мольер, Расин, но они творили на поколение, если не на столетие позже.
И именно Шекспир был главным божеством специфического лондонского жанра. Такого мирового почитания не достиг ни один другой писатель. В Библиотеке Конгресса имеется семь тысяч посвященных ему работ, а в Германии, Греции, Испании, Бельгии, Турции, Польше, Корее, Бразилии и Мексике проводится ежегодный шекспировский фестиваль. Он переведен на девяносто языков. Китайские профессора посвящают свою жизнь его работам. Онлайновая игра «Ромео и Джульетта» сегодня привлекает двадцать два миллиона игроков. На северо-востоке Индии живет племя, которое называется «мизо», и они регулярно ставят «Гамлета» и считают датского принца своим.
Я никогда не забуду, как во время поездки в брежневскую Москву в 1980-м я наблюдал, как сотни углубленных в свои проблемы русских потоком шли в какой-то мрачный грязный театр, чтобы послушать английского актера, читавшего монологи из Шекспира, включая конечно же и размышления Гамлета над дилеммой, убить ли ему себя или восстать против судьбы.
После спектакля затюканные товарищи вышли на ночную улицу молча, кроме одного тощего паренька в плоской кепке, заметившего группку английских школьников и решившего блеснуть: «Быть или не быть — вот в чем вопрос!» Он постучал по своему экземпляру полного собрания сочинений и пробудил мое юношеское воображение времен холодной войны. Сочувствовал ли он принцу, окруженному клаустрофобным лицемерием замка Эльсинор? Пытался ли он сказать нам, что что-то прогнило в государстве Российском? Был ли он очередным Сахаровым, вооруженным томиком Шекспира?
Или ему просто было приятно (а ему, конечно, было приятно) продемонстрировать свои поверхностные знания Шекспира? Но что бы там ни было, моя душа шестнадцатилетнего подростка гордилась тем, что он цитировал нашего парня.
Шекспир — величайший герой английского языка за всю его историю, его полномочный представитель. Он — наш самый значительный вклад в мировую культуру, наш ответ на Бетховена и Микеланджело, и ответ вполне достойный. Он — наш величайший источник слов, характеров и ситуаций. Его справедливо можно назвать универсальным автором. Он — наш Гомер.
О Шекспире мы знаем больше, чем о любом другом драматурге эпохи Елизаветы, и при этом мы не знаем почти ничего. Каждый факт или фактоид является хрупким крючком, на который вешается огромное пальто, набитое предположениями, с карманами, полными домыслов.
Мы знаем, что он родился в 1564 году, приблизительно в день святого Георгия, и его отец, Джон Шекспир, был видным человеком, заработавшим деньги как перчаточник или шорник на выделке кожи. Полагают, что Шекспир в юности бывал на бойне, и некоторые авторитеты прослеживают в его работах особые познания в области кровопролития, кровавой бойни и расчленения. Шекспир-старший был человеком ротарианского типа, выросшим от простого помощника пивовара до шерифа городка Стратфорд-на-Эйвоне — фактически мэра города.
Джон Шекспир был, вероятно, небезупречным человеком — в 1522 году его оштрафовали за незаконное хранение кучи навоза, а позже обвинили в ростовщичестве — очень серьезном преступлении. Но у него было достаточно денег, чтобы дать Уильяму прекрасное образование (так мы думаем) в местной средней школе, по окончании которой молодой человек, по крайней мере, знал латынь не хуже, чем современный выпускник университета по специальности классическая литература (что не значит хорошо). Мы знаем, что в 1582 году Уильям Шекспир женился на Анне Хэтэуэй, будучи совсем молодым человеком восемнадцати лет.
А поскольку ей было двадцать шесть и у них родилась дочь Сюзанна через шесть месяцев, мы можем сделать вывод, что это было делом обычным. Мы знаем, что через два года у них родились близнецы, девочка Джудит и мальчик Хемнет, умерший в детском возрасте. Мы знаем, что он покорял Лондон где-то между 1585 и 1592 годами, когда его впервые признают как публикуемого драматурга, но на главные вопросы у нас нет ответа. Мы не знаем, почему сын перчаточника стал актером и драматургом. Мы не знаем, почему он поехал в Лондон. Нам не на что опереться, кроме слухов. Может быть, его преследовали за браконьерскую охоту на оленей в Чарлекоут-парке в Оксфордшире. А может, он был тайным инакомыслящим, который искал работу в католической семье в Ланкашире. Он мог быть наемником во Фландрии или путешественником в Италии или отплыть в испанские колонии в Америке с Дрейком. У нас нет никаких реальных доказательств ни для одной из этих более или менее сумасбродных гипотез.
