Очерк французской политической поэзии XIX в. - Юрий Иванович Данилин
Пшеничный хлеб, плоды — увы, не нам даны.
Не сеет радости за нашими столами
Любезный гость вино… Угрюмы и бледны
Мы — в нищенском тряпье — трепещем под ветрами.
Что может оживить нам души и сердца?
Где ноги отогреть и синеву с лица
Согнать? — дрема долит, а нам укрыться нечем.
Ах, тесно на земле отбросам человечьим!
Но, говорит поэт, существует же ведь то неисчерпаемое богатство природы, тот животворный сок, который питает растения, деревья, хлебные злаки, плоды… Почему же народ обречен бесконечно голодать, и только голодать? Кем создана на свете такая несправедливость?
Кто доли отмерял и раздавал наделы?
Каким воришкою расхищен клад утех, —
Клад, предназначенный природою для всех?
Вопросительная форма этого стихотворения характерна для радикального крыла утопической поэзии, представленного уже не оптимистическими песнями, а такими жанрами, как сатира, язвительная басня и те стихотворения (послания и др.), которым присущ тон недовольства, жалоб, социальных укоризн, полемики, спора. Поэты томились желанием понять, в чем же причина мучающих их социальных противоречий. Их жалобы, их недоумевающие вопросы, укоризны богачам говорили уже не о покорности божьей воли, или проискам сатаны, или вообще царящим на земле неправым порядкам. Ответа у них не было, но вопросы нарастали.
А нарастая, они требовали пересмотра общих установок их поэзии. Должен ли поэт только утешать и обнадеживать? Честно ли отвращать свои взоры от «бедствий, порожденных человеком?» Появились поэты, которых это уже не удовлетворяло. Правда, их голоса еще были немногочисленны. Франсис Турт, посвятивший свою сатиру «Труд и нищета» мрачной картине растущего обнищания рабочих, требовал от народного «барда» смелого и правдивого изображения их жизни: «Ты разделяешь их хлеб, разделяешь их горести, — кому же лучше тебя знать всю тяжесть их цепей? Поднимись же, бард, поднимись! Очнись от недостойного сна!» Народный поэт обязан слышать, «как разрастается этот гимн голода, подобный реву отдаленного кратера», обязан видеть, «как наши рабочие поселки выходят на дорогу, протягивая за милостыней свои мозолистые руки».
Призывы Франсиса Турта говорили об отрицании оптимистической романтики утопизма, а ее отрицание вело к появлению реалистических тенденций. Все это было неизбежно, хотя сам Турт еще находился во власти романтического стиля, напыщенно призывая своего «барда» «испытать чудовищное сладострастие бронзовых объятий нищеты». Реалистические тенденции начинали зарождаться и в творчестве тех поэтов, которые сознательно отвращались от горя жизни ради своей прекрасной мечты. Даже Элиза Флёри не смогла сохранить верность этому собственному эстетическому требованию. В отрывке из «социальной поэмы» «Гавр» она рассказывает о своей встрече на корабле с изможденными эльзасскими крестьянами, эмигрирующими в Америку. Вот что услышала она от них: «Богачи знали, что на такой плодоносной земле мы лишены крова! Голоса наши тщетно взывали к ним. И чего просили мы? Только работы и хлеба!» Комментируя эти слова, поэтесса обнаруживает утрату своего прежнего оптимизма: она убеждена, что и «на чужеземном берегу» бедняги-переселенцы «не найдут ничего, ничего, кроме погибшей надежды»…
Радикальное крыло сен-симонистской поэзии было сильно своими сомнениями, ростом разочарований в несбыточных обещаниях утопизма, внедрением кричащей и горькой правды жизни в романтику беспочвенных упований. Но оно не смогло создать свой образ рабочего в противовес слащавому образу Венсара. Правда, имея дело с поэзией, которую мы изучаем, никогда нельзя забывать, что при всем неисчерпаемом богатстве народного творчества до нас дошло от него далеко не все и что наиболее революционно-непримиримые стихотворения реже всего попадали в печать либо же подвергались в последующем конфискации и уничтожению. Нельзя забывать о том, что после июня 1848 г. была назначена специальная комиссия для чистки французских библиотек от всяких крамольных изданий. Нельзя думать, чтобы и Оленд Родриг не производил отбор поступавших к нему стихотворений.
Так или иначе, но прежние страстно-мечтательные верования поэтов-утопистов отживали свой век, хотя им и свойственно было в той или другой форме возрождаться при первой возможности, что мы увидим на начальном Этапе февральской революции 1848 г. Только Парижская Коммуна раскрепостила рабочий класс от долгой их власти.
Прогрессивно-романтическая (в целом) поэзия утопистов из народной среды некоторыми своими сторонами боролась против складывавшейся в 1830-х годах революционно-демократической поэзии. Но другими своими сторонами она уже несколько приближалась к ней, представляя собой шаг вперед на пути развития того течения предпролетарской поэзии, для которого главное не в «цвете знамени», а в том, чтобы рабочие получили наконец человеческое право на жизнь, на труд и на хлеб.
Сборник Оленда Родрига явился радостным для трудовых народных масс признанием их права на голос в литературе. Но разумеется, он был встречен в штыки представителями буржуазной реакции, заявлявшими, что рабочим незачем браться за поэзию, куда они привносят только свое недовольство и «зависть». В этом отношении особенно нашумела статья профессора Лерминье в «Ревю де Де Монд» 15 декабря 1841 г. Но сборник Родрига, как и книги отдельных поэтов-рабочих (Магю, Агриколя Пердигье, Савиньена Лапуанта, Шарля Понси, Лашамбоди и др.), не мог не привлечь к себе сочувственного внимания многих представителей «большой» французской литературы 1840-х годов, главным образом романтиков. Такие писатели зачастую находились в более или менее тесном личном контакте с поэтами-рабочими, помогали им, поддерживали их и в свою очередь испытывали влияние разрабатываемой этими поэтами темы трудового народа.
Жорж Санд постоянно общалась с поэтами-рабочими, писала предисловия к их книгам, редактировала стихи своего любимца Шарля Понси, находила издателей для Понси и Магю. Поэт-рабочий Агриколь Пердигье оказался прототипом одного из героев ее романа «Странствующий подмастерье». Виктор Гюго часто писал поэтам-рабочим ободряющие письма, в рассказе «Клод Гё» создал образ труженика из народа, а позже, в «Отверженных», — образ работницы Фантины. Феликс Пиа, познакомивший Эжена Сю с рабочими, охотно делал их и других тружеников героями своих мелодрам («Два слесаря», «Парижский тряпичник»).
Эжен Сю обрисовал в «Агасфере» образ кузнеца-поэта Агриколя Бодуэна, а позже создал выдающийся демократический эпос — многотомный роман «История одной пролетарской семьи на протяжении ряда веков», уничтоженный цензурой почти во всех странах Европы и, к сожалению, до сих пор остающийся не переведенным на русский язык. Драматург и академик Пьер Лебрен покровительствовал Эжезиппу Моро, а позже — начинавшему Пьеру Дюпону. Эжен Скриб, восхищенный баснями Пьера Лашамболи, выхлопотал ему премию Академии наук. Бальзак и Дюма-отец тоже участливо относились к поэтам-рабочим. Что касается Беранже, поднявшегося со временем в «большую» литературу, то мы уже говорили, что он стал настоящим попечителем поэтов-рабочих, внимательно следил за их творчеством, переписывался с ними и всячески их поддерживал, вплоть до материальной помощи из своего небогатого
