Геннадий Коваленко - Великий Новгород в иностранных сочинениях. XV — начало XX века
Внутри города взгляду англичан открылись убогие деревянные скверно построенные дома, бедные люди, пустыри, заросшие сорняками и крапивой. Особенно великолепным на фоне окружающих лачуг показалось им «каменное здание на краю города, воздвигнутое казною под канатную и парусную фабрику». Даже многочисленные церкви и монастыри они воспринимали лишь как печальные памятники прошлого величия и благосостояния древнего Новгорода. В Новгороде Кокс оставил разбитую плохими дорогами карету и в кибитке продолжил свой путь в конечный пункт цивилизованности — Петербург.
Кокс описал Новгород по формуле обманчивой роскоши и обманутых ожиданий, предварявшей легенду о «потемкинских деревнях». Созданный им образ города воспроизводит идею контраста между его былым величием и современным состоянием: «Ни один город не производил на меня такого грустного впечатления, как Новгород, — по сравнению с былым величием». В этих словах Кокс выразил искреннее, но довольно поверхностное впечатление человека, который провел в Новгороде несколько дней, если не часов.
То же самое можно сказать и о французском путешественнике Орби де ла Мотре, побывавшем в Новгороде в 1726 году. В своих записках о путешествии по Европе он писал:
Нет ничего более обманчивого, чем вид Новгорода с отдаления в 5–6 верст: его обширность, многочисленность колоколен и башен создают впечатление, что это один из красивейших городов Европы. Однако когда приблизишься на расстояние нескольких сотен шагов, он предстает таким, каков есть в действительности. Тогда видишь его деревянные стены и дома. Въехав в город, находишь, что эти дома скверно построены, а именно: сделаны из бревен, брусьев, грубо уложенных один на другой. Улицы не лучше и в большинстве своем вымощены так же, как улицы двух нижних кварталов Пскова.
В этой связи можно вспомнить слова Д.С. Лихачева: «Первое впечатление от древнего Новгорода разочаровывает: остатки его в новом Новгороде кажутся слишком скромными, незавидными, отчасти простоватыми и молчаливыми. Однако постепенно, по мере ознакомления с древним Новгородом начинаешь понимать его величие, необычайную широту и размах его планировки…»
Как и в предыдущем столетии, самое негативное впечатление на иностранных путешественников производили новгородские дороги. «По отвратительнейшей дороге, мощенной на русский манер бревнами» ехал в Новгород в 1787 году Франсиско де Миранда. «И хотя одна ее сторона была приведена в порядок для проезда императрицы, ехать по ней запрещалось». Эту запасную дорогу между Петербургом и Новгородом, предназначенную для августейших путешественников, в 1839 году видел Астольф де Кюстин, вынужденный ехать по разбитой скотом общей дороге.
Довольно ярко описал свои впечатления о дороге Москва — Новгород — Петербург, которая считалась одной из лучших в России, У. Кокс:
Дорога была устлана бревнами, уложенными поперек и скрепленными по середине и по бокам длинными жердями, прибитыми деревянными гвоздями; на эти стволы набросаны ветви, и все это засыпано песком или землею. Только что исправленная дорога замечательно хороша, но когда бревна подгниют или вдавятся в землю, а песок и землю снесет дождем, то образуются многочисленные ухабы, и легче себе представить, чем описать, какие толчки получает экипаж, подпрыгивая по обнаженным бревнам. Дорога во многих местах представляет непрерывный ряд рытвин и ухабов, каких мне не приходилось видеть на самой плохой мостовой.
В XVIII веке общение европейцев с русскими людьми становится более свободным. Иностранцам уже не запрещают свободно передвигаться по городу, они получают доступ в церкви и монастыри. Поэтому актуальным для них становится вопрос о языке общения. Юст Юль пишет о том, что во время его визита к митрополиту Иову, который сам никакого языка, кроме русского, не знал, он спросил, нет ли кого-нибудь, кто бы говорил по-латыни. Тогда Иов вызвал «монаха, соборного священника, объясняющегося по-латыни весьма плохо, однако понимающего все, что ему на этом языке говорят и вдобавок знающего немного понемецки, по-гречески и по-еврейски».
Фридрих Берхгольц, камер-юнкер жениха цесаревны Анны Петровны голштинского герцога Фридриха Вильгельма, в своем дневнике пишет о том, что, когда герцог по приглашению новгородского архиепископа Феодосия Яновского посетил Новгород, архиепископ послал к нему в Хутынский монастырь «знатное духовное лицо, хорошо говорившее по-латыни, чтоб занять его высочество; в монастыре, вероятно, не нашлось никого, кто бы знал латинский язык; да и вообще в здешних монастырях таких бывает очень мало».
