Анатолий Лейкин - Портрет механика Кулибина
- Застудилась сильно, когда полоскала зимой белье в проруби. В несколько дней угасла. Тебя просила вызвать, но Осетров не велел. Ничего святого для таких людей нет...
Я сжал кулаки точно так же, как Желудков накануне вечером. Ну что ж, когда-нибудь купец обязательно ответит за все свои преступления!
- Покажешь, где ее похоронили?
- Конечно. Я и цветы в палисаднике срезал, отнести туда.
На Успенском кладбище мы нашли матушкину могилу по имени, вырезанному на кресте. Я положил на небольшой, заросший травой холмик крупные ромашки, которые матушка так любила при жизни...
Мы молча постояли у могилы, и я подумал о том, что она, верно, благословила бы меня на дружбу с Кулибиным и его друзьями...
На обратном пути я снова - в который уже раз! - рассказывал о заговоре.
- Отец сказал, что ты жизнью рисковал, когда добирался к нам!
- Особенного риска и не было, - пожал я плечами. - Товарищи по путине мне помогли бежать, когда узнали, что я Ивана Петровича должен предупредить об опасности.
- Слышали, значит, о его водоходной машине?
- Бурлаки очень ее ждут! За два дня в путине несколько раз о том говорили!
- Правда? - обрадовался Петр. - Я тоже нынче уверен, что машина им по душе придется!
- Бурлаки, почитай, все на его стороне! Нам бы только с нечистой силой управиться, а там посмотрим, кто кого!
- Управимся! - пообещал Петр. - Никуда не денется!
- Не так просто, поди, это! Мы ведь не можем злоумышленников на месте преступления за руку схватить!
- Не можем! - согласился Петр. - Придется при народе их коварство разоблачать.
- А как?
- В случае чего своего плотника из Подновья вызовем. Он и объявит о незваных гостях!
2
Обедали мы у Пятериковых. Ксения Фоминична, хозяйка дома, приготовила блины, напекла пирогов с рыбой, морковью, грибами. И снова я рассказывал о матушке: какая она была искусная вышивальщица, как не побоялась выйти замуж за полюбившегося крепостного живописца, как восхищалась удивительным мастером Кулибиным...
- Матушка мне как-то рассказывала, - поделился я самым заветным, как девица-клад помогла ему стать удивительным мастером. Тогда я всему поверил, а ныне понял, что историю ту люди придумали, не умея постичь истинной природы его дарования.
- Ишь ты, - усмехнулся Алексей Васильевич. - Сам, значит, разобраться во всем желаешь? А для чего?
- Мне бы хотелось портрет Ивана Петровича написать, - наконец-то выразил я словами смутное желание, которое появилось еще в начале путины. Такой, чтобы самое сокровенное в глазах отражалось.
- А ты уже пробовал, Саша, такие портреты рисовать?
- Матушку я пытался так изобразить. Жаль только, не захватил с собой...
- Что ж, Саша, Иван Петрович такого портрета, конечно же, достоин. Только нелегко тебе придется! Он ведь человек особенный, им не только простые, но и многие знаменитые люди восхищались, такие, как академик Леонард Эйлер, поэт Державин, великий полководец Суворов!
- И Суворов тоже?
- Ну да. То одно из самых дорогих воспоминаний Ивана Петровича!
Пятериков-старший стал рассказывать, а я живо представил себе эту картину.
На одном из пышных приемов во дворце, в огромной зале, освещенной тысячью свечей, толпились разодетые вельможи, дамы, украшенные бриллиантами, иностранные посланники. За свои изобретения Иван Петрович был пожалован свободным входом во дворец, но не любил подобных сборищ и бывал на них только по необходимости. В тот раз он явился на бал только потому, что желал посмотреть на знаменитого полководца, о котором уже при жизни ходили легенды.
В ожидании Суворова Иван Петрович жался в уголок, чувствовал себя чужим среди расфранченной толпы. Вокруг него изъяснялись только по-французски, чуть ли не пальцами на него показывали: вот, мол, мужик, по ошибке в высшее общество затесался! Тонкого обращения не понимает, в своем долгополом кафтане и бороде глядится чучелом на огороде.
И вдруг, как по команде, зал затих. В дверях появился маленький сухонький военный. В отличие от большинства гостей, он был одет просто, по-походному. Однако гордая посадка головы, живой блеск глаз, быстрота движений выдавали в нем человека незаурядного.
- Суворов, Суворов, - пробежал по зале громкий шепоток.
Задержавшись на миг у порога, фельдмаршал оглядел зал и четким военным шагом направился прямо к Кулибину. Все так и замерли от неожиданности. Кулибин - тоже.
А Суворов остановился в нескольких шагах от Ивана Петровича и отвесил ему низкий поклон.
- Вашей милости!
