Константин Станюкович - В мутной воде
Что-то подсказало Елене, что с ним случилось какое-то несчастие. Он говорил как-то странно. Его ласковый тон щемил ей сердце. Она взглянула на него. Он старался весело улыбнуться. Потом вдруг взял ее руку, поднес ее к своим губам, крепко поцеловал ее и тихо, совсем тихо произнес печальным голосом:
- Ведь ты не очень-то рада моему приезду... Ведь так?.. О, не говори ни слова... Я ведь по глазам твоим вижу... В них участие к человеку, но не любовь. Не правда ли?..
Елена опустила голову и молчала.
- Я, Елена, понимаю... Я вижу все и, видит бог, не виню тебя... Но только позволь мне побыть с тобой. Эти дела так надоели... так надоели! проговорил он, хватаясь за голову. - Голова трещит! - попробовал он рассмеяться.
Но смех вышел какой-то глухой, странный.
Елене было жутко.
- Однако я и на тебя навел хандру... Ну, я не буду ныть... Расскажи о себе... Расскажи, что ты делала... Ведь я тебя целую неделю не видал... Была ли ты где или только с отцом виделась? Рассказывай же!
Он почти умолял. Елена присела около и начала болтать какой-то вздор. Он слушал и весело улыбался. Потом вдруг он спросил среди ее болтовни:
- А ведь ты очень любишь Венецкого? Ну... ну... не сердись... Я так... продолжай, пожалуйста!..
И он так нежно взглянул на жену, что Елена опустила глаза...
- Впрочем, ты устала... Я пойду отдохнуть. После сна я, верно, поправлюсь...
- Послушай, не послать ли за доктором?
- Что ты, что ты, зачем доктора?
Он как-то странно усмехнулся, поцеловал Елену и пошел в свою комнату.
Не прошло и часу, как Елене подали телеграмму на имя Борского. На телеграмме было написано: "Экстренно". Елена колебалась, отнести ли сейчас мужу депешу или подождать, пока он проснется. Ей жаль было беспокоить его. Но в то же время Елену смущала эта надпись. "Быть может, что-нибудь важное!" - подумала она и решила подняться наверх и посмотреть, спит ли муж. Если спит, - она не потревожит его. Елена поднялась наверх, тихо подошла к дверям кабинета и стала прислушиваться. За дверями было тихо. Она приложила ухо, - ничего не слыхать. Ей вдруг сделалось страшно, что в кабинете такая тишина. Она нагнулась, взглянула в замочную скважину, и вздох облегчения вырвался из груди ее. Она увидала мужа. Он сидел за письменным столом, боком к ней, облокотившись на локти. Лицо его было серьезно и печально.
Она тихо постучала а двери. Ответа не было. Тогда она постучала сильней.
- Кто там? - раздался недовольный голос Борского.
- Это я! - тихо проговорила Елена.
Послышались шаги. Борский отворил двери, ласково протянул руку и, вводя Елену в кабинет, проговорил с какой-то задушевной нежностью:
- Это ты!.. Вот не ожидал!..
- Ты извини, что я побеспокоила тебя...
- Полно, Елена! - перебил ее Борский. - Напротив, очень рад... хотел заснуть, но не спалось...
- Сейчас принесли телеграмму, - тихо проговорила Елена, подавая телеграмму.
- Телеграмму!
Борский вдруг изменился в лице. Он почти вырвал из рук жены телеграмму и стал читать.
Елена не спускала с него глаз. Она увидала, как побледнело его лицо и не то испуг, не то страдание исказило его черты.
- Когда ее принесли?
- Минут пять тому назад!
- Пять минут? - машинально повторил он, хватаясь за спинку кресла.
У него кружилась голова. На лбу показались крупные капли пота. Он едва стоял на ногах.
Елена быстро налила стакан воды и, подавая ему, испуганно заметила:
- Выпей... Успокойся, ради бога... Что с тобой!.. Я сейчас съезжу за доктором!
Он только отрицательно покачал головой, но не сказал ни слова. Он глядел на Елену растерянным взглядом и крепко держал ее за руку.
- Выпей же соду... Выпей скорей!..
Борский с жадностью выпил воду, опустился в кресло и через несколько секунд заметил, стараясь улыбнуться:
- Я напугал тебя, Елена?.. У меня за последние дни нервы совсем расстроены... Мне надо совсем успокоиться! Всякое известие волнует меня... Вот хоть бы эта... эта телеграмма! В ней ничего особенного нет... Право, ничего!.. А ты испугалась... Вон какая стала бледная... Извещают, что завод не действует... Это надо было ждать!
- Прости мне за непрошеный совет. Оставь ты на время дела, Basile... Отдохни!
- Я их скоро оставлю... Еще не сейчас... теперь еще невозможно...
- Будто невозможно?.. Ведь если б даже дела твои и расстроились, неужели они стоят таких мучений?.. Послушай, Basile... Ведь не для меня же ты хлопочешь. Ты знаешь, я не привыкла к той роскоши, которою ты окружил меня... И если бы ты захотел, мы могли бы жить...
