Касильда Жета - Секс на заре цивилизации. Эволюция человеческой сексуальности с доисторических времен до наших дней
Хотя это кажется естественным для большинства из нас, наше собственное восприятие родства, основанное на биологии, является ещё одним примером флинстоунизации. Мы просто заранее предполагаем, что наше понятие семьи отражает нечто вечное и универсальное для человеческой природы. Но, как мы видим, среди людей даже нет единодушия в вопросе о том, что единственного полового акта достаточно для зачатия и беременности.
В западном обществе концепция «единоличного материнства» так же сталкивается с определёнными проблемами. «Материнство расщепляется, – пишет Уильям Салетан, „эксперт по человеческой природе“, на сайте Slate.com. – У вас может быть генетическая мать, мать, выносившая вас, приёмная мать и бог ещё знает какая. Когда одна из ваших матерей – ваша бабушка, дело вообще окончательно запутывается». По поводу матерей, которые вынашивают чьего-то ребёнка, Салетан утверждает, что вполне разумно, если дать матери выносить ребёнка для дочери: «Когда суррогатная мать – это бабушка, проблем меньше. Мать и дочь имеют генетические связи друг с другом и с ребёнком. У них есть шансы преодолеть препятствия и обеспечить ребёнку стабильное семейное окружение»129. Возможно. В любом случае с распространением института приёмных семей, усыновлений после распадов браков и повторных бракосочетаний, а также техник вроде суррогатного материнства, донорства спермы и криогенного хранения эмбриона, Homo sapiens идёт по пути прочь от «традиционных» семейных структур, возможно, к более гибкой организации, напоминающей наше отдалённое прошлое.
Вера в частичное отцовство распространяет отцовские чувства на группу, но это лишь один из механизмов для укрепления её единства. Антропологи знают множество сообществ, где обряд присвоения имени и посвящения в члены племени накладывает на индивидов более серьёзные обязательства, чем кровное родство. О племени матис, в котором он жил, антрополог Филипп Эриксон пишет: «При определении родства взаимоотношения после обряда присвоения имени имеют абсолютный приоритет над всеми остальными, включая генеалогические связи. Если возникает конфликт между двумя способами опознавания, общность имени учитывается в первую очередь»130.
Некоторые антропологи вообще ставят под сомнение значимость концепта кровного родства в групповых сообществах любой формы. Поскольку в таких маленьких группах почти все каким-то образом связаны какими-то родственными связями, близость определяется более расплывчатыми терминами, такими как личная дружба или общность партнёров.
Дарвин понимал, что даже самые прямые и непосредственные термины для отношений родства несут в себе воздействие культуры. «От всех мужчин локализованного клана ожидают отцовского поведения ко всем детям клана», – утверждает антрополог Джанет Чернела. «Множественные аспекты родительской заботы, включая ласку и снабжение пищей, предоставляются всеми членами клана»131. Антрополог Ванесса Ли замечает на основании своего опыта жизни среди мебенгокре, что «распределение ответственности – это социально выстроенный, а не объективный факт…»132. Среди туканоан: «Братья по клану коллективно обеспечивают потребности детей друг друга. Разделение ежедневной добычи обязывает каждого мужчину к регулярной работе на благо всех детей в деревне – и своих, и своих братьев»133.
Такой распределённый подход к родительству не ограничен деревнями в Африке или Амазонии. Десмонд Моррис вспоминает, как однажды говорил с женщиной – водителем грузовика в Полинезии. Она рассказала, что у неё девять детей, но двоих она отдала своей бесплодной подруге. На вопрос, что думают об этом сами дети, она ответила, что им всё равно, «мы любим всех детей». Моррис рассказывает, что «последняя фраза блестяще подтвердилась, когда мы приехали в деревню… она подошла к группе малышей, лежавших на траве, и провела всё время играя с ними, как будто это были её дети. Они тут же приняли её без вопросов, и со стороны можно было подумать, что это действительно обычная семья»134.
«Обычная семья». А может, такие лёгкие отношения между взрослыми и чужими детьми, распределённые родительские обязанности, где дети считают всех мужчин «папами», всех женщин «мамами», в маленьких сообществах, где на чужих смотрят без боязни, а перекрывающиеся сексуальные контакты делают отцовство неразличимым и вообще ничего не значащим понятием. может, эта структура и есть обычная семья для нашего вида?