"Неужели это мне?" - засомневался Кулибин.
Фельдмаршал еще на шаг приблизился к Кулибину, поклонился еще ниже:
- Вашей чести!
Сомнения рассеялись. Суворов обращался именно к нему. Но, может быть, просто спутал с кем-то?
- Вашей премудрости мое почтение!
Маленький сухонький фельдмаршал стоял уже совсем рядом и кланялся ему в пояс.
Затем взял Кулибина за руку, осведомился о его здоровье и, обратясь ко всему собранию, воскликнул:
- Помилуй бог, сколько ума в сем простом человеке! Попомните мои слова: он еще изобретет нам ковер-самолет!
Только тут к Ивану Петровичу вернулся дар речи:
- Зачем, - пошутил он, - Александр Васильевич, вам ковер-самолет? Вы и так, как на крыльях, летите от победы к победе!
Сразу же после разговора с Суворовым Иван Петрович покинул дворец. Делать ему здесь было больше нечего...
- Да, - закончил свой рассказ Пятериков-старший, - высоко вознесся мой учитель в Петербурге! В самый дворец был вхож, со знатными вельможами разговаривал! Однако не загордился, не забыл старых товарищей. Переписывались мы с ним постоянно, заботился обо мне Иван Петрович, такие инструменты и детали к часам посылал, которые у нас в Нижнем днем с огнем не сыщешь! А как вернулся к нам на постоянное жительство, обнялись мы с ним, как будто и не было долгих лет разлуки!..
3
Дом Кулибина находился на самом верху Успенского съезда, соединявшего купеческую Ильинку с Нижним базаром, набережной и пристанью. Он стоял в глубине двора, и шесть окон по фасаду в нарядных голубых наличниках были едва различимы из-за пышной зелени палисадника. Кроны черемухи и яблонь, кусты смородины и сирени скрывали их от любопытных взоров с улицы. Во дворе, напротив дома, росли три раскидистые липы, а рядом с ними стояла остекленная беседка, сделанная руками самого Ивана Петровича.
Чтобы не привлекать внимания соседей, мы с Пятериковым проникли во двор со стороны оврага, убедившись перед тем, что в прилегающих к нему огородах никого нет.
- Откуда ты вчера наблюдал? - спросил я.
- Из беседки, - показал Петр. - Обзор отсюда хороший во все стороны и не так холодно ночью, а особенно под утро.
- В твоем тулупе я не замерзну и на свежем воздухе. А в беседку незваные гости могут и случайно зайти.
- Спрячешься за скамью.
- Тоже рискованно. Ночь светлая будет, да и с фонарями они могут явиться. Нет, я лучше устроюсь на дереве. Там уж ни за что не обнаружат!
- А может, все-таки тебе сегодня не дежурить? - предложил мой спутник. - Как бы горе тебя не выбило из колеи! Я днем выспался, могу и вторую ночь здесь провести.
- Вторую ночь подряд ты не выдюжишь. А я, напротив, злее буду. И глаз ни на минуту не сомкну!
- Только помни: не вмешивайся ни во что! А в случае чего, постарайся запомнить, что злоумышленники делать станут, и сразу ко мне! Ну, счастливо тебе оставаться!
Петр легонько стиснул мне плечи, повернулся было, чтобы уйти, но в последнюю минуту задержался.
- Хочешь почитать, что стало с Кулибиным после того, как он в Петербурге оказался?
- А можно?
- В доме тетрадка есть, вроде дневника. Там Иван Петрович самые важные события своей жизни отмечал.
- Сейчас ты мое самое заветное желание угадал, Петя. Я ведь хочу как можно больше узнать о Кулибине!
Петр открыл дом и через несколько минут вернулся с толстой тетрадью в руке.
- Тут довольно понятно все изложено, - сказал он, вручая мне ее. - А что не разберешь - спросишь.
Ушел он тем же путем, каким мы и вошли сюда. А я устроился в беседке и открыл тетрадь. Я был уверен, что до наступления темноты злоумышленники сюда не явятся, но на всякий случай, читая, время от времени посматривал по сторонам...
* * *
Первая запись была сделана от руки и гласила:
"Копия с журнала Комиссии Академии наук. Декабря 23 дня 1769 года. Для лучшего успеха находящихся в Волновом доме от Академии наук зависящих художеств и мастерств принять в академическую службу на приложенных при сем кондициях нижегородского посадского Ивана Кулибина, который искусства своего уже показал опыты, и привести его к присяге".
Чуть ниже:
"Кондиции, на которых нижегородский посадский Иван Кулибин вступает в академическую службу, а именно:
Будучи ему при Академии,
1-е. Иметь главное смотрение над инструментальною, токарною, столярною и над тою палатой, где делаются оптические инструменты, термометры и барометры, чтобы все работы с успехом и порядочно производимы были.
