Мамед Ордубади - Тавриз туманный
- А что теперь делает Джавад-ага? - спросил я Зейнаб.
- Что ему делать? День и ночь сидит в окопе с ружьем в руке. Вот уже целый месяц, как он не видел Меджида. Его любимое место - окоп. Он говорит: "наше спасение в этих окопах". Я ношу ему отсюда обед. Пока он кушает, я сижу в окопе, потом собираю посуду и ухожу. Бойцы всегда делятся хлебом друг с другом. Они ведь давно не получают жалованья.
- Почему же Джавад-ага не бросит окопа и не пойдет на какую-нибудь другую работу? - спросил я Зейнаб, желая узнать ее личное мнение о революции.
- Джавад-ага говорит: "я умру в этом окопе", - задумчиво ответила Зейнаб. - Он прав: нельзя же бросать начатое дело. Я сама пошла на работу. Но меня отовсюду гнали из-за мужа. Даже из дома "отца нации" Гаджи-Мехти меня выгнали с позором.
- Что за Гаджи-Мехти?
- Представитель Энджумена, Кузакунани.
- Ведь он же хороший человек, Зейнаб. Все его хвалят...
- Раньше и мы так думали, но, прослужив у него неделю, я поняла, что это за птица.
Зейнаб допила свой чай и поднялась:
- Будем живы, как-нибудь и о нем вам расскажу.
"ОТЕЦ НАЦИИ"
Только сегодня Зейнаб могла рассказать о том, как она поступила на работу к Гаджи-Мехти и как ее выгнали оттуда. До сих пор я не имел времени послушать ее.
Приготовив все к чаю, она поставила самовар на стол и застенчиво приступила к рассказу:
- В дом Гаджи-Мехти меня устроила Тахмина-ханум. Она знала, что мы неделями голодали; я давно искала работы, но Джавад-ага не соглашался. "Мне стыдно будет показываться друзьям и знакомым", - говорил он, но, видя, что ребенок умрет с голоду, дал согласие. Тахмина-ханум сказала жене Гаджи-Мехти, что одна женщина ищет место домашней работницы. Та велела привести работницу к ней, чтобы сна посмотрела. На другой день, рано утром, Тахмина-ханум взяла меня с собой в дом гаджи. По дороге туда она учила меня:
- Во-первых, не говори, что ты замужем; в богатых домах не держат замужних прислуг. Во-вторых, скрой, что у тебя ребенок - женщину с ребенком не пустят ни в один дом.
Сердце тревожно билось. Я боялась, что меня не примут, или кто-нибудь из прислуги узнает меняй раскроет правду.
- Не бойся, - успокаивала меня Тахмина-ханум, - тебя непременно примут, ты молода, опрятна и красива.
Эти слова еще более усилили мою тревогу, как будто, не дай бот, Тахмина-ханум вела меня выдавать замуж. Гаджи-Мехти нас не хотели впустить. Слуги, стоявшие у ворот, приняли нас за нищих и отгоняли метлой. Наконец, впустили. Дворовые слуги оглядывали меня с ног до головы. Посыпались замечания по моему адресу. Волнение душило меня, и я не все слышала. Я еще никогда не служила в чужих домах и теперь была страшно смущена. Запомнились только слова одного из слуг:
- Посмотри, Мамдали, какая у нее походка!
- Да, - ответил другой, - клянусь твоей жизнью, Мешади-Гулам-Гусейн, правильно! Она ходит, как серна...
Пройдя первый двор, мы вошли во второй, а тут была половина дома, где жила жена гаджи. Двор кишмя кишел мужской и женской прислугой. Долго просидели мы на лестнице. Горничная, ходившая докладывать о нас, вернулась и сообщила, что госпоже заплетают косы и что она примет нас после. Наконец, нас позвали к госпоже. Она была очень полная и едва дышала. Подбородок у нее свешивался на грудь, груди высились на животе, а живот лежал на коленях. Она небрежно подняла глаза на нас. Тахмина-ханум с низким поклоном сообщила, что привела прислугу. Я склонила голову еще ниже.
- Пусть покажет лицо, я хочу посмотреть на нее, - сурово сказала ханум.
Дрожа от страха, я подняла голову и откинула чадру. Ханум внимательно осмотрела меня, потом, обратившись к стоявшей рядом женщине, сказала:
- Шараф-Ниса, посмотри хорошенько!
Шараф-Ниса подошла ко мне и велела открыть рот: она проверяла, нет ли у меня запаха изо рта. Не почувствовав никакого запаха, она сказала:
- И зубы и рот у нее чисты.
- Скинь чадру, - приказала ханум и окинула меня всю внимательным взглядом.
На мне все было рваное. Увидав это, ханум громко расхохоталась.
- Откуда ты привела эту уличную нищенку? - сказала она Тахмине-ханум и приказала осмотреть мои ноги и руки.
