Анатолий Лейкин - Портрет механика Кулибина
- Отчаливай! - крикнул кормщик на передней расшиве.
Заскрипел ворот на берегу, у самого входа в затон, наматывая чалку. Как камень, выпущенный из пращи, судно устремилось к реке. Бурлаки обрубили чалку, и расшива, опередив опасную льдину, вылетела на фарватер. Благополучный отход отметили тремя выстрелами из пушки.
Еще две расшивы устремились вслед за первой и так же благополучно проскочили опасное место.
- Наша очередь! - крикнул Востряков. - Смелее, ребятушки!
- Стой! - отменил команду Сергей, прикинув, что вероятность столкновения с громадиной, стремительно несущейся вниз, весьма велика.
Бурлак с топором в руках обернулся к нему. Разъяренный кормщик подскочил к нему, выхватил топор, сплеча рубанул по канату. Освобожденная расшива стрелой полетела к неизбежной гибели.
- Молод еще меня учить! - обернулся к Сергею, как будто ничего не замечая, Востряков.
Тот не потерял присутствия духа, попытался в считанные мгновения спасти судно.
- Тормози веслами! - распоряжался он. - Встречай льдину баграми!
И сам, увлекая за собой других, схватил багор и метнулся к правому борту, выставив железный наконечник навстречу льдине.
Они смогли лишь смягчить удар, развернув в последний момент глыбу льда плашмя. Раздался треск проломленных досок, судно бросило в сторону так, что все попадали на палубу, в трюмы хлынула вода.
Расшива не затонула лишь потому, что столкновение с льдиной произошло вблизи от берега. Однако в трюм попало изрядно воды, под пробоину с трудом удалось завести просмоленную парусину и латать ее временной пробкой. Откачивали воду ручными помпами, выносили мешки на палубу.
Вскоре сам Осетров пожаловал на судно. Спустился в трюм, осмотрел пробоину, ощупал каждый мешок.
- Расшиву можешь продавать на дрова! - злорадно заключил он. - Муку я у тебя забираю вместе с задатком. И за испорченный товар мне заплатишь, оценщик после объявит!
Сергей спорить не стал, тут же отдал деньги. Осетров тщательно пересчитал их.
- Пятидесяти рублей не хватает, сын любезный!
Назвал "сыном любезным", не скрывая насмешки, радовался, как охотник, увидевший попавшего в силки зверя!
- Я же задаток бурлакам давал, - пояснил Сергей.
- Ничего не знаю, будут за тобой.
Бурлаки перегрузили мешки с мукой на другую расшиву, едва управились до темноты.
- Прощевай, хозяин, - кланялись Сергею, - не поминай лихом. Извини, что так вышло, да, видит бог, не виноватые мы.
"Дядька" прошел мимо последним.
- Ну и лиходей у тебя кладчик, - покачал головой, - совести у него ни на грош нет! Ты ведь все равно что погорелец, а он лишнюю копейку норовит содрать! Мы тут, глядя на твою беду, по двугривенному тебе собрали, возьми-ка, не откажи!
...Утром следующего дня Сергея позвали к Осетрову. Принял он его в том же кабинете, за тем же столом, но от прежней, пусть даже и напускной любезности не осталось и следа.
- Так-то, сын любезный, - со смаком повторил купец, - не послушал ты меня намедни, вот и вышло боком! Попал как кур в ощип, вряд ли теперь снова оперишься! Теперь слушай внимательно свой приговор. Расшиву я готов купить у тебя на дрова за сто рублей. Убытки от подмоченной муки оценили мне в шестьсот рубликов...
- Помилуй, Захар Родионыч, подмочено всего две дюжины мешков, я сам считал!
- Ошибся ты, любезный сын, оценщик более ста мешков нашел непригодными. Вот и записка его!
Осетров протянул Сергею бумагу с большой круглой печатью. В ней черным по белому было сказано, что сто семь мешков с мукой, принадлежащей Осетрову, подмочены водой и мука в них непригодна к продаже. Убытки превышают шестьсот рублей, и судовщик Желудков обязан возместить их.
- И еще пятьдесят рубликов за тобой, - кинул Осетров костяшки на счетах. - Итого шестьсот пятьдесят. И деньги свои обязан я с тебя немедля взыскать.
- Я отдам, отдам, - в каком-то горячечном бреду забормотал Сергей, из-под земли достану, а отдам!
- Нет уж, любезный сын, - усмехнулся Осетров, - ты слов-то безответственных на воздух не кидай! Где тебе такие деньги раздобыть?
- Я достану, достану... - повторял Сергей.
- Даже ежели дом свой заложишь со всем имуществом, и то не получишь столько! Не хотел добром в приказчики ко мне идти, пропадай теперь не за понюх табака! В бурлацкую лямку я тебя заставлю впрячься, иначе в долговую яму посажу! Сестра твоя бесприданницей останется, а мать с младшим братцем с сумой по миру пойдут!
