Морис Симашко - Искупление Дабира
Но все обходится хорошо. Садовой кошмой накрывает он уложенный возле арыка дерн, поливает сверху водой из лейки, чтобы не увяла трава. Потом поворачивает голову и видит того, чье имя означает дьявола У себя в доме сидит этот человек и все смотрит на него своими добрыми круглыми глазами. Запах хлеба ударяет ему в лицо, и смертной тоской перехватывает горло.
* ГЛАВА ДЕВЯТАЯ *
I. ВАЗИР
О постоянном рассылании скороходов и птиц...
О проявлении внимания к приказам в опьянении и в трезвом состоянии...
О вакиле -- управляющем домом государя -- и успешности отправления его дела...
О приближенных надимах и о порядке их дел... Надим должен быть всегда согласным с государем. На все, что произойдет иш скажет государь, он должен отвечать "Отлично, прекрасно!" Он не должен поучать государя "Сдешй это, не делай того, почему поступил так7" Он не должен возражать, а то государю станет тягостно. 1
Так и не являлась все это время Тюрчанка. Присевшей на песок девочкой пришла она в последний раз, когда покатился калам. Но не увидел он ее уже опять с гу-ламом. Если должный порядок в мыслях, не повторяется срамное видение.
Но как все же происходило это у нее с гуламом? К столу она сверху приникла локтями и грудью, и не успел он всего разглядеть. Поднятое колено ее опиралось на книгу. Гулам старательно придерживал ее распяленные бедра, и розово светился где-то внизу сброшенный шелк. Что-то еще нужно было ему увидеть. Почувствовав слабение в пальцах, он крепко стиснул калам.
----
1 Сиасет-намэ, с 91-95
Скороходы и птицы всегда применялись в правильно устроенном государстве, ибо раньше всех должен быть извещен правитель о том или ином событии. Следует лишь установить постоянное жалованье гонцам и содержателям голубей, чтобы были ревностны и ответственны к службе.
В отдельную главу надо выделить и замечания об исполнении приказов, отданных государем в опьянении. Много есть примеров, когда отрубят кому-нибудь голову, а государь, пробудившись, забыл обо всем и зовет этого человека к себе. Так же с дарами и имениями в ик-та, коими награждаются во время пира. Это -- тонкое дело, и надо при нем проявлять осторожность. Всякий приказ на пиру не имеет силы, пока его вторично не доведут до высочайшего сведения. Пока же будег он писаться, государь имеет возможность переменить свое решение.
О приближенном вакиле, который ведает едой и питьем государя, надлежит решать особо. Ключ к царству в его руках, и даже спать он должен в присутствии мушерифов.
Что касается надимов, то эта должность осталась от первых царей земли в персидской державе. Известно, что частые сидения со служащими эмирами, сановниками и сипахсаларами войска не к пользе государя, ибо наносят ущерб его величию. Для того и существуют надимы.
Из красноречивых и обходительных мужей избираются они. Их обязанность -- денно и нощно присутствовать при государе, громко подхватывать каждое его слово, неустанно втолковывать ему самому, сколь он велик и как облагодетельствован им мир. Тогда и государь легко уверится в этом. Решительней и тверже сделаются его действия, не станет он ни в чем сомневаться, а в державе утвердится порядок.
Не только государю, но каждому сановнику полезно иметь при себе таких надимов. Необходимы они также тем поэтам, певцам и музыкантам, что находятся при правящем доме. Хваля и возвеличивая их талант, надимы тем самым способствуют вящей славе государя.
Всякому знакомому с устроением Эраншахра понятно, что славословие надимов -- не прихоть, а важное государственное дело. Люди сей державы, слыша ежечасно о мудрости и величии своего государя, укрепляются духом, не ропщут в бедствиях и готовы двинуться в любую сторону на врага. В свою очередь враги, до которых доходит подобное мнение, задумываются и становятся уступчивы.
Находятся такие из государей, которые делают своими надимами также врачей, мужей науки, определяющих пути планет астрологов и прочих искушенных в знаниях людей. Это -- при сильном уме государя -- может быть к пользе. Но нельзя, чтобы число ученых людей среди надимов превышало число надимов славословящих. Лучше всего, когда их как раз поровну. При таком соотношении всегда слышнее те, кто говорит о величии государя, а не другие, склонные к умствованию...
II. ВАЗИР (Продолжение)
Опять он сидел, глядя на стол, и все не давала ему покоя эта мысль. Чего же не понял он из происходившего с Тюрчанкой в книгохранилище? Взгляд это был или движение плоти? Не выпуская из пальцев калама, силился он все вспомнить, но отчетливо виделись лишь руки гулама. В некоем тумане скрыты были лицо ее и тело. Плывущие пятна света остались в памяти от ее наготы.
