Клара Маштакова - Легенды и были Кремля. Записки
Больше я никогда не разговаривала со Светланой. Судьба, однако, меня еще раз свела с ней в 1956 или, может, в 1957 г. В это время я уже работала в кремлевской квартире В.И. Ленина, которая находилась в Здании Правительства СССР. Как-то зимой я шла на работу; войдя в огромный вестибюль Здания Правительства, я направилась к гардеробу, чтобы снять пальто. Одновременно со мной к гардеробу подошла худенькая женщина. Одета она была плохо: старое-престарое пальто из материала «бостон», которое от долгой носки блестело, на голове белый, простой вязки, шерстяной платок, на ногах несуразные боты. Боже мой, это Светлана! Да! Это была Светлана Сталина. Она не узнала меня, конечно, а я сразу, едва взглянув на лицо, усыпанное веснушками, на прекрасные серые глубокие скорбные глаза и непослушную рыжеватую челку, узнала ее. Говорили тогда, что она приходила к А.И. Микояну. Почему она была в таком виде? Ведь она получала пенсию на себя и детей, преподавала в университете, на филологическом факультете. Думаю, безысходность, огромный психологический груз, вызванный крахом реноме отца, — всему причина. Об этом она сама пишет в книге «Двадцать писем другу».
Из сильных мира сего, я имею в виду государственных деятелей нашей страны, мне довелось однажды встретиться с Н.С. Хрущевым и Н.А. Булганиным. Это было в 1956 г., когда в Большом Кремлевском дворце был дан обед в честь премьер-министра Бельгии Спаака и министра обороны Аккера. После окончания банкета гостям предложили осмотреть залы дворца. Экскурсия началась. В Теремном дворце задерживаемся в Престольной палате, или Государевом кабинете, где стоит царский трон. Высокие гости, потрясенные живописью и красочностью комнаты, застывают в немом изумлении: стены к потолок расписаны золотом по красному фону, с изображением гербов областей России и сюжетами на религиозные темы. В тот час лучи заходящего солнца, пробиваясь через разноцветные стекла, ложились колеблющимися бликами на пестрые изразцы старинных круглых печей, на позолоту стен, на бархат мебели, придавая всей обстановке необыкновенный сказочный вид. Рассказываю, что согласно легенде из окна государевой комнаты во двор теремов опускался в старину ящик для жалоб и просьб, которые таким необычным путем могли бы без промедления попасть к самому царю. Однако в действительности просьбы народные подолгу оставались без ответа, и прозвали этот ящик «долгим»! Вот почему в русском языке со временем и появилось выражение «положить дело в долгий ящик», т. е. отложить решение на неопределенно долгий срок.
Н.С. Хрущев, доселе внимательно и молча слушавший мой рассказ, вдруг рассмеялся и сказал Н.А. Булганину: «Мне, наверное, надо не ящик, а целый ларь спускать на Красную площадь? А?» Булганин ничего не ответил, отделавшись улыбкой. Переводчик мгновенно взглянул на Хрущева, но тот незаметно покачал головой. Делегация последовала дальше.
Когда осматривали величественный Георгиевский зал, где на беломраморных настенных досках золотом начертаны имена героев Отечественной войны 1812 г., Хрущев снова сделал замечание, правда, без улыбки: «А нам-то теперь какого размера зал сооружать, чтобы увековечить имена героев Второй мировой войны, наверное, раз в сто больше? А ведь надо бы это сделать».
Прошло четыре десятилетия с того дня, и не зал, а огромный мемориал памяти подвигу народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 гт. воздвигнут на Поклонной горе.
Эту фразу руководителя Советского государства перевела подоспевшая бельгийская переводчица. Представляясь, она, кстати, сказала: «Я бывшая русская княжна, зовут меня Юлия». Очень мила, элегантна, говорила по-русски с легким акцентом. Была ли она действительно русской княжной, утверждать не берусь, тем более что она не назвала свою фамилию, а вот с королевой Бельгии Елизаветой мне довелось встречаться, приблизительно в это же время. Во второй половине 50-х гг. она несколько раз приезжала в Советский Союз.
В один из ее визитов я сопровождала королеву по кремлевской квартире В.И. Ленина. Королева Елизавета, как известно, принадлежала к дому русских царей Романовых. После Второй мировой войны она долгие годы была почетным председателем Всемирного конкурса пианистов имени П.И. Чайковского.
Королева была восхитительна: изящная, в модном в те времена парчовом костюме, в перчатках, в маленькой шляпке, с большой розой в руках. Едва войдя в музей, она быстро заговорила по-французски, сказав, что она «красная» королева, так как всей душой расположена к советскому народу, любит русскую музыку, постоянно «работает» на международных конкурсах пианистов, и вдруг добавила: «И вообще мне все близко в России, ведь я из дома Романовых! Давайте говорить по-русски». Совершенно обескураженная, я пыталась объясниться на русском языке, но вскоре мне пришлось перейти на французский. Как оказалось, высокая королевская особа несколько переоценила свои возможности по части русского языка.