Может, атомарная изоляция в такие ячейки-ядра: муж – жена с ребёнком-двумя в виде электронов на орбите есть на самом деле навязанное культурой отклонение от наших эволюционных потребностей, такое же неудобное и малоподходящее, как корсеты, пояса целомудрия и рыцарские доспехи? Может, матери, отцы и дети насильно впихнуты в семейную структуру, отлитую по единой форме, не подходящей никому? Может, современная пандемия распада семей, мучения родителей и сбитых с толку обиженных детей – это предсказуемые последствия искалеченной и калечащей семейной структуры, не подходящей нашему виду?
Нуклеарная плавка
Если независимая, изолированная нуклеарная семья является фактически структурой, которую естественным образом формируют люди, то почему современные общества и религии всячески поощряют её налоговыми льготами и юридической поддержкой, а также яростно защищают от однополых союзов и других возможностей в «нетрадиционном» русле? И вообще, почему брак является юридическим явлением – если отвлечься от законов об иммиграции и собственности? К чему столь интенсивная правовая поддержка того, что естественно для человеческой природы?
Более того, если нуклеарная триада сидит так глубоко в нашей природе, почему всё меньше и меньше людей выбирают подобный образ жизни? В США процент домохозяйств с нуклеарными семьями с 1970-х упал с 45 до 23,5 %. Супружеские пары (с детьми и без) составляли 84 % всех домохозяйств в 1930-е годы, а по последним данным, составляют менее 50 %. Число не состоящих в браке пар, живущих вместе, подскочило с примерно 500 тысяч в 1970-м более чем в десять раз к 2008 г.
До того дня как Бронислав Малиновский (1884–1942), самый уважаемый и влиятельный антрополог своего времени, заявил, что вопрос решен, было множество дебатов о том, действительно ли триада папа – мама – ребёнок является универсальной атомарной единицей человеческой общественной организации. Малиновский поднял на смех утверждение Моргана, что общество могло быть когда-либо организовано иначе: «В начале основных игроков на сцене, несомненно, трое – двое родителей и ребёнок… Этот безусловно верный принцип стал… начальным пунктом для новой интерпретации моргановских гипотез о примитивных коммунальных браках. [Они] чётко понимают, что групповой брак ведёт к групповому родительству. Но групповое родительство – это почти невообразимая гипотеза. В итоге получаем такие вопиющие ляпы, как „клан женится на клане и рожает клан“, или „клан, как и семья, есть репродуктивная группа“» (курсив добавлен авторами)135.
«Безусловно верный принцип»? «Невообразимая гипотеза»? «Вопиющие ляпы»? Кажется, Малиновский лично обижен на то, что Морган посмел сомневаться в универсальности и натуральности священной структуры нуклеарной семьи.
В это время в нескольких кварталах от лондонской аудитории, где он читал эти лекции, несчётное количество детей, представлявших своим существованием угрозу «безусловно верному принципу» Малиновского, кого в буквальном смысле слова приносились в жертву в больницах-детприёмниках для подкидышей. Не менее страшной была ситуация и в США. В 1915 г. доктор по имени Генри Чапин посетил десять таких заведений и нашёл, что в девяти из них ни один ребёнок не доживал до двух лет. Ни один136. Такая печальная участь ждала неудобных детей по всей Европе. В мемуарах о жизни среднего класса в Германии начала ХХ столетия Дорис Друкер, например, описывает местную деревенскую «поставщицу ангелочков», которая принимала детей от незамужних матерей и «морила этих детишек голодом до смерти», в то время как незамужняя, ныне бездетная мама могла устроиться на работу кормилицей для семей высшего класса137. Как практично и рационально.
Как ни ужасно думать об этом, но широко распространённое детоубийство не ограничивалось эпохой Малиновского. В течение столетий миллионы европейских детей прошли через закрытые вращающиеся приёмники, встроенные в стены больниц для подкидышей. Эти приёмники были спроектированы, чтобы защитить анонимность тех, кто оставлял детей. Для самих детей тут было мало защиты. Выживаемость в таких учреждениях была ненамного выше, чем в печах крематория. Это не были места для лечения, но одобренные правительством и церковью бойни для детей, чьё существование могло породить неудобные вопросы о «естественности» нуклеарной семьи, поэтому от детей избавлялись конвейерным способом138.