- Помилосердствуй, Захар Родионыч!
- Пощады запросил? Получишь ее не ранее того, как тише воды ниже травы станешь! А главное, мысли крамольные о водоходной машине из головы выбросишь!
Торжествовал Осетров недолго. Уже через несколько часов Сергей положил ему на стол шестьсот пятьдесят рублей и порвал записку оценщика. Деньги достал Иван Петрович, как только узнал о кабале, грозившей Желудкову. Пришлось занять их у ростовщика под большие проценты.
На следующий день плотники осмотрели расшиву и нашли, что починить ее возможно. Судно доставили в Подновье, заделали пробоину, стали устанавливать на нем водоходную машину. Три месяца потребовалось для того, чтобы изготовить все необходимые части, подогнать их друг к другу. Осталось всего каких-то несколько дней до полной готовности к путине.
И вот снова заговор богатых купцов и Извольского грозил свести все усилия на нет...
ЧАСТЬ IV
1
Легли мы с Сергеем в четыре часа утра, а в семь были уже на ногах. Окатились студеной водой из колодца, снимая остатки сна, оделись - мне пришлось облачаться в запасное платье судовщика, благо, что пришлось впору! - сели завтракать.
- У Нижнего базара, - объяснил Желудков, - найдешь часовую мастерскую Пятерикова. Там о тебе уже знают, попробуют с матушкой тебя свести. После обеда непременно поспи, а ночью заступай на стражу. Только учти, Саша, добавил он, - мы не должны показать врагам, что знаем об их черных замыслах. Иначе они могут планы изменить и застанут нас врасплох. Обнаружить их козни надобно как бы случайно. Потому, коли в твою стражу явятся злоумышленники, своего присутствия никак не выдай, следи только за ними в оба глаза и запоминай все хорошенько! А козни их мы сами на чистую воду выведем!
Сразу же после завтрака я поспешил в город. И вот уже, сказочно красивый, он открылся перед глазами на высокой горе: утопающий в зелени садов, сверкающий на солнце золотом куполов и жемчугами новых белокаменных домов. Огромной подковой спускается почти к самой воде кремль, и кажется, будто только он, как якорь, удерживает город на месте. Не будь его, поплыл бы он вниз по раздольной реке к самому морю вместе с белокрылыми парусниками или воспарил бы высоко над землей... Радостно было мне в то утро любоваться сказочно красивым городом, где прошла юность матушки, думать о скором свидании с ней.
Я быстро нашел Нижний базар, зашел в часовую мастерскую. Пока пожилой мастер с длинным носом, напоминающим маятник, и усами-стрелками, закрученными вверх, занимался с другим посетителем, я огляделся вокруг. Десятки самых разных часов карманных, настольных, настенных, каминных, кабинетных тикали на все лады, тщетно стараясь обогнать друг друга. По-разному отбивали они каждый час, полчаса и даже четверти часа. В одних били куранты, в других куковали кукушки, лаяли собачки, пели петухи, ухали филины. А иные вызванивали затейливые мелодии, и под эту музыку танцевали пастухи с пастушками, маршировали оловянные солдатики.
Но особенно удивило меня то, как уверенно управлялся мастер со сложным механизмом. Вооружив правый глаз увеличительным стеклом, он выискивал поломку в хитросплетении крошечных шестеренок, колесиков и пружин. Увлекшись этим занятием, он и после ухода посетителя некоторое время не замечал меня, и мне пришлось кашлянуть, чтобы привлечь его внимание.
- Я от Ивана Петровича, - сказал я, как только часовщик поднял голову.
Алексей Васильевич сразу же отложил работу в сторону, вышел из-за стойки, молча обнял меня.
- Счастлив был бы свести тебя с матушкой, попробовать как-то выручить ее из неволи, но - увы!.. У меня дурные вести, мужайся, Саша...
- Она умерла? - едва выговорил я одеревеневшим языком.
- Да, - подтвердил часовщик. - Еще полтора года назад.
Я без сил опустился на скамью. Закрыл лицо руками и долго не отрывал их. Я хотел скрыть слезы, но мне не удалось сделать это. Судорожные рыдания потрясли все тело.
- Ты плачь, не сдерживайся, - откуда-то издалека донесся голос Пятерикова, - я ведь понимаю, какое у тебя горе. Плачь, потом станет легче!
На время я остался один в мастерской, а когда окончательно пришел в себя, то увидел рядом Пятерикова-младшего. Я сразу догадался, что это Петр, так он был похож на отца.
- Отчего матушка умерла, не знаешь? - спросил я Петра.
- Застудилась сильно, когда полоскала зимой белье в проруби. В несколько дней угасла. Тебя просила вызвать, но Осетров не велел. Ничего святого для таких людей нет...