В квартире В.И. Ленина она спросила: «Почему у них не было детей? Кто у Ленина была мать? Отец? Были ли братья? Кто из родственников жив сегодня?» Наконец, когда мы вошли в кухню, королева, увидев самовар, воскликнула: «Неужели из этого простого самовара наливали чай Ленину? Это удивительно! Он был необыкновенный премьер-министр, история его не забудет».
Но если коронованные особы, министры и послы зарубежных стран, прибывавшие в СССР, как правило, посещали кабинет и квартиру В.И. Ленина в Кремле, то остается совершенно непонятным,
почему Н.С. Хрущев, по указанию которого для широкого доступа были открыты все музеи Кремля, сам ни разу не бывал в квартире В.И. Ленина, хотя везде в печати и в устных выступлениях всегда подчеркивал, что он «ленинец»! Небезынтересно сказать еще о том, что, когда Н.С. Хрущев находился с официальным визитом в Швеции, правительство этой страны передало ему в дар советскому народу ценнейший документ — генеалогическое древо семьи Ульяновых по материнской линии. Этот документ хранился в ЦПА[25] при ЦК КПСС. Я имела счастье видеть его и держать в руках. Документ свидетельствует, что мать бабки, т. е. прабабушка Володи Ульянова, была шведка, фру Эссен, что она вышла замуж за немца Гро-шопфа. У них родилась дочь Анна Ивановна Грошопф Эссен, в замужестве Бланк. От этого брака родилась мать В.И. Ленина — Мария Александровна Бланк. В семье Грошопф Эссен все из поколения в поколение значились ремесленниками: перчатники, швейных и ювелирных дел мастера.
Анна Ильинична вспоминала, что временами она гостила в Петербурге у двоюродной сестры матери, где вся семья говорила по-шведски.
В 1910 г., когда Мария Александровна находилась с Марией Ильиничной в Стокгольме, она пыталась разыскивать своих родственников. Этот приезд Марии Александровны за границу стал последним свиданием с сыном…
В 1961 г., вскоре после гибели президента США Джона Кеннеди, в Москву приехал его брат Эдвард Кеннеди с женой и детьми. Он пожелал посетить кремлевскую квартиру В.И. Ленина. Завершая показ музея, в комнате Марии Ильиничны я обратила внимание сенатора на прекрасный портрет матери Ленина и рассказала, как она уже в преклонном возрасте отважилась на поездку в Стокгольм, чтобы повидаться с сыном. Это была их последняя встреча. Выслушав мой рассказ, как Ленин, вернувшись из эмиграции в Петроград 3 апреля 1917 г., уже на другой день ранним утром пошел на могилу матери, он принес ей розы, Эдвард Кеннеди неожиданно заметил: «А в день убийства Джона наша матушка даже не отменила ежевечернее катание на коньках!»
Прощаясь, он сказал: «Я всегда понимал величие души русских людей».
В августе 1983 г. гостями музея были Уолтер и Виллиан Керр — оба профессиональные журналисты. Уолтер давно и серьезно изучал творческое наследие великого Льва Толстого. Его роман «Дело Шебунина» (о Л. Толстом), выпущенный издательством «Dabl Day», имел огромный успех. Он же — автор нашумевшей книги «Секрет Сталинграда».
Экскурсия наша по музею постепенно переросла в очень интересную продолжительную беседу. Более часа мы провели в рабочем кабинете В.И. Ленина, стоя у книжных шкафов. Уолтер долго рассматривал великолепное издание 20-томного полного собрания сочинений Л.Н. Толстого, вышедшее в издательстве «Т-во И.Д. Сытина» в 1912–1913 гг. в Москве. В нарушение музейных правил достаю 16-й том и показываю американцу. Он бережно держит книгу в серой обложке с металлическим барельефом — портретом Л.Н. Толстого. Почему я достала именно 16-й том? Дело в том, что в этом томе много пометок, сделанных рукой Н.К. Крупской. Она читала книги так же, как Ленин, с карандашом в руках, а так как я писала в свое время статью «Крупская читает Л. Толстого», то совсем легко нашла место, особо выделенное карандашом, — это высказывание Л. Толстого о связи обучения с жизнью, об искусстве.
Читаю медленно, переводчик не нужен, Уолтер сам переводит супруге слова великого писателя: «Не может быть непонятно большим массам искусство только потому, что оно очень хорошо, как это любят говорить художники нашего времени. Скорее предположить, что большим массам непонятно искусство потому, что искусство это очень плохое или даже и вовсе не искусство».
