Бандиты - Эрик Хобсбаум
Свобода также подразумевала равенство гайдуков между собой, и тому есть несколько впечатляющих примеров. Когда король Ауда попытался сформировать полк из бадхаков, подобно тому, как русский и австрийский императоры создавали части из казаков и гайдуков, те взбунтовались, потому что офицеры отказались выполнять те же функции, что и рядовые. Такое поведение достаточно необычно, но в обществе, столь проникнутом кастовым неравенством, как индийское, это просто совершенно невероятно.
Гайдуки всегда были вольными людьми, но в типичном случае балканских гайдуков они не формировали вольных общин. Чета (или банда), будучи по сути добровольным объединением индивидуумов, отрезавших себя от своей родни, автоматически становилась аномальным социальным элементом, потому что там не было ни жен, ни детей, ни земли. Это было вдвойне неестественно, потому что часто возвращению гайдука к обычной гражданской жизни в своей родной деревне препятствовали турки. Баллады гайдуков повествуют о мужчинах, «чьи сестры — их сабли, жены — их ружья», которые молча с грустью пожимают руки, когда чета расходится и рассеивается отдельными индивидуумами по четырем концам света. Смерть была для них аналогом брака, и баллады постоянно говорят о ней в таком ключе. Таким образом, обычные формы социальной жизни были для них недоступны, как для солдат во время военной кампании и в отличие от крупных банд мародерствующих кырджали[44] конца XVIII и начала XIX века, которые возили с собой мужские и женские гаремы в обычной турецкой манере. Гайдуки не пытались заводить семьи, пока они продолжали оставаться гайдуками; возможно, потому, что отряды были слишком малы, чтобы их защитить. Если у них и была какая-то модель социальной организации, это было мужское братство, или общество, наиболее известным примером которого является знаменитое запорожское казачество.
Эта аномалия хорошо проявляется в отношении к женщинам. Как и все бандиты, гайдуки ничего не имеют против них. Даже напротив, как указывалось в конфиденциальной докладной записке о македонском командире комитаджи[45] в 1908 году, «как почти все воеводы, он большой любитель женщин»{67}. Девушки — любопытно, что в балладах встречаются, похоже, болгарские еврейки — иногда присоединяются к гайдукам, а порой даже какая-нибудь Бояна, Еленка или Тодорка сама становится воеводой. Некоторые после ритуального прощания возвращаются к обычной жизни и замужеству.
Пенка идет в горы
В горы к гайдукам
Чтобы всем подарки
Отнести в честь свадьбы:
Платок каждому бойцу
А в платке монетка,
Чтобы все запомнили
Как вышла Пенка замуж{68}.
Но похоже, что на период своей жизни в образе гайдука, эти беглые девицы становились мужчинами, по-мужски одевались и по-мужски сражались. Одна баллада рассказывает о девушке, вернувшейся домой к женским занятиям по просьбе матери, как она не смогла выдержать этого, бросила свою прялку, схватила ружье и вернулась в ряды гайдуков. Как свобода означала благородный статус для мужчины, так же она означала мужской статус для женщины. И наоборот, по крайней мере в теории, в горах гайдуки избегали сексуальных отношений с женщинами. Баллады клефтов подчеркивают неприкосновенность женщин-заложниц, клефты и болгарские бандиты придерживались поверья, что посягательство на женщину немедленно приводит к пленению (а значит, и к мучительной смерти) турками. Само поверье имеет значение, даже если на практике (как вполне можно подозревать) бандиты не всегда ему следовали{69}. В других бандах, не у гайдуков, женщины встречаются, но это не распространено. Кажется, Лампион был единственным из бразильских вожаков, кто допустил женщин разделить тяготы бандитской жизни; возможно, из-за любви к прекрасной Марии Боните, многократно прославленной в балладах. Это было заметным исключением.
Разумеется, это могло не принимать чрезвычайных масштабов, поскольку, как и жизнь обычного грабителя, жизнь гайдука подчинялась смене сезонов. Как писал в XVIII веке один немец из далматской Морлахии, «есть такая поговорка: гайдуки соберутся, как придет День святого Георгия (потому что грабить становится легче с появлением зелени и изобилием путников)»{70}. Болгарские гайдуки закапывали свое оружие в День Святого Креста 14 (27) сентября до весны, до Дня святого Георгия. И действительно, что делать было гайдукам зимой, когда грабить некого, кроме поселян? Самые суровые могли бы продержаться в горных пещерах, но гораздо удобнее было перезимовать в дружественной деревне, выпивая под героические песни, а если сезон не слишком задался (сколько можно было награбить на проселочных дорогах Македонии или Герцеговины в лучшие времена?), могли пойти в услужение к зажиточным крестьянам. Либо могли вернуться к своей родне, потому что в горных районах «мало было больших семей, которые не посылали никого к гайдукам»{71}. Если преступники и жили в строго мужском обществе, не признавая никаких связей, кроме «настоящей единой банды товарищей», то это происходило только в сезон кампаний.
Так они и жили своей дикой, вольной жизнью в лесах, горах или диких степях, вооруженные «ружьем, высотой с человека», парой пистолетов на поясе, ятаганом[46] и «острой французской саблей», в изукрашенных и позолоченных кафтанах, перекрещенных патронташами, с встопорщенными усами, прекрасно знающие, что слава среди друзей и врагов будет их наградой. Мифология героизма, ритуализация баллад превращала их в архетипические фигуры.
Мы почти ничего не знаем о Новаке и его сыновьях Груе и Радивое, о пастухе Михате, Раде из Сокола, Буядине, Иване Веснине и Луке Головране, кроме того, что они были прославленными боснийскими гайдуками XIX века, потому что тем, кто пел о них (в том числе и они сами), не было нужды рассказывать слушателям, какова была жизнь боснийских крестьян и пастухов. Лишь временами поднималась завеса героической безымянности, и карьера гайдука хотя бы частично попадала под луч истории.
Такова история воеводы Корчо, сына пастуха из окрестностей македонской Струмицы, который служил у турецкого бея. Стадо пало от эпидемии, и бей бросил отца в темницу. Сын ушел в горы, чтобы оттуда грозить турку, но это не помогло: старик умер в заключении. Тогда Корчо во главе банды гайдуков пленил юного турецкого «дворянина», переломал ему руки и ноги, отсек голову