На эту проблему в свое время обратил внимание Павел Алеппский. Излагая историю Антония Римлянина, он рассказал о том, что, когда он приплыл в Новгород, правитель города (князь) «пришел к Антонию и заговорил с ним, но тот не мог ему отвечать по незнанию русского языка, так как язык жителей Рима франкский или греческий. Знаками он передал им свою историю. Тогда позвали святого Никиту, митрополита этого города. Он пришел, свиделся с Антонием и, не зная его языка, стал молить Бога сделать с ним подобное тому, что сделал св. Василий Великий с праведным Ефремом, и Творец даровал каждому из них знание языка».
Иностранные путешественники XVIII века писали главным образом об увиденном, то есть о современном Новгороде. Исторические экскурсы в их сочинениях довольно редки. Исключение составляет, пожалуй, лишь А.Ф. Бюшинг.
Новгород, ранее Новгород Великий, у скандинавских летописцев Хольмгард, очень древний, большой и знаменитый город по обеим сторонам реки Волхов, вытекающей из Ильмень-озера… Город этот существовал еще до прихода славян на территорию сегодняшней России. В IX веке он был резиденцией варяжского князя Рюрика, и с этого времени в городе были князья, которые, однако, зависели от русских великих князей. В 988 году в городе появился первый епископ. В XII веке Новгород завоевал республиканскую свободу и с 1137 года по своей воле избирал и свергал князей. С 1165 года во главе новгородской церкви стоит архиепископ. Около 1276 года Ганзейские города построили здесь контору, которая весьма способствовала развитию торговли с Россией. В 1420 году город начал чеканить монеты. Во времена республиканского правления его территория была огромной и охватывала Ингерманландию, Карелию и большую часть нынешней Новгородской и Архангельской губерний. В 1578 году великий князь Иван Васильевич окончательно покорил город. Новгород часто страдал от сильных пожаров, и от его бывшего величия не осталось ничего, кроме старинных стен, собора и огромной территории, которая теперь, однако, включает в себя земельные угодья.
В XVIII столетии в иностранных сочинениях появляются описания новгородской окрути, которые порой напоминают пастораль в духе П. Флеминга: «Почва здесь легкая, но весьма плодородна, и единственная необходимая ей обработка заключается во вспашке» (Кук), «окружающая местность очень плодородна и в изобилии дает пшеницу, лен, коноплю, мед и воск» (Брюс) и «изобилует всем, что нужно и человеку, и зверю» (Кук); «здесь нет недостатка в необходимых продуктах питания» (Ранфт). Многие путешественники отмечали, что важную роль в обеспечении населения продуктами питания играет «превосходная рыба, которой в изобилии снабжается рынок по очень умеренной цене» (Брюс). «Берега Волхова населены многими деревнями, крестьяне тут хорошо одеты и хорошо питаются» (Кокс), а дома, в которых они живут, «гораздо просторнее и чище, нежели в других частях России» (Миранда).
Памятники европейской письменности XVIII века запечатлели некоторые курьезы, случившиеся с иностранцами в Новгороде.
Так, известный деятель французской революции Жильбер Ромм, побывавший в Новгороде вместе со своим воспитанником Павлом Строгановым летом 1781 года, оставил в своем дневнике «Путешествие из Петербурга в Москву» краткую запись о неком сумасбродном англичанине, который в Новгороде на пари попытался пройти между языком колокола и колоколом, когда тот будет звонить:
В Новгороде помнят об одном проявлении английского сумасбродства, которое достойно войти в летописи этого нелепого народа. Один англичанин поспорил на весьма малую сумму, что три раза пройдет между языком колокола и колоколом, когда тот будет звонить. Прошел раз, прошел другой, на третий раз язык колокола раскроил ему голову о колокол. Он проиграл пари и потерял жизнь. Но этот случай, нелепый и трагический, не послужил уроком для других, столь же сумасбродных.
Примечательно, что для якобинца Ромма республиканский Новгород оказался интересен только тем, что представил ему еще одно яркое доказательство неприемлемости всего английского.
Немецкий проповедник и писатель Генрих Теодор Людвиг Шнорр, дополнивший «Похождения барона Мюнхгаузена» новыми эпизодами, один из них связал с Новгородом. Он, в частности, рассказал о том, как по пути из Петербурга в Новгород барон подвергся нападению медведя, но сумел пригвоздить его саблей за лапу к облучку саней. Так вместе с медведем он и приехал в Новгород, жители которого почему-то праздновали день небесного покровителя Чехии св. Непомука, за которого они приняли медведя. Вырвавшись из саней, зверь устроил «такую кровавую баню, как будто был самим чертом». Поэтому барон не смог остаться в Новгороде и «сразу повернул обратно в Петербург».