Она остановилась. Борский смотрел на нее пристальным взглядом, и горькая усмешка скользнула по его губам.
- Ты говоришь "мы", а следовало бы говорить про одного меня... Ведь есть, Елена, граница и твоему самоотвержению... не правда ли?..
Елена молчала.
- Я слишком далеко зашел, Елена, чтоб остановиться. И если бы хотел, то не мог бы... Ты этого не понимаешь! Ты не видала азартных игроков, которые ставят на карту все, и, когда проигрывают...
Он грустно усмехнулся.
- Но у меня еще есть исход... самый верный! - проговорил он как-то загадочно. - А теперь, Елена, надо ехать в город!
Он взглянул на часы.
- Поезд идет через четверть часа, и мне надо торопиться.
Они спустились вниз.
Он протянул руку, нежно заглянул Елене в глаза, прикоснулся холодными губами к ее лбу и вышел в сад.
- Я провожу тебя!.. - нерешительно заметила Елена.
- Нет, не беспокойся...
Борский послал ей приветствие рукой и твердыми шагами пошел к вокзалу.
Елена еще долго глядела ему вслед, потом тихо вернулась в комнаты и долго ходила взад и вперед.
- О господи, какая мука! - шептала она в бессильном отчаянии.
Она жалела мужа, и в то же время в голову ее невольно подкрадывался образ любимого человека.
Глава двадцать первая
ПОСЛЕДНИЙ ШАГ
Удар следовал за ударом с поразительной быстротой. Одна другой грознее телеграммы сыпались эти дни от доверенного Борского, посланного узнать на месте, в чем дело. Завод рухнул, американские печи оказались вздором. Джеферс бежал за границу, захватив из кассы сто тысяч; из громадного количества заготовленного хлеба более половины было подмоченного и гнилого.
На бирже уже известно было, что Борский накануне банкротства. Кредиторы пришли в смятение. Те, которые дали залоги, еще не теряли надежды, что они получат залоги из министерства.
Был девятый час ясного, необыкновенно теплого сентябрьского утра. Бледный, с ввалившимися от бессонной ночи глазами, осунувшийся, постаревший на десять лет, сидел Борский за письменным столом. Он быстро исписывал четвертый листок письма. На мгновение он останавливался, приподнимал голову, как бы приискивая выражения, и снова писал.
Наконец он кончил и стал перечитывать письмо. Печальная улыбка скользила по его сухим, горячим губам. Из глаз медленно скатилась слеза.
Он оставил письмо, взял со стола большую фотографию Елены и долго, долго смотрел на портрет...
- Она простит, - прошептал он, прикладывая губы к портрету.
Борский медленно сложил письмо, вложил его в конверт, запечатал и надписал на нем: "Елене, в собственные руки".
После этого он встал, подошел к окну и открыл его. Свежая струя ворвалась в комнату с Невы. Он с наслаждением вдыхал воздух и, глядя на реку, на которой дымили пароходы, задумался.
- А жить хочется! - вдруг вырвался из его груди какой-то отчаянный стон... - Как хорошо сегодня!
И ему все показалось особенно хорошим сегодня: и небо, и река, и блеск солнца, и люди, проходившие по набережной.
- Василий Александрович, чаю прикажете?
Борский обернулся и рассеянным взглядом смотрел на лакея. "Что такое он говорит?"
Лакей повторил вопрос.
- Ах, чаю?.. Как же, как же... подай чаю!.. Я выпью с удовольствием!..
Он снова стал глядеть в окно и с каким-то особенным любопытством стал всматриваться во все окружающее, на что прежде не обращал никакого внимания.
Вот проезжает мимо извозчик. Извозчик поднял голову и, заметив устремленный на него взгляд Борского, приостановил лошадь и махнул головой, предлагая свои услуги. Лицо извозчика показалось Борскому таким веселым, здоровым, хорошим... Борский улыбнулся, отрицательно покачал головой, а извозчик привстал, неизвестно зачем стегнул лошадь и быстро понесся по набережной.
Вот идет девочка с нянькой... вот два мужика облокотились на набережную и едят черный хлеб, круто посыпанный солью... Борский глядел на них, жадно глядел и...
Резкий звонок раздался в эту минуту в прихожей. Борский вздрогнул и отошел от окна.
- Прикажете принимать? - как-то участливо заметил слуга, ставя перед Борским стакан чаю.
Борский поймал этот участливый взгляд, и ему слуга показался совсем другим в эту минуту. Ему захотелось вдруг пожать ему руку.
- Сказать, что уехали на дачу, Василий Александрович?..
- Нет... нет... Принимай... Все равно...
Через минуту в кабинет вошли четверо господ. Они были взволнованы. На всех этих лицах был страх. Они взглянули на Борского, поклонились молча, сели и вдруг заговорили все разом тихим голосом, точно понимая, что перед ними совсем больной человек.