- Шараф-Ниса, - сказала она своей горничной, когда осмотр был окончен, - как ты думаешь? Она не похожа на порядочную женщину, иначе такая молодая и красивая женщина не была бы до сих пор без работы. Во всяком случае, у нее должен быть какой-нибудь недостаток.
От этих слов у меня душа ушла в пятки. Я уже не сомневалась, что на работу меня не примут. Испугалась и Тахмина-ханум, но все же не растерялась и, вся побледнев, быстро ответила:
- Она порядочная, в этом я ручаюсь. Я знаю и родителей ее, они очень благородные люди...
- Не расхваливай, - сердито перебила ее ханум, - не учи меня! Благородные люди не идут в прислуги. Я до сих пор не встречала благородной прислуги.
- Пусть останется на неделю, - вмешалась в разговор Шараф-Ниса, посмотрим, какая будет. Пока еще ничего нельзя сказать.
Ханум согласилась. Я была полна радости и не подозревала, что самое страшное впереди. Между тем, ханум приступила к новым вопросам:
- Ты ведь не замужем?
- Нет, муж мой умер три года назад во время холеры.
- А как насчет детей?
- Пусть простит меня ханум, я не рожала.
- Есть у тебя место для ночлега?
- Да, ханум, есть.
- Какие у тебя болезни?
- Никаких.
- Шараф-Ниса, как ты думаешь? - опять обратилась ханум к горничной.
- Посмотрим, ханум, какая будет, пусть послужит с неделю.
- Я дам тебе смену белья. Есть и пить будешь здесь, - важно заявила ханум. - Если не захочешь кушать здесь, можешь брать с собой домой.
Я приняла эти условия, заранее радуясь, что буду носить свой обед домой и кормить Меджида и Джавад-агу. Окончив допрос, ханум вызвала Диляру и поручила ей:
- Отведи ее на кухню и дай ей работу. Через неделю дашь мне о ней сведения.
Тахмина-ханум ушла. Я повесила чадру на вешалку и засучила рукава, но еще не знала, какую работу буду исполнять. Кухня была просторная. Здесь было много челяди. На огне стояли большие котлы. Я думала, что гаджи ожидает гостей, но от служащих узнала, что на кухне гаджи всегда готовится так много.
Диляра пользовалась доверием госпожи; кухня и все обслуживающие кухню подчинялись ей.
Налагать взыскания, прогонять со службы, распределять пищу, - все было в ее власти. Она же назначила мне работу: я должна была таскать из кладовой рис и очищать его; эту же работу выполняла старая женщина по имени Гюльсум. На нас лежала также обязанность таскать воду и чистить лук.
Гюльсум была очень стара и не могла носить воду; поэтому мы условились, что она будет чистить лук; а я носить воду.
В первый же день моего поступления Диляра отчитала Гюльсум: оказывается, во время обеда Гаджи-Мехти попалась в плове одно неочищенное зерно, за что Диляре было сделано замечание. Старая Гюльсум плохо видела и, перебирая рис, часто пропускала неочищенные от шелухи рисовые зерна.
- Теперь расскажу вам немного про кладовую "отца нации" Гаджи-Мехти, продолжала Зейнаб после небольшой передышки. - Его кладовая смело могла бы прокормить всю нашу улицу в течение целого года. Запасов риса у него было так много, что в нем завелись черви, и гаджи вынужден был пустить его в продажу, к тому же надо было очистить место для нового риса. Кладовая его была полна меду, масла, варений, маринадов и всевозможных продуктов. Для зерна и муки он имел другой амбар.
- Чего-чего только не было в амбарах гаджи! Съестных припасов у него было запасено года на два, на три. Тут были целые мешки тмина, большие байки с шафраном и другими пряностями.
- В первый же день, - продолжала Зейнаб, - вечером, когда убрали посуду с господского стола, на кухню, вернули очень много плова; к некоторым другим блюдам почти не прикоснулись. У кур были съедены лишь грудки и ляжки, к другим приправам и различным сортам варений даже не дотронулись.
Больше всего было съедено цыплят. При виде всей этой снеди у меня глаза разбежались. В глубине души я надеялась накормить, наконец, ребенка и Джавада-агу и очень радовалась, но с удивлением заметила полное равнодушие других работниц, никто из них не проявлял интереса к полным вкусной еды блюдам и тарелкам. Каждый продолжал уныло заниматься своим делом, как вдруг послышались звуки пощечин. Мы обернулись, это Диляра била работницу Махтабан.
- Негодница, дочь собаки! - ругалась Диляра. - Когда-нибудь твои предки пробовали куриную печень, жареную в лимонном соку?..
После избиения девушка была выгнана ни с чем. Напрасно она плакала, умоляла простить ее, обещаясь больше не делать этого; Диляра была неумолима. Вся в слезах, виновница забрала свою пустую чашку и ушла домой.
Гюльсум шепнула мне на ухо, что малейшее воровство здесь строго карается. Махтабан была четвертая работница, выгнанная за кусок пиши, взятой из остатков с господского стола.
Я решила про себя быть осторожной.