И уже без страха бросил он калам на стол. Золотой стержень упал торчком, перевернулся и остался лежать на середине стола. Свет потускнел и вовсе затух где-то во времени.
Он старательно примерился и снова бросил калам. На этот раз стержень катился правильно, и все реже мелькали золотые нити. На краю стола остановилось вращение. Серой мглой покрылось все там, где была Тюрчанка. Даже рук гулама не стало видно теперь.
На дверь он посмотрел в ожидании. Многоумньш имам Омар явился сюда в прошлый раз вместо Тюрчан-ки. Но хранило покой утерявшее цвет дерево. Плавные узоры его стерлись от времени, и трещины прорезали их сверху донизу.
Через стол потянулся он за каламом, но не удержал его. Золотой стержень, качнувшись, упал по ту сторону. На этот раз за дверью послышалось шевеление.
Не найдя укатившегося куда-то калама, он нетерпеливо постучал косточками пальцев. Сама собой отворилась старая дверь, и в проеме возникла знакомая фигура. Высокий настойчивый голос провозгласил положенный мир, и он не удивился. Кто-то из этих трех должен был прийти: звездочет, блудница или иудей....
Не успев войти, понимающе приподнял брови иудейский экзиларх Ниссон... Да, конечно, что-то случилось, если нет калама в руке у дабира. Тем более что это не простой дабир, а вазир. Великий вазир, можно сказать... Вон лежит себе под столом этот калам, у самой ножки. Но зачем ему все замечать? Кому это надо? Еврею, будь он тысячу раз экзиларх, нечего вмешиваться в дела такого большого человека. Не станет он этого делать, боже упаси... Однако, что там ни говори, они старые друзья, можно сказать, с вазиром. Пятьдесят лет такого знакомства ~ не шутка. Совсем молодой дабир с круглыми глазами пришел когда-то в Нишапуре к ученому Бен-Ната-ниилу, в его библиотеку. И был там у Бен-Натаниила некий ученик, которого звали Ниссон. В тот день говорили они о книгах. И вот уже столько лет, когда в Мерв приезжает великий вазир, встречаются они где-нибудь на стороне и беседуют между собой... Так что же все-таки произошло с нашим вазиром?!
Ни слова еще не сказав, забросил иудей свой крючок. Даже шею вытянул по направлению к нему, и знакомый свет сразу разлился по комнате. Приподнявшую колено блудницу увидел он в черных иудейских глазах и невольно посмотрел в сторону.
Да, не ошибся он, и тот же вызывающий свет, что от голой Тюрчанки, во взгляде беспокойного имама и нахального иудея. Самая суть греха в этом откровенном сиянии. Нет, не напрасно тревожатся, когда видят его, все причастные божьему порядку люди!..
Про другое, как обычно, заговорил экзиларх Ниссон. Но дело было в субботней здравице. До сих пор не изменили ее иудеи, хоть дважды посылался к ним особый дабир с уведомлением.
Нужно было приказать иудею выбросить знак царей Эраншахра из субботней здравицы, но он медлил почему-то. Соблазн струился из сияющих иудейских глаз. Они притягивали к себе, звали наклониться и заглянуть в греховную бездну. Но к двери отходил уже экзиларх Ниссон, и опять неслышно открылась она. Зачем же звал он иудея, если так ничего ему и не сказал?..
Под столом, куда смотрел иудей, отыскал он калам. Тростинка для письма обломилась при падении, и другую -- такой же длины -- вставил он в стержень. Золотые нити не оставляли своего призрачного кружения. Почему же не стала приходить больше Тюрчанка?!
Он все думал об этом, и к саджжаду для молитвы потянулась рука. Торопливо расстелил он истертый коврик; постоял, определяя поучение. Потом быстро пал на колени, выбросил руки, напряженно приник к полу локтями. Серая плотность кошмы была у самых его глаз.
Все чего-то ожидая, не заканчивал он раката. Но не мешало ничто мерному чередованию слов. Заученно шептали их губы, и где-то в стороне светилось пятно. Нарушая запрет, посмотрел он туда и увидел косой луч солнца. Четкий треугольник обозначал он на кошме, но бесцветной была ровно укатанная шерсть. Во второй и в третий раз становился он на колени, вытаясь вызвать Тюрчанку, и встал с молитвы растерянный.
В пустой сад он пошел и остановился в начале аллеи. Малая стена отделяла гарем, и не был сегодня его день. За арыком высилась гора свежего дерна. Садовой кошмой накрыл ее вчера от солнца шагирд, но опять почему-то не пришел.
